Антони Смит - Мату-Гросу

• Название: Мату-Гросу
• Автор: Антони Смит
• Издательство: Армада-пресс
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2001
• ISBN: 5-309-00047-Х

В «Мату-Гросу» Антони Смит рассказывает о работе научной экспедиции Королевского географического общества в малоизученном районе Центральной Бразилии, на территории «последней девственной земли нашей планеты».

---

Несчастье произошло тогда, когда Джон Хемминг находился в отлучке, ведя переговоры о доставке припасов с помощью парашюта. Рано утром двадцатишестилетний студент-медик Ричард Месон пустился в путь по хорошо протоптанной тропе на пикаде. В пятнадцати километрах от Кашимбу находилась небольшая полоса саванны, светлое и открытое место. Когда Месон прошел его и вновь вступил в темный лес, он был тут же убит индейцами, подстерегавшими его.

Место для засады было превосходным. Индейцы сидели там довольно долго, положив свою поклажу на землю. Выпустив стрелы в Месона и добив его дубинками, они оставили возле тела стрелы, дубинки и большой лук. Члены экспедиции нашли тело и доставили его в Кашимбу. Невидимым индейцам были оставлены мирные подарки, а стрелы и дубинки передали братьям Вилас-Боас. Принадлежность оружия любому известному племени установить не удалось, однако предполагают, что оно принадлежало племени крен-акороре.

Во всяком случае, если убийство было совершено в качестве предупреждения другим убираться из этой местности, то их план оказался весьма действенным. Власти стали чрезмерно чувствительны к верховьям Ирири, и получить разрешение на их посещение стало очень трудно и даже вообще невозможно. Остается только надеяться, что смерть Ричарда Месона не сделала дальнейшие контакты с индейцами еще более опасными для них. Во всяком случае, что бы ни произошло в аналогичном районе в 1961 году на пикадах, проложенных в 1967 и 1968 годах группой англичан, ничего подобного не случалось, и дело было не в отсутствии донесений об индейцах в этой местности. Просто здесь совсем не было индейцев и сообщать было не о ком.

Шаванте, которые бродили по Шавантине, выпрашивая пули и рыболовные крючки, вероятно, приходили из близлежащей деревни, расположенной примерно в сорока километрах к востоку от Шавантины. Этой общине, численностью около двухсот человек, вначале обещали отвести для охоты большую территорию, но обещание свелось на нет, поскольку каждый новый землевладелец захватывал часть обещанной земли. Время от времени группа индейцев отправляется из деревни на охоту, особенно перед сезоном дождей или же вскоре после него, поскольку кое-какая территория у них все же осталась, но имеющихся там животных усиленно истребляют все новые захватчики. Во время этих походов индейцы всегда сооружают небольшие жилища, похожие на улья, — несколько пальмовых листьев, брошенных на хрупкую деревянную раму. В нескольких километрах от Шавантины находился такой лагерь — полезная и удобная позиция для вылазок в город, но единственным настоящим домом индейцев была деревня вблизи реки Ареойеш.

Деревня находилась в ведении Службы защиты индейцев, организации, дискредитированной перед лицом общественности в 1968 году. В деревне, в грубой глинобитной хижине, построенной в истинно бразильском стиле, располагался резидент-охранитель, весьма симпатичный человек, который жил в нищете, сравнимой только с нищетой индейцев. У него было пять детишек, все невероятно красивые, все босые и все неграмотные. Возможно, этот человек все же получал жалованье порядка десяти фунтов стерлингов в месяц, однако не было никаких признаков, что ему такую сумму давали. В незапертой хижине находилась запыленная куча лекарств, которые не представляли какой-либо ценности и здесь не были нужны. Они не находились в ведении резидента: теоретически деревню время от времени посещала медсестра. В обязанности резидента входило: следить, чтобы никто не отбирал землю у индейцев, поддерживать мир между ними, сообщать об их положении, просить о помощи в случае необходимости, действовать в качестве посредника между индейской общиной и западным миром. Все это он делал, а его дети тем временем молча бродили в тени, а потом засыпали где-нибудь на полу.

Деревня была расположена на северном берегу мутной реки, а резидент жил на южном берегу. Я впервые побывал здесь вместе с Джоном Гилбоу, вторым врачом экспедиции. Он намеревался собрать — подумать только! — дневное выделение почти каждого мужчины шаванте, живущего в деревне. Мы шли на веслах вниз по течению от Шавантины во взятой напрокат пироге, выдолбленной из дерева. Пирога оказывала отчаянное сопротивление нашим измученным мышцам и довольно легко заполнилась водой. Наконец мы выскочили из этого надоевшего суденышка на землю с резвостью двупалых ленивцев, чтобы засвидетельствовать свое почтение грустному резиденту-охранителю, потом опять сели в лодку и пересекли реку, чтобы попасть в деревню. Мы взяли с собой бразильцев из лагеря в качестве проводника и переводчика.

Джон и я испытывали некоторую робость при первом посещении индейской деревни. Мы решили молчать, если они будут молчать. Мы предоставили им право задавать тон. На тропе впереди нас появилось несколько индейцев, но так уж получилось, что первыми обратилась к ним наша сторона. Наш бразилец по имени Таитуба (подробнее о нем я расскажу в дальнейшем) издал приветственный вопль, а затем сразу же обозвал их pé de macaco — «обезьянья лапа», что представляет распространенное оскорбление. И вместо того чтобы тут же забить его дубинками до смерти, они положили руки ему на плечи.

Дорога от реки поднималась через банановую рощу, затем мимо кустарников, стручки которого размалывают для изготовления ярко-красной краски для лица, потом мимо поля маниоки к стоящим в круг домам, образующим деревню. Большое открытое пространство сухой коричневой земли занимало почти весь этот круг. Перед каждой хижиной горел небольшой костер, посылая в безветренное небо прямую струйку дыма. Первоначальная вспышка оживления индейцев на тропинке сменилась молчанием. Немногочисленные дети были апатичными. Неопрятные женщины сидели, в большинстве своем ничего не делая. Эта деревня казалась местом несчастья. Вождь, которому Таитуба перевел наши слова, был печальным молодым мужчиной без внутреннего огня. Он устало разрешил Джону и мне осмотреть всех больных, а также собрать мочу за один день у каждого здорового взрослого мужчины.

Войдя в хижину, мы сразу не могли ничего рассмотреть, пока глаза не привыкли к темноте. Плотно сплетенные пальмовые листья почти не пропускали солнечного света, за исключением отдельных лучей там, где была какая-нибудь дырка. Дверной проем был очень мал. О том, что в хижине находились люди, можно было догадаться по их кашлю и хриплому дыханию, но сказать, сколько человек издают эти резкие звуки, было затруднительно. Многие лежали на кроватях, а не в гамаках, у многих тело блестело от пота. По словам Джона, диагноз установить не представляло труда: каждый мужчина и каждая женщина независимо от наличия дополнительных недугов болели малярией. Их огромные селезенки, твердые и болезненные, очень легко прощупывались, и годичный пик малярии приходился на начало сезона дождей. Несколько грудных младенцев тоже болели наравне с детьми, взрослыми и глубокими стариками.

Использовав весь свой запас противомалярийного хлорохинина и сделав все возможное внутри этих душных хижин, переполненных болезнями, Джон приступил к сбору мочи. Еще совсем недавно у шаванте собирали только стрелы. Теперь же, в обмен на рыболовные крючки, нейлоновые лески и батарейки для фонариков мужчины заполняли для нас пластиковые мешочки. Каждые два часа Джон ударял по куску железа, как в гонг, и все мужчины шаванте, еле волоча ноги, приносили мешочки с прозрачной желтой жидкостью. (Вернее, почти все, поскольку некоторые предпочитали пойти порыбачить.) И каждые два часа в нашей душной тесной хижине мы с Джоном сливали их подношения в более вместительные контейнеры, отдельные для каждого мужчины.

Наш мочесборный пункт с каждым заходом становился все грязнее, но необходимость проведения этого исследования была обусловлена следующим интересным обстоятельством. Один обследователь индейцев племени вайана в Суринаме установил, что они в течение суток выделяют с мочой на тридцать — сорок процентов меньше 17-гидроксикортикозостероида (гормона, выход которого увеличивается в стрессовой ситуации), чем отмечалось у группы здоровых взрослых людей в Глазго. Джон Гилбоу хотел установить, справедливо ли это для бразильских индейцев, причем предполагал сравнить данные не с соответствующими показателями для жителей Глазго, находящихся у себя дома, а с данными для англичан, живущих на индейской территории. (Исследования Джона дали неожиданные результаты. Оказалось, что нет существенного различия в уровне содержания этого гормона стресса между индейцами и англичанами, находившимися в Бразилии, но различие существовало между англичанами, которые были у себя дома и которые находились за границей. В Бразилии содержание гормона у них было значительно ниже, чем в суматохе Англии.)

Когда миновали долгие день и ночь, когда прозвучал последний гонг и тридцать литров мочи индейцев шаванте были довольно надежно упакованы в нашей комнате, нам предстояло проделать последнюю и не менее приятную процедуру измерения объема мочи, сданной каждым индейцем, наливая ее по десять кубических сантиметров в пробирку в качестве аликвоты для будущих измерений. Наконец, хотя и не так уж скоро, мы вылили все остальное, и пчелы неистово начали жужжать над столь обильным подношением.