Анна Никольская - Кадын - владычица гор

• Название: Кадын - владычица гор
• Автор: Анна Никольская
• Издательство: Игра слов
• Жанр: Детская проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9918-0047-1

Семиглавый людоед Дельбегень не дает покоя мирным жителям, и никто не в силах его победить. Следуя предсказанию старого шамана, сразиться с людоедом отправляется десятилетняя дочь хана Алтая принцесса Кадын со своими верными друзьями — конем Очы-Дьереном и рысенком Ворчуном. На их пути лежат непредсказуемые Алтайские горы, встречи со злыми духами, алмысами, шароваровами, ведьмами и грифонами.

Прообразом принцессы Кадын стала принцесса Укока (или Алтайская принцесса, Кадын). Мумифицированное тело девушки было найдено в 1993 году новосибирскими археологами на плато Укок в Республике Алтай. Ее возраст — три тысячи лет, и эта находка — одно из самых значимых открытий российской археологии конца XX века. Для алтайцев, исповедующих шаманизм, Кадын — глубоко почитаемая праматерь, национальный символ.

---

И слышится Кадын гул сторонний, отдалённый, неясный. Будто далеко-далеко шершень летит или жук майский. Ближе и ближе неведомый звук тайный становится. И понимает девочка, то песня горловая начинается. Тихо-тихо кай течёт, убаюкивает, пригревает девочку, у костра примостившуюся. Хорошо… Вокруг пастухи сидят, охотники под мохнатым заснеженным кедром у костра яркого. Чай горячий с толканом пьют, трубки с листовым табаком курят. Старый кайчи топшуура[30] струны пальцем трогает, кайларит. Звук струны, из конского волоса свитой, так нежен, что кажется, словно снег у костра от этого струнного звука тает. Протяжно кайчи поёт, подвиги богатырей славит. Льются его слова, словно горная вода прозрачная течёт. Голос то переливчато, как ручей, журчит, то громом гремит, то звенит нежно, будто кукование кукушки весной ранней…

— Проснись, хозяйка! — гнедой конь заржал. — Не время теперь сны смотреть!

Очнулась Кадын от морока, стряхнула с себя дурман, матёрым волком Дельбегеня накликанный, а тот уже тут как тут. В белое горло Кадын нацелился, разбежался, задними лапами от земли оттолкнулся и вверх, точно беркут, взмыл.

Тут и пришёл бы принцессе конец бесславный, как вдруг молния золотая в воздухе густом сверкнула. Прямо в голову матерого Злыдня ударила, и покатился он по ущелью каменистому, завывая дико. А молния всё не отпускает, раз за разом волчару бьёт. И лишь когда волчий вой щенячьим визгом сменился, оставила его златая молния. Убежал Злыдень, меж лапами хвост зажав, уводя за собой обезумевшую от страха стаю. А молния, сотрясаясь и фыркая, на Кадын двинулась.

Глядит принцесса, а это рысёнок её пятнистый. Рыжие глаза неистовством сверкают, из пасти зубастой клок серой шерсти торчит, а в лапе когтистой — ухо волчье.

Поняла девочка, кто спасителем её, золотой молнией, был. Ничего зверю верному не сказала, обняла лишь крепко, а Ворчун хозяйку облобызал троекратно.

Двинулись они из ущелья Смерти в молчании. В молчании до развилки дошли. Каменную бабу в молчании к восходу солнца лицом угрюмым развернули.

— Грядущей зиме студёной быть, — лизнув раненый бок, Ворчун наконец молвил.

— Почему? — Кадын спросила.

— Вконец псы шелудивые распоясались, — отвечал рысёнок, приосанившись. — В прошлом году скромнее были, так и зима прежняя тёплой была. Примета, однако…

Глава 9 Ворчун и Алмыс

Не зная устали, шёл огненно-гнедой Очы-Дьерен через леса густые. На каменные кручи поднимался, в глубокие овраги спускался. Вперёд скакал без дороги прямой, без тропинки извилистой.

К исходу седьмого дня вышел он на край золотой долины, на кайму голубой долины, туда, где весной гуси не пролетают. Там, под мышкой у ледяной горы, стоял маленький, круглый, как сердце, аил. Над верхушкой его белый дым тонкой нитью вился.

— Устал я, — верный Очы-Дьерен молвил. — Передохнуть бы.

— И подкрепиться бы не мешает! — поддакнул пятнистый Ворчун.

— Некогда нам, — Кадын отрезала и бирюзовую узду встряхнула.

На звон бляшек не откликнулся усталый конь, звонко-весело не заржал, не побежал вперёд, стуча копытами.

— Я же говорю, он еле ноги волочит! — рысёнок за друга вступился. — Пожалей ты его, хозяйка!

— Ладно, — смилостивилась Кадын. — Заночуем под дубом столетним, что у кромки аила стоит. Людей не будем смущать, а с рассветом в путь тронемся.

— Побойся Эрлика, хозяйка! — Ворчун вскричал. — Нам в аиле самую мягкую кошму из овечьей шерсти постелют! Самый жирный кусок мяса дадут! Крепкой араки… то есть чая нальют! Принцесса ты, в самом деле, или нет?

— Принцесса Кадын, достославного хана Алтая дочь, десяти лет от роду! — кивнула девочка.

— А раз принцесса, то и пользуйся любовью народной и привилегиями всякими! Вон уже послы к тебе из аила с хлебом-солью спешат, — молвил рысёнок и подбоченился, важность на себя напуская. Как-никак, самой Кадын-принцессы приближённый, зверь ручной.

Сняли плоские шапки люди добрые, алтайские, поклонились до земли принцессе. Красный пояс гостье дорогой повязали и в большой семигранный аил повели. На высокий топчан усадили, шёлковый расшитый халат надели и потчевать стали. Коня с рысёнком тоже не обидели.

Поела Кадын, попила, поблагодарила хозяев хлебосольных и спрашивает:

— Как живёте-можете, добрые люди? В мире ли, в согласии? Не обижает ли кто?

Смолкли люди, только брови, точно тучи, нахмурили. Никто слова сказать не решается. Лишь один старик, сухой, как осенний лист, уста раскрыл:

— Хорошо живём, уважаемая. Молоком бурой коровы кормимся, белых коз на лугах пасём, на буланых конях ездим.

— Вижу я, недоговариваешь ты чего-то, дедушка, — внимательно Кадын на старика посмотрела.

— Не скроешь ничего от тебя, премудрейшая, — печаль очей склонив, вздохнул старик. — Беда у нас приключилась, горе в благословенный наш край пришло. Поселился у горы под мышкой Алмыс-оборотень, кровь сосущий. Чёрные усы его за плечи, как вожжи, перекинуты, борода до колен. Глаза людской алой кровью налиты. Во рту клыки, как у тигра, острые, на лапах когти, как у орла, длинные. Тело всё густой шерстью покрыто, за семь вёрст смердит.

Свиреп и кровожаден Алмыс, пощады не знает он. В лесу на охотников нападает, в аилах — на женщин. Ни стариков, ни детей малых не жалеет. Хватает людей, кровь высасывает, а потом целиком проглатывает. И так он силен, так хитёр, что никто бороться с ним не отважится. Сильнее нас Алмыс! Хитрее нас Алмыс! Ни один алып его не одолеет, ни один шаман его не перехитрит. Терпеть надо, молчать надо… — сказал старик и сомкнул уста горестно.

Но вдруг зашумели люди, запричитали:

— У кого в следующий раз уволочёт дитя чудовище? — плачут матери.

— Кого из нас страшный Алмыс завтра в нору к себе утащит? — дети плачут.

А мужчины молчат, только хмурятся.

— Не слёзы лить надо, не прятаться, — Кадын им говорит. — Расправиться надо с Алмысом проклятым, тогда все без страха жить будут.

А люди ей отвечают:

— Не одолеть нам Алмыса, не избавиться от него. Ведь не птицы мы — в небо взлететь не можем, ведь не рыбы мы — в воде не скроемся. Видно, уж суждено нам погибать от когтей и клыков Алмыса поганого.

Тоска напала на девочку. Горько ей стало за народ алтайский, обидно сделалось. Поглядела на людей, что гостеприимно её встречали, кров-еду дали, и думает: «Не для того их детки рождаются, чтобы Алмыс из них кровушку высосал. Покончить надобно с кровопийцей мерзостным, матерей от горя избавить!»

А как это сделаешь? На бой Алмыса не вызовешь: не одну Кадын — весь аил он погубит. Да и не пойдут сражаться мужчины с ним: запугал всех оборотень, отнял храбрость, лишил смелости. И перехитрить Алмыса нет возможности. Всегда он настороже, всегда обо всём догадается!

Всю ночь думала Кадын, как от Алмыса людей избавить, покоя себе не находила, с боку на бок ворочалась. Долго думала, много думала. Наконец придумала. А что придумала — никому не сказала, однако.

Взяла она шестидесятигранный лук, выбрала самые острые стрелы с железными наконечниками и спрашивает Ворчуна-рысёнка:

— Есть ли смелость в твоём сердце?

— А что? — насторожился зверь ручной.

— Отвечай, коли спрашиваю!

— Ну есть…

— Есть ли жалость к людям в твоём сердце?

— Есть!

— Тогда пойдём со мною. Путь у нас будет далёкий, дело будет страшное. Не идти нам нельзя. Спросишь о чем-нибудь?

— Дозволишь ли на дорожку хоть подкрепиться?

— Дозволяю, только по-быстрому.

И отправилась принцесса с рысёнком в горы, откуда кровожадный Алмыс спускался. И нашла там среди кустов маральника розового пень высокий, с человеческий рост. Никого кругом не было видно: ни зверей горных, ни птиц лесных.

Остановилась тут Кадын, сняла с себя кафтан соболий, доху медвежью и на пень надела. А сверху остроконечный колпак войлочный, мехом беличьим отороченный, нахлобучила.

Смотрит Ворчун на хозяйку, ни о чём не спрашивает, только диву даётся. А девочка тем временем из леса хворосту натаскала, огниво с опоясья сняла, искру высекла и возле пня костёр развела. Говорит Ворчуну она:

— Садись подле огня и, что бы ни случилось, не убегай никуда.

— Не убегу! — рявкнул рысёнок, а у самого поджилки от боязни трясутся.

— Страшно тебе будет, очень страшно!

— Не испугаюсь!

— Ну тогда садись и жди.

Взяла Кадын лук и стрелы и в кустах маральника спряталась. Кругом никого, тихо.

Долго сидели, однако. Уж и ночь на землю спустилась.

Вдруг шум раздался, треск, словно столетний кедр в тайге рухнул. Вышел из-за деревьев сам Алмыс. Чёрные усищи за плечи перекинуты, глаза человеческой кровью налиты. Острыми клыками щёлкает, когтями по камням скребёт, искры во все стороны пускает. Увидел толстого Ворчуна у костра, заревел от радости: