Анастасия Вербицкая - Иго любви

• Название: Иго любви
• Автор: Анастасия Вербицкая
• Издательство: Фирма «Поколение», Ассоциация «Книга. Просвещение. Милосердие»
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-86088-286-6

В начале романа героине 18 лет, она служит в театре костюмершей, не смея мечтать о сцене, но ведущая актриса театра угадывает в ней талант огромной силы. И вот Наденька Шубейкина становится знаменитой провинциальной актрисой Нероновой, играет с Мочаловым и Щепкиным. Она потрясает сердца зрителей в образах Офелии, Дездемоны, Корделии, и кажется, что отсвет высокой трагедии озаряет ее собственную жизнь, жизнь ее пылкого и страдающего сердца. Совсем по-другому складывается судьба Верочки, дочери Нероновой…

«Иго любви» — один из самых популярных романов А. Вербицкой, чьими произведениями зачитывались когда-то.

---

Порция отвечает: «Получишь ты одну лишь неустойку…»

«Мне нечего здесь больше толковать!» — гневно срывается у Шейлока. И он идет к выходу неверными шагами.

Но Порция останавливает его. Теперь не Антонио, а он — Шейлок — подсудимый… Он посягнул на жизнь благородного венецианца. И сейчас его собственная жизнь в руках дожа. Казнить иль миловать, это его право. Но часть имения Шейлока по суду пойдет тому, кому он угрожал погибелью. Другую ж половину берет казна республики.

Шейлок неподвижно глядит на адвоката. И медленно начинает дрожать всем телом. «Берите все! — срывается у него. — Берите жизнь мою! Не надо мне пощады!..»

И пока дож, Порция и Антонио совещаются о формальностях, Шейлок стоит молча и весь дрожит. Трясется голова. Трясутся руки, и подгибаются колени. Все выше поднимаются сутулые плечи. Все ниже склоняется трясущаяся голова. На глазах у всех он разрушился. Он состарился на десять лет.

Антонио отказывается от денег Шейлока… Еврею даруют жизнь. Но ему велят написать завещание, в пользу его кровного врага — христианина, — того, кто похитил его единственную дочь Джессику и женился на ней, когда она крестилась… Наконец ему приказывают креститься самому и назначают день этого обряда.

Шейлок поднимает голову. Потухшими глазами обводит лица своих врагов, как бы ища в них каплю сострадания…

Напрасно!.. Извечная непримиримая вражда другой расы, рознь чуждого миропонимания смотрит на еврея из очей Порции, с сурового лица дожа… Шейлок берется рукой за больно ноющую грудь.

«Позвольте мне уйти, — говорит он чуть слышно. — Нехорошо я чувствую себя…»

Он уходит медленно, шатаясь, дряхлый, разбитый, обреченный. На пороге еще раз останавливается. Глядит на Порцию…

Надежда Васильевна вздрогнула невольно…

И такова сила таланта, что нет во всем зрительном зале человека, который не пожалел бы в эту минуту кровожадного Шейлока. Таково ли было желание Шекспира? Навряд ли…

Толпа замерла, пронзенная тоской за этого старика, и забыла даже аплодисментами выразить свой восторг искусству гастролера. Как будто сама жизнь дунула на нее с подмостков.

Горячими, пронзительными глазами смотрит Порция-Неронова вслед уходящему Шейлоку. И едва не забывает подать реплику. Есть какая-то неуловимая тайная связь между сценой и жизнью, между крушением, постигшим венецианского купца, и…

Как он взглянул на нее сейчас! Точно молил о чем-то безмолвно… Точно говорил: «И у меня все отнято…» Точно прощался навеки… И хочется зарыдать… Убежать со сцены… Кинуться за кулисами ему на грудь. И самой крикнуть: «Прощай… Прощай навсегда!..»

Машинально говорит она слова роли… О, наконец!.. Точно проснулась толпа, заколдованная талантом. И начинаются вызовы.

Конец акта скомкан. Публика делает овацию гастролеру.

…За кулисами они одни.

Как это случилось? Они словно стерегли друг друга. Безмолвно все эти дни стремились слиться их души. И руки их рвались коснуться друг друга. На один миг… На один только миг…

— Надя! — срывающимся звуком говорит он, кидаясь к ней.

Он все забыл в это мгновение. Взяв ее лицо в обе руки, он мучительно глядит в ее скорбные глаза. «Разлюбила?..» — рвется крик из сердца. Но ее глаза говорят без слов, что вся душа ее принадлежит ему.

— Зачем ты это сделала, Надя?

Его ресницы влажны. Губы трясутся.

Где-то звучат шаги. Он целует ее.

— Я никогда не забуду вас, Глеб Михайлович, — говорит она, и голос ее бесслезно рыдает.

Мимо проходят актеры. Оглядываются на них, шепчутся.

— Так ты простила меня?

— От всего сердца! Но… от судьбы не уйдешь… Мне Верочка даже вас дороже…

— Так… так… Господи!.. Что сказать хотел? Не вспомню… Ведь никогда больше не свидимся, Наденька…

— А если и свидимся, Глеб Михайлович, все равно!.. Я мужа не обману…

— Зачем торопилась так? — сквозь зубы спрашивает он, внезапно вспомнив муки ревности, что глодали его все эти дни.

— Так надо было… Если б вы вернулись… простила бы…

У него срывается стон.

— Я этого и боялась, Глеб Михайлович… Не было у меня силы в одиночку с вами бороться.

— Его позвала? — бледнея, подхватывает Садовников.

— Не его… Закон, — твердо отвечает она.

И ему вдруг становится ясным все то, чего он не понимал до этой минуты, чего он не видел в этой женщине.

— Где Надя? — спрашивает Мосолов актрису на вторые роли, не найдя жены в уборной.

— Она там… с Садовниковым… Хотите, позову ее?..

— Пожалуйста, не мешайтесь! — грубо обрывает ее Мосолов. И в голосе звучит ненависть к этой хорошенькой, ехидно улыбающейся женщине. — Она может разговаривать с кем хочет! Это ее дело… Никто ее судить не смеет!.. Слышите?.. Никто…

— Вы с ума сошли?.. Чего вы ногами топаете?.. Чего вы кричите?

— Я знаю… знаю, что вы думаете… Вы все по себе судите… А вы все не стоите ее мизинца!.. Поняли, сударыня?.. Я ей верю… Да!.. И никого не боюсь… Никаких Садовниковых… И ни к кому не ревную.

Артистка с плачем кидается навстречу режиссеру.

— Да уберите вы этого сумасшедшего! Он меня побьет…

До слуха Надежды Васильевны долетел не только бешеный голос ее мужа, но и отдельные фразы его. Садовников тоже смолк, прислушиваясь.

— Вот чем он тебя купил, — с тихой горечью говорит он. — Этот не оскорбит… не обидит, как я… Ты будешь королевой, Надя, а он твоим пажем… Может, это и нужно для твоего счастья… Вон, как изменилась ты вся!.. И лицо другое… Сейчас поцеловать хотела… Теперь… опять чужая… Что ж?.. Прощай, Надежда Васильевна… Мосолова… Так тому и быть!.. Дай ручку!.. От души желаю тебе не лить слез… какие я тебе готовил… У меня тяжелый характер… знаю… Но… я не погнался бы за каждой юбкой, если бы на тебе женился… А!.. вздрогнула… Об этом ты не подумала, когда позвала его?

— Он меня любит, — еле слышно шепчет она.

— Верю… Разве можно тебя не любить?.. Но ведь и любя мы изменяем вам… под пьяную руку… Из каприза… из любопытства… по привычке… по бесхарактерности… Что глядишь на меня с таким укором?.. Разве я тебе желаю такой доли?.. Видит Бог, нет… Всем нам трудно любить всерьез… Привыкли мы не считаться с вами. И если попадется такая, как ты, ломать себя приходится… А это нелегко. Конечно, и я не лучше других… Но тебя уважать научился… и берег бы счастье мое… А разве ты простишь измену?

— Глеб Михайлович! — кричит помощник. — Я занавес даю… Публика просит…

— Прощай, Надя!.. Дай тебе Бог… не пожалеть…

В последний раз взглянули друг на друга… Оба под гримом, оба с чужими, странными масками, из которых мучительно и тоскливо сверкнули их глаза. Есть в этом какой-то скрытый грозный смысл. И Надежде Васильевне, которая в смятении бежит в уборную, вдруг становится ясным, что оба они прошли сейчас мимо большого счастья…

На другой день гастролер уехал из Киева. Никогда в жизни он уже не встретился со своей Надей.

Прошел год.

Надежда Васильевна страстно привязалась к мужу. Она не забыла Садовникова, нет!.. Но в борьбе со своей тоской она сама шла навстречу новой любви. Она отчаянно цеплялась за все способы забвения. Сцена была главной радостью. Другой — вера в любовь Мосолова.

В сущности, он не муж ей, а самый пылкий любовник. Он сам утром надевает ей чулки. И, прежде чем обуть, перецелует все пальцы ее ног. Он обожает эти стройные ноги и называет их бокальчиками.

Как не любить его, такого нежного, ласкового, утонченного! Он глядит ей в глаза. Он ни разу не повысил на нее голоса. Он вечно весел, остроумен. Где он, там смех… Заботы? Тоска?.. Что за вздор! Жизнь — такая забавная шутка! Верочку он обожает. Настю и Васеньку любит, как родных. И за это одно Надежда Васильевна готова многое простить своему легкомысленному мужу… Хотя бы его расточительность…

Сама Надежда Васильевна очень добра. Но размах этой натуры ее удивляет. У них каждый день обедают пять-шесть человек «маленьких» актеров, получающих не более двадцати рублей ассигнациями в месяц. А с семьей это нищенство… Все просят взаймы у Мосолова, и никто не встречает отказа. Он сам вечно в долгу. Но если товарищу нужны деньги, он закладывает серебро, драгоценные вещи и меха жены.

— Ну, хорошо… заложил… А квитанции где? — спрашивает она.

Он шарит по карманам, по ящикам, ударяет себя по лбу, паясничает. Но она сердится. Ей чужды привычки богемы.

— Ах, Саша, Саша… До чего ты безалаберен!.. Разве можно так с приданым Верочки и Насти обращаться?

— Верочка?.. Приданое?.. Ха!.. Ха!..

Он приседает. Прыскает со смеху. Бежит в детскую. Приносит испуганного, заспанного ребенка.

— Когда твоя свадьба, Верочка? — спрашивает он, целуя маленькое личико.

Надежда Васильевна совсем вне себя.

— Как тебе не стыдно будить ребенка?.. Отдай, отдай его няньке сейчас!.. Ступай… найди квитанцию… Не зли меня!