Виктор Ревунов - Холмы России

• Название: Холмы России
• Автор: Виктор Ревунов
• Издательство: Гурман
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1993

Две книги романа-трилогии советского писателя повествуют о событиях на смоленской земле в 1930–1940-х годах. Писатель показывает судьбы людей, активно созидающих новое общество, их борьбу против врагов Советской власти, героизм в годы Отечественной войны.

---

Было тихо.

Пенек, как бочонок, укутан мохом. Забраживала брусника винцом сладким. В лесу береза накренилась колодезным журавлем, тянет ведро, обливаясь изумрудной водицей. Да светлячки. Дом вон там, далеко, за фронтовыми зарницами. Как всполохом обернулось вдруг: одна в незнакомом лесу.

Феня обождала. Поглядывала на крылатые крыши деревни, в лес и на стожок. Звезды на склонах небесных. Одна знакомая, та самая, встречальная. Там загаданное: «Так-то, Киря. Чего-то шумели шибко, горевали, а хорошо было, лучше и не надо».

Никто не выходил. Феня нагнулась, выловила из росы целую горсть брусники.

«Ну-ну, пособирай. Не бойся. Стерегут тебя со вниманием. Да не по ягодки позвали. Беги!» — как занузданная вскинула голову. Воля! Вон за тот кустик! И дальше, дальше. Повернула к дворам.

В избе опомянулась.

— Прости, тетя. Опять к тебе. Чего-то никак не соображу.

— Посвидалась?

— Нет, не пришел.

— А прицепился. Гляди.

В окно — стук, стук: опять вызывают!

— Хоть бы отравы какой, тетя!

— Христос с тобою!

— Той смерти боюсь.

Но было тихо. Дарья походила у стен. Поманила Феню. Показала на трещину в бревне. Феня прижалась ухом. Как в сене, похрустывало и шумело, ползло гадюкой.

— Ошиблись, знать — сказала Дарья. — Немцы здесь.

Тверди, к мужу пришла.

— С другим жила, а за него прятаться.

— Не чужой, — уговаривала Дарья.

— И этот под полом у меня гостил.

— Кто?

— А вот заходил. Оборотень. Сынок барский. Павел Ловягин.

— Пашенька?

— Он самый. Тетя, если что, запомни.

Дарья наложила на лицо руки. Как от нехорошего сна просыпалась.

— Он и есть.

В дверь застучали. Дарья вышла в сени. Застучали сильней.

— Молодая пусть выйдет, — потребовал Павел.

— Сейчас спрошу, — ответила Дарья.

В сенях Феня схватила серп со стены. Выбежала через дворовую дверь к хлевку.

Павел с пистолетом в руке остановился.

— Почему не идешь? Новосельцев ждет.

— Так пошли, — позвала его.

Он шагнул и снова остановился.

— Что ж ты? Пошли, пошли, — поманивала она серпом и отходила.

— Павел Антонович, позор, позор-то какой, — услышал он за спиной голос и оглянулся, Дарья стояла посреди двора. — Как же не совестно.

Феня скрылась в тени плетня. Наставила серп на себя.

Дитц, в шинели, лицо его и голова были завязаны бинтами, сидел за столом в избе Дарьи.

— А где же муженек твой? — спросил Дитц.

— Кто ж его знает? С зимы не видела.

— А что за баба была у тебя?

— Это Митьки Жигарева женка. По слуху дошло ей, будто он у меня раненный лежит. Был. Из окружения шел. Вот тут свалился, — показала Дарья на пол. — А утром поднялся и в лес. Она-то сюда, а где искать?

Дитц поднял воротник шинели.

— На улице теплее.

— Так изба: из подпола тянет.

— А этот человек, который заходил, кто такой?

Дарья взяла веник, замела в угол следы разные, распрямилась.

— А бог их разберет. Глядеть-то на них боюсь. Глаза не знаю куда девать.

— Так, видно, не боишься одна?

— Думала, и не дойдут сюда. Куда же теперь? Поймают. Угонют-то, еще хуже. Вот и сиди, и терпи.

Дарья пощипала лучины, положила в печь поленца. Запахло дымком от вспыхнувшей и затрещавшей бересты.

— А Желавин не заходил? — спросил вдруг Дитц.

— Да ведь убили.

— За что же его?

— А вот этой самой бабы муж-то поревновал и убил.

Сам и признался.

Дитц достал карточку: уже снят был Желании для личного дела, завелось в папке с черным орлом и свастикой на обложке.

— Это Желании?

Дарья взглянула на карточку. Постарел Астафий: от взгляда холодило хмуростью.

— Да, он, — подтвердила Дарья.

Вошел солдат в шинели, в фуражке со звездочкой. Вызвал Дитца.

— Спасибо за беседу, хозяйка.

— Так заходите, печь затопила. Чай будет малиновый.

Павел стоял за хлевом. Дптц быстро подошел.

— Потеряли ее след, господин майор.

Дитц обдал его насмешливым взглядом.

— Вы прозрели?

— Я не понимаю вас.

— Почему она вам не поверила? Она испугалась вас.

Ваше настоящее лицо было известно ей. Вы где-то провалились. Вас кто-то знал.

— Меня знал один человек. Тот, из сапожной будки.

Я не отвечаю за измену других.

— Когда вернется, мы разберем. Если окажется, что вы правы, то считайте, мы выиграли сегодня.

— Я понял вас.

Зажгли фонарь. Личная секретная Дитца в рубленой новой избе на краю села, занятого разными немецкими службами.

Ввели Желавина. Опавшее лицо его пожелтело, устал и прел в грязной одежде.

— Садись! — сказал Дитц.

Желавин сел на табуретку.

— Без привязки? — будто бы и презрел за такую милость.

— Как ты оказался в деревне, где тебя взяли?

— Местечки знакомые. Охота тут бывала хорошая. Петухи краснобровые.

— Охотник.

— Я больше насчет волка. За него, серого, деньги давали. Вот, бывало, и кружил без еды, без курева, чтоб хлебный или табачный дух не чуялся, только лесной, болотный. Овчинный он уважает. И барсуки водились.

Норы тут у них были, ходы. Выкуривали и вилами покололи. На шапки. Да и сказать, знакомая в этой деревне.

— Кто?

— Дарушка Малахова, милая, свет клином сошелся.

— Бывал у нее?

— Не дальше гумна, а то тайком, голову из травы не поднимал.

— Почему?

— Муж ее в прошлом хозяин трактирный. Арестовали, сбежал или удавился с горя, кто его знает. Да вдруг и прошумело. В Москве из-под порога квартирки адвоката одного узелок взял.

— Что за узелок?

— Вам любопытно. А и мне, чуть-чуть, поодаль от вас, незаметно, вроде как искоркой на ветру: погаснет и опять. Вот я и караулил в деревне, поджидал. Появился возле избы какой-то. Лицо холстинкой закрытое.

Словно бы и не один. А как проверить? Может, выманивал специально. Я на след, а он сзади топором. В лес ушел-туда, к норам. А я забоялся. Без товарища как?

И глаз с затылка нет, и голова одна.

— Можешь проводить? — сказал Дитц.

Желавин встал да было руку вскинул, но оглянулся, испугался чего-то.

* * *

Феня проползла по высокой траве и затихла на отроге леса — песчаном уступе, размытом ветрами с лугового залива; годами стекал песок, знойкий его жар унимала полынь, маяло обильное и горькое здесь солнце.

Где-то далеко в ночи повело вспыхнувшим слепящим зраком, прямо на нее глянуло. Метнулись тени и провалились.

Она боялась смотреть. Но смотрела и вслушивалась: не идут ли за ней?

Что-то качнулось на лугу, остановилось, согнулось.

И вдруг отпрянуло. Из-за листьев тронулось белое, завертелось, словно кто-то торопился — исступленно показывал: «Вон она, вон она». Опомнилась: «Да это же береза».

Завздыхало орудийным гулом с нашего края, горестно и беспросветно, как одинокое на покинутом ненастном дворе. Загнело тоской.

Недалеко вчерашнее место ожидания. Крюк-то какой дала!

Вошла в круг. Тут могли и подкараулить ее. Все блазпилось, кто-то ходил за ней. Постояла. Вон и курган с темными дырами-старые барсучьи норы. Вершина провалилась, все замшело и заросло. В одной из нор рюкзак с минами, а вон под тем кустом ее пистолет.

«Схвачу и назад».

Окрестные звуки — чудившиеся голоса, стрекот моторов где-то за далеким гребнем — не тревожили ее.

Кристаллически блестела зубренная трава. Там! На ресницах вспыхнуло. Задыхаясь, спеша, как перед водою в жажде, искала под кустом пистолет. Руку отдернула, повернувшись вдруг, повалилась на бок и сверкнула выстрелом.

— Стой, Фенька!

Она сползла за бугор и снова выстрелила. Потом летела как в бездну.

Феня поднялась в папоротниках. Ало-красное солнце маковой грядой тлело в тумане. У поваленной березы кто-то сидел, псник над автоматом.

— Ваня!

Новосельцев, улыбаясь, потянулся.

— Ваня! Ты! Живой!

В слезах синели ее глаза.

— Ну, и ловил я тебя. Думал, кто чужой. Чую, человек где-то, а ис видать, ке слыхать. Хочу уйти-он за мной, я за ним — он от меня. К нашему месту подойти боюсь. Мерещится. Чуть ты меня…

— Ты уж прости. Со страха.

— Со второй пули как раз, если бы скулой не отвернулся.

Новосельцев достал из-за пазухи кусок хлеба и ломоть сала. Положил на разостланную стеганку, порезал финкой.

— Я хоть с питанием ходил. А то и не догнал бы.

До чего ж ты легко бежала. Залюбуешься. И зигзагами, и обходами, как учили. Не забыла. А в папоротники уж по-пластунски заползла. Ешь! Помыться если-ванная там, — показал Новосельцев на болотце.

Феня зашла в зеленый шатер яверя. В порванном мху мочажина наполнена болотной водой. Воздух запарен солнцем. Черемуховым цветом сладил стрелолист.