Виктор Ревунов - Холмы России

• Название: Холмы России
• Автор: Виктор Ревунов
• Издательство: Гурман
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1993

Две книги романа-трилогии советского писателя повествуют о событиях на смоленской земле в 1930–1940-х годах. Писатель показывает судьбы людей, активно созидающих новое общество, их борьбу против врагов Советской власти, героизм в годы Отечественной войны.

---

Это чуть из истории, Кирьян, чтоб знал ты, из каких корней выросли мы… А теперь лесное напутствие тебе.

Родион Петрович встал и подошел к карте леса, висевшей на стене.

— Это наш лес. Глянь, какой зеленый разлив. Почти все деревни стоят в лесах. Ты знаешь, что дает нам лес и дарит в наши лукошки, когда мы приходим в его кладовые. Но только ли этим дорог он нам? Лес — это родник и хранитель нашей Угры, и сказочник, и летописец вечный, который таит родные нам легенды и были. Помни об этом, когда ты пойдешь в лес стражем его, не только столетних дубрав, а и малых деревцев. Они, сейчас малые, донесут в новое столетие еще и другие были, которые сотворим мы. Он свидетель жизни: там, в будущем, люди увидят, какими мы были, увидят и по нашему отношению к лесу. Как относились — с добром или злом, с культурой или варварством. Пусть донесет наш лес сбереженную нами для будущего красоту его!

Родион Петрович замолчал. Задумавшись, сидел Кирьян и вдруг улыбнулся.

— Заслушался. Как сказку какую слушал.

— Эта сказка и очень жуткой может стать. С гибелью зеленого покрова земли мы останемся без кислорода. Все живое погибнет на планете. Уже сейчас мы не должны уступать и пяди в том порядке, который необходим, чтоб уберечь зеленый покров… Вот какая работа-то наша лесная. Понял теперь?

Снизу донесся голос Юлии. Она звала пить чай.

Родион Петрович и Кирьян спустились вниз на терраску, обвитую хмелем.

Перед окном — закат с плавившимся ядром. Красно на терраске, розовый пар над самоваром, на конфорке которого стоял чайник с заваркой.

Юлия серебряной ложечкой положила смородинового варенья в блюдечки. Смородину в лесу собирала — лазила по буреломам со жгучей крапивой.

— Садись, Киря, — голос у нее ласковый, и глаза ласковые, и руки, и даже чай ласково журчал из чайника.

— Скоро и мой племяш тоже отслужит, — сказал Родион Петрович. — Сергей Елагин. В гости заедет. На Угру, говорит, хоть одним глазком взглянуть. Почти каждое лето приезжал. Познакомлю непременно.

— Покрепче налить? — спросила Кирьяна Юлия.

— Покрепче ему, молодцу. Да погорячее! Вот поработает объездчиком, подучится как следует, а там и в службу на мое место.

Кирьян, нагнувшись, подул на чай. По лицу заводнился свет от блюдца.

— Что молчишь? Или какая-то своя мечта есть?

— Мечта его сейчас-любимая девушка, — сказала Юлия. — Так, Киря?

— В молодости такая мечта всегда сбывается, — ответил ей Родион Петрович.

Кирьян глотнул чаю: горяч.

Тут, за столом, Родион Петрович сказал Кирьяну, чтоб зашел после воскресенья в лесничество.

— Дашь слово перед лесом, что служить будешь честно и правдой, как твой отец служит. Потом документы получишь и коня.

Кирьян поставил на блюдце чашку вверх дном.

— Хороший чай. Спасибо.

— Еще, Киря? — предложила Юлия.

Кирьян поднялся из-за стола.

— Слово я хоть сейчас дам.

— Как сказал. Не будем нарушать наш порядок.

Кирьян попрощался и вышел.

— Малый с кременьком. Будут искры, а тепло — не знаю, — сказал Родион Петрович, поглядывая на Кирьяна, как он ловко и быстро проходил в прозоры между кустов.

Кирьян направился прямо к Угре, на брод: по той стороне ближе на хутор.

Угра в этот предвечерний час притихла среди потемневших кустов, чуть розовела от неба, а на повороте вдали, казалось, текла из заката, с которым выпукло сливалась и дышала в блеске воды.

Кирьян разделся, скрутил в узелок одежду, покрепче стянул ремнем и вошел в воду.

На серединке под грудь хватило: в яму угодил. Выше, чтоб не замочить, поднял узелок и вдруг увидел на той стороне человека в военном… Кто такой? Под кустом стоит. Смеются глаза… Да это же Федя Невидов!

— Федя! — хотел крикнуть Кирьян и оборвался в метучую холодом яму, глотнул воды.

Выбрался на берег, бросил на траву узелок и обнялся с Федором.

— Вот не ждал! — сказал Кирьян.

Федор сел в траву и стал снимать сапоги; ему на ту сторону — в село, к матери.

* * *

Путь Федора Невидова — к границе на западе. Такое он получил назначение после окончания училища.

На побывку-всего три дня. До Спас-Деменска ехал на машине/А оттуда-где на попутных подводах, где пешком-добрался до хутора. Катю хотел увидеть. Зашел к Стремновым. Катя только что пришла с покосов и прилегла на диван: устала за день. Заслышав шаги, поднялась.

В проеме дверей Федя стоит.

— Киря дома? — спросил он.

— Нет, к лесничему он пошел, — взволнованно, замлевшим голосом ответила Катя с середины избы, где застигла ее минутка этой нежданной встречи. Как во сне казался ей Федор, и как во сне оранжево дымился закат в избе.

Молча стоял он на пороге: не зная, что еще сказать.

— Садись, — сказала Катя. — Киря скоро придет.

— Не устал. Благодарю.

Никогда не видела она в военном его.

«Как идет-то к нему», — отметила Катя, как ладно прилита к нему гимнастерка, а на рукаве звезда горит в тихом сумраке.

Он на голову выше Кати, худощав, с крепкими скулами.

Черные большие брови длинно расходились к вискам, и эти брови и глаза с задумчивой какой-то усмешкой в доброй их темноте нравились Кате.

— Что вечером делаешь? — спросил он.

— Не знаю.

— И я не знаю. Приходи к кладям…

Дома Федор и часа не был.

— Отдохнул бы с дороги, Федя, — сказала мать с заботой: скоро провожать — опять в дорогу ему.

— Как-нибудь, мама, на весь месяц приеду. Зароюсь на сеновале, целую неделю только спать буду.

Аграфена Ивановна налила из горлача молока в кружку.

Молоко из погреба, холодное.

Помылся, почистился Федор. Кружку молока выпил прямо на пороге: мать уж тут остановила — и скорей к кладям. Там свидание с Катей.

Стоит на крыльце Аграфена Ивановна. Что ж грустовать? Не птенец, чай. В люди выбился, выучился — политрук теперь ее сын.

Отец под Перекопом погиб в сивашском болоте, когда Феде и годика не было.

Так и жили вдвоем в покривившейся избенке. Хлеб всякий бывал — с молодой корой и с мякиной: так им доставалось без отца, который в шлеме со звездой глядел на них с карточки, что прибита в углу, прикрытая стеклышком в рамке из березовых планок. Выстругал их Федя еще мальчонкой для папани своего.

Все та же избенка и стоит с тех лет, только крышу свежей соломой перекрыли да второе прорубили окошко для света.

«На хутор пошел», — заметила Аграфена Ивановна, как свернул сын на тропку, что пробивалась через луг к кладям. Клади повисли, как над бездной с кристаллически скользившими звездами в глубине. Тянуло из-под берега земляничным запахом кувшинок. Федор встал под куст. Открытая земля тут дышала паром, а сверху, из гущи листьев, кропило холодком росы. На хуторе расплывчато горели огни. Слышались голоса, прозрачно прозвенело ведро у колодца.

«Удивительно все-таки: вчера еще в Москве был, а сейчас стою тут», — подумал он. Случилось так, как он и мечтал… Ждет Катю у кладей; как стрелы, летят они над водой в простор лугов.

Придет ли она? Ничего ведь не сказала.

Над тропкой на той стороне белое мелькнуло-словно чайка понеслась к реке. Скрылась в кустах.

«Катя… Катя», — почувствовал он, идет она.

Клади она перешла не спеша, даже остановилась на середине.

— Катя! — позвал он ее.

Она вышла к нему на тропку.

Край неба на закате просеивался зеленоватым светом, брезжил на лице Кати, на ее кофточке с дышавшей тенью от груди.

— Между прочим, я и приходить не хотела, — сказала Катя.

— Прости. Я не знал, — с огорчением сказал Федя.

— На минутку вышла.

— Если больше нельзя, хоть на минутку. Я для этого и пригласил тебя, решить и выяснить.

— Что выяснять? Все и так ясно, — со строгостью держалась Катя, хотя совсем другое в душе ее говорило: «Феденька, как рада я…»

— Ты послушай меня, — затревожился Федор. — И поверь мне. Я не знал, что тебе совсем не хочется видеть меня.

— И письма ни одного не прислал, — призналась она вдруг в своем огорчении.

— Не хотел я твою волю стеснять. Ведь настоящее, может, найдешь, а я помешаю. Зачем?

— Это еще хуже, когда человек гасит себя, — на этот раз с искренней строгостью сказала она. Медленно пошла по тропинке, и это было знаком для него, что она хочет побыть с ним.

— Не гасил я перед тобой себя и не погашу никогда, если я что-то значу для тебя, — в радости, что она пошла с ним, сказал он.

— Ты лучше всех для меня, — решилась сказать она.

Он взял ее руку, остановил.

— Катя.

Она положила руку на его плечо.

— Надолго ты приехал?

— Еще одна ночь.

— Так скоро! Хоть недельку бы еще дали. Что спешить?

— Новая граница. Дел много.

— Дела всегда будут. А паши минутки сейчас — раз в жизни.