Исаак Башевис-Зингер - Каббалист с Восточного Бродвея

• Название: Каббалист с Восточного Бродвея
• Автор: Исаак Башевис-Зингер
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-7516-0516-0

Исаак Башевис Зингер (1904–1991), лауреат Нобелевской премии, родился в Польше, в семье потомственных раввинов. В 1935 году эмигрировал в США. Все творчество Зингера вырастает из его собственного жизненного опыта, знакомого ему быта еврейских кварталов, еврейского фольклора. Его герои — это люди, пережившие Холокост, люди, которых судьба разбросала по миру, лишив дома, родных, вырвав из привычного окружения Они любят и ненавидят, грешат и молятся, философствуют и посмеиваются над собой. И никогда не теряют надежды.

---

Теперь слушайте. На следующее утро после того, как русские убрались восвояси, граф побежал к попу и попросил обвенчать их с Антосей. Тот своим ушам не поверил. «Обвенчать?! — закричал он. — Да она же одной ногой в могиле!» Но граф сказал ему: «По закону, пока человек дышит, ему не воспрещается вступать в брак». Об этом можно сто лет рассказывать. Граф купил Антосе свадебное платье, вытащил несчастную из кровати, и два солдата на носилках отнесли ее в православную церковь. Весь город — и евреи, и гои — пришел поглазеть на эту диковинную свадьбу. Многие думали, что невеста отдаст Богу душу еще до начала церемонии. Но нет! Хотя вряд ли она осознавала, что происходит. Польский священник раскричался что она католичка и что русский не имеет права жениться на ней по православному обряду. Но власть-то была не у поляков, а у русских, так что звонили колокола, пел хор, и жених стоял в одолженном у кого-то мундире, со спаленной бородой. После пожара у него уцелели только сабля и одна медаль.

На третий день после свадьбы Антося скончалась. Поляки — это была их победа — добились того, чтобы ее похоронили на польском кладбище. А через несколько месяцев граф заболел воспалением легких и тоже умер. В завещании он просил, чтобы его положили рядом с Антосей, но власти этого не разрешили. Из Петербурга прибыл курьер с приказом похоронить графа с воинскими почестями. На похоронах присутствовал люблинский губернатор, играл оркестр, даже нашли где-то старую пушку и дали залп. Вы не поверите, но, когда граф заболел, все евреи молились за него. Раби сказал, что граф почти святой в своем роде.

Тетя Генендл шумно высморкалась и утерла слезу краешком платка.

— Зачем я все это вам рассказываю? Чтобы вы поняли, что служанка еще как важна! В старину служанки всегда были любовницами своих господ. Да и сегодня, если мужчина остается без жены, служанка обычно ее заменяет. Я знаю историю про одного раввина, который влюбился в свою служанку и, когда овдовел, женился на ней, при том, что сам был семидесятилетним стариком с седой бородой, а она четырнадцатилетней девчонкой, дочерью водоноса.

— И неужели им это разрешили? — удивилась Хая-Рива.

— Старейшины были в такой ярости, что в пятницу посадили их обоих в телегу, запряженную быками, и выслали прочь из местечка.

— Почему быками? — спросила Хая-Рива.

Тетя Генендл задумалась.

— Наверное, потому, что быки медленнее лошадей. Хотели, чтобы солнце село до того, как эта одержимая парочка успеет добраться до следующего местечка — чтобы им пришлось встречать шабат посреди дороги.

Из сборника «ВЕНЕЦ ИЗ ПЕРЬЕВ»

ОДИН ДЕНЬ НА КОНИ-АЙЛЕНД

Сейчас я точно знаю, чем мне стоило заниматься тем летом — писать. Но тогда я почти не мог работать. «Кому в Америке нужен идиш?» — думал я. Хотя в воскресном приложении к еврейской газете время от времени печатали мои рассказы, главный редактор сказал мне без обиняков, что демоны, дибуки и прочая чертовщина сегодня уже никого не интересуют. Беженец из Польши, я в свои тридцать лет чувствовал себя ходячим анахронизмом. А вдобавок ко всему Вашингтон отказался продлить мою туристическую визу. Адвокат Либерман вызвался было оформить мне вид на жительство, но для этого требовались свидетельство о рождении, документ, подтверждающий мои высокие моральные качества, справка, что я нанят на работу и, следовательно, не собираюсь паразитировать на американском обществе, и прочие бумаги, достать которые у меня не было ни малейшей возможности. Я слал панические письма своим польским друзьям, но никто не отзывался. В газетах писали, что Гитлер со дня на день вторгнется в Польшу.

Я открыл глаза. Ночь, как всегда, прошла беспокойно — мне снились кошмары. Мои варшавские наручные часы показывали без четверти одиннадцать. Сквозь жалюзи просачивался золотистый свет. До меня доносился гул океана, Вот уже полтора года я снимал меблированную комнату в старом доме в районе Си-Гейтс за шестнадцать долларов в месяц неподалеку от того места где жила Эстер (назовем ее так в этом рассказе). Моя квартирная хозяйка г-жа Бергер за отдельную плату кормила меня завтраком.

В любую минуту меня могли депортировать в Польшу, но пока я наслаждался американским комфортом. Стараясь подгадать время, когда мои соседи уходили по делам, я принимал ванну (ванная комната находилась в конце коридора) и смотрел в окно на огромный корабль, прибывающий из Европы: «Королеву Марию» или «Нормандию». Какая роскошь глядеть из окна ванной на Атлантический океан и на одно из самых быстроходных судов в мире! Бреясь, я твердо решил, что не позволю им бросить меня на съедение Гитлеру. Останусь нелегально. Поговаривали, что, если начнется война, нам всем предоставят гражданство автоматически. Я скорчил рожу своему отражению. Н-да, не красавец — водянисто-голубые глаза, воспаленные веки, впалые щеки и выпирающий кадык. От моих рыжих волос уже почти ничего не осталось. Хотя я, можно сказать, жил на пляже, кожа оставалась болезненно-бледной. У меня были тонкий бескровный нос, острый подбородок и плоская грудь. Мне часто приходило в голову, что я смахиваю на злого духа из собственных рассказов. Я показал зеркалу язык и обозвал себя безумным батланом, то есть недотепой, не от мира сего.

Время шло к полудню, и я надеялся, что на кухне г-жи Бергер уже никого нет, но мои расчеты не оправдались. Все они были там: г-н Чайковиц со своей третьей женой, старый писатель Лемкин, который когда-то был анархистом, и Сильвия, которая несколько дней назад пригласила меня в кино на Мермейд-авеню (до пяти вечера билет стоил всего десять центов) и переводила для меня на корявый идиш перепалку гангстеров. В темноте кинозала она взяла меня за руку, от чего я испытал невольное чувство вины. Во-первых, я дал себе слово соблюдать десять заповедей; во-вторых, получалось, что я предаю Эстер; в-третьих, меня мучила совесть из-за Анны, продолжавшей писать мне из Варшавы. Но обидеть Сильвию я тоже не мог. Когда я появился на кухне, г-жа Бергер воскликнула:

— А вот и наш писатель! Разве можно так долго спать? Я с шести утра на ногах!

Я взглянул на ее толстые ноги со скрюченными заскорузлыми пальцами. Все поддразнивали меня. Старик Чайковиц сказал:

— Вы понимаете, что проспали час утренней молитвы? Наверное, вы из коцких хасидов? У них принято молиться позже. — Его лицо было почти таким же белым, как и его бородка.

— Уверена, что у этого мальчишки даже филактерий[13] нет, — вступила его третья жена, толстая женщина с широким носом и мясистыми губами.

— Поверьте мне, — подал голос Лемкин, — он всю ночь писал бестселлер.

— Я опять хочу есть, — объявила Сильвия.

— Что вы будете, — спросила меня г-жа Бергер, — две булочки и одно яйцо или два яйца и одну булочку?

— Все равно. Что дадите.

— Я все готова вам дать, даже луну на блюдечке. Боюсь, вдруг вы напишете про меня что-нибудь не то в своей газете.

Она принесла мне булку с яичницей из двух яиц и большую чашку кофе. Завтрак стоил двадцать пять центов, но я уже шестую неделю не платил ей ни за квартиру, ни за завтраки.

Пока я ел, г-жа Чайковиц рассказывала о своей старшей дочери, которая год назад овдовела, а теперь опять вышла замуж.

— Вы когда-нибудь слышали о таком? — сказала г-жа Чайковиц. — Он икнул и упал замертво. Что-то лопнуло в мозгу. Бывают же несчастья. Да хранит нас Господь! Пятьдесят тысяч долларов ей оставил. Сколько может ждать молодая женщина? Тот был врачом, а этот, нынешний, — адвокат, самый крупный адвокат в Америке. Только раз глянул на нее и сказал: «Вот такую женщину я искал всю жизнь». Через шесть недель они поженились. Медовый месяц провели на Бермудах. Он купил ей кольцо за десять тысяч долларов.

— Он был холостяком? — спросила Сильвия.

— Женатым. Но он и его бывшая плохо ладили и развелись. Алименты ей платит двести долларов в неделю! Чтоб ей тратить их на одни лекарства!

Я быстро позавтракал и вышел. Во дворе я заглянул в почтовый ящик, но писем не было. Всего в двух кварталах находился дом, где с позапрошлой зимы жила Эстер. Она сдавала комнаты тем, кто хотел провести отпуск недалеко от города. Днем мы старались не видеться. Я прокрадывался к ней поздно ночью. В этом районе жило немало еврейских журналистов и писателей, а нам не хотелось афишировать наши отношения. Поскольку я не собирался жениться на Эстер, зачем портить ей репутацию? Эстер была почти на десять лет старше меня. Недавно она развелась с мужем, еврейским поэтом-модернистом, коммунистом и шарлатаном. Он улетел в Калифорнию и с тех пор не прислал ни цента на содержание их маленьких дочерей, не говоря о помощи самой Эстер. Он жил с художницей-абстракционисткой. Эстер был нужен муж, который смог бы поддерживать и ее, и девочек, а не еврейский писатель, специализирующийся на оборотнях и домовых.