Борис Ласкин - Друзья и соседи

• Название: Друзья и соседи
• Автор: Борис Ласкин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1978

Рассказы писателя-сатирика Бориса Ласкина хорошо известны читателям по таким сборникам, как «Душа общества», «Спасибо за внимание!», «Лабиринт», «Дом молодожёнов» и др., а также по журнальным и газетным публикациям.

В новую его книгу вошли произведения, раскрывающие богатство тем, волнующих писателя, своеобразие его юмора. Книга ещё раз продемонстрирует острую наблюдательность Б. Ласкина, его умение увидеть и показать смешное, нетерпимость ко всякого рода недостаткам, мешающим людям жить и трудиться.

---

Не предусмотренному штатами гражданину Зацепэ Ф. Ф. была придана звонкая профессия музыкального эксцентрика.

Нелегальные шофёры директора — братья Кирилл и Мефодий Зуевы — именовались кратко и несколько интригующе: «Мраморные люди».

Плановик Панибратский С. П. значился в ведомости как инспектор оркестра. Трудные творческие задачи, стоящие перед Панибратским, несколько облегчались отсутствием оркестра.

— Всё как в лучших домах! — бодро сказал Мамайский, обращаясь к Менделееву.

Но Менделеев, обиженный на Кувалдина, упорно молчал.

— Скоромник М. Ю., — читал Мамайский, — начальник сектора оригинальных жанров.

В сектор оригинальных жанров входили штатные чародеи, престидижитаторы, укротители змей (малой ядовитости). Последняя приписка была сделана по требованию охраны труда. Здесь же значились солисты на пиле, на бутылках, на медных плошках и на прочих предметах, имеющих непреодолимое тяготение к утилю.

Следующим в списке шёл внеплановый билетный агент Казак Ю. С. Этот немолодой уже человек с печальными глазами серны именовался лаконично и всеобъемлюще: «артист».

Мамайский иронически покачал головой:

— Артист. Подумаешь, тоже Росси! — сказал он, имея в виду Моисси.

Названный артистом, Казак Ю. С. был весьма далёк от творческой деятельности. Он являлся скромным гонцом за железнодорожными билетами, а также владельцем огорода, возделыванием какового он и занимался, когда во двор влетела запыхавшаяся Поля Куликова.

— Товарищ Казак, — сказала Поля, — возьмите себя в руки. Из Москвы приехала комиссия по поводу штатов. Комиссия просмотрела штаты. С административным персоналом всё благополучно. Всего шесть фамилий. Но что касается артистов, то председатель комиссии сказал, что его очень интересуют артисты…

— Ну и что? — спросил Казак.

— Они хотят посмотреть и послушать наших артистов. А вы же знаете, что среди наших артистов…

— Короче, — сказал Казак с нарастающей тревогой.

— Завтра комиссия будет слушать вас как артиста.

Казак опустился на грядку с редиской.

— Возьмите себя в руки, — сказала Поля. — Мамайский надеется, что вы его не подведёте. Срочно готовьте репертуар.

С этими словами Поля Куликова исчезла.

«Артист» Казак поднялся с грядки. Он понял, что нужно действовать. И действовать немедленно.

… Большую часть номеров в городской гостинице занимали артисты. Через полчаса в коридоре гостиницы появился бледный Казак. Он остановился у номера семь, где жили супруги Зайцевы, создатели эффектного номера «Человек-арифмометр». Жена Зайцева писала по указанию зрителей восьмизначные числа на школьной доске, установленной на эстраде, а сам Зайцев во фраке и в чалме по счёту «три» оборачивался, мельком прочитывал страшную комбинацию цифр и через несколько мгновений сообщал зрительному залу результаты умножения, деления и любого другого арифметического действия.

Казак в нерешительности стоял у дверей зайцевского номера. Из номера слышались голоса супругов.

— Подсчитай, Коля, — говорила жена, — косметика четыре пятьдесят, бельё — девятнадцать, туфли — двадцать девять…

— Пятьдесят рублей, — отвечал Зайцев, ошибаясь на два с полтиной.

В домашних расчётах Зайцев любил округлять цифры. Так он отдыхал от выступлений.

Казак вошёл в номер к Зайцевым. Через пять минут супруги были в курсе дела.

— Могут быть крупные неприятности, — сказал «человек-арифмометр», — и вам, и Мамайскому. Это ясно, как дважды два-четыре, — добавил он не без кокетства.

— Слушайте, Николай Иванович, — взмолился Казак, объясните мне вашу технику. Я надену фрак. Товарищи из комиссии будут мне называть свои сумасшедшие цифры. Я их как будто помножу и назову любое число. Кто будет проверять?

— Вы ребёнок, — сказал Зайцев. — Они ж для того и приехали, чтобы проверять. Надо придумать что-нибудь другое.

— Что можно придумать?

— Подождите. Вы ведь Казак. Покажите вольтижировку, джигитовку…

— Вы напрасно шутите, — скорбно сказал Казак, — при чём здесь джигитовка? Я казак не по профессии. Я по фамилии Казак.

— Просто не знаю, что вам и посоветовать. Пойдите в десятый номер. Там живёт Матильда Прохорова с её группой дрессированных мышей.

— Это не выход.

— Почему?

— Во-первых, я боюсь мышей, а во-вторых, там уже сидит буфетчица Зина. Она тоже записана у нас как артистка.

— Тогда дело плохо. Может быть, вы зайдёте к «два-Шарашкин-два». Они ходят по проволоке. До завтрашнего дня много времени.

— Я по земле еле хожу, а вы меня бросаете на проволоку. Если у вас такое весёлое настроение, я лучше уйду.

И Казак ушёл. Вернувшись домой, он задумался и наконец принял решение…

Фестиваль штатных артистических дарований начался в середине дня. На летней сцене стоял рояль. В первом ряду сидели члены комиссии и Мамайский, с лицом, выражающим примерно следующее: «Что делать, товарищи? Я же знал, что это когда-нибудь плохо кончится».

Председатель комиссии посмотрел на Мамайского и громко сказал:

— Начнём, пожалуй?

— Да! — ответил Мамайский.

Это походило на кадр из немого фильма: рот Мамайского открылся, но звука никто не услышал.

Первым на сцене явился конферансье, лысый человек с мягкими движениями конокрада. Рассказав аудитории анекдот, накануне вычитанный в потрёпанном комплекте журнала «Будильник», конферансье, провожаемый страшным взглядом Мамайского, скрылся, и на сцену выбежала балетная пара.

Аккомпаниаторша, не глядя в ноты и не сводя глаз с членов комиссии, заиграла «Пиччикато» Делиба, а солисты балета — старший экономист Заикин и машинистка Клава Распопоза — с суетливостью транзитных пассажиров исполнили танец.

Впрочем, танцем это было назвать трудно. Это была чрезвычайно причудливая комбинация, напоминающая одновременно французскую борьбу, сеанс гигиенического массажа и утреннюю зарядку.

После того как энергичный экономист не без изящества уронил примадонну, председатель комиссии сказал:

— Достаточно. Кто следующий?

Следующим выступил именуемый мастером художественного слова инкассатор Клюев; бодро высвистывая букву «с», он исполнил популярное стихотворение «Жди меня».

Казак не слушал выступления своих коллег. Он нервно ходил по дорожке за сценой и распевался. Казак решил прорваться по линии вокала и пока репетировал, пугая случайных прохожих звуками, похожими на лай самца-койота.

— Ваша очередь! — услышал Казак.

Он высоко поднял голову и стал подниматься по лесенке с видом человека, идущего на эшафот.

Когда Казак во фраке мальчикового размера и в жёлтых туфлях, носящих игривое название «Верочкин фасон», появился на сцене, Мамайский понял, что наступило время сдавать дела.

Казак посмотрел на членов комиссии слюдяными глазами, откашлялся, и лицо его вдруг приняло задумчивое выражение. В последний раз Казак пел в 1923 году на выпускном вечере в университете, причём не лишним будет заметить, что университет кончал не он, а его двоюродный брат.

«Быстры, как волны, дни нашей жизни», — объявил Казак и кивнул аккомпаниаторше.

Казак запел.

Со сцены понеслись такие неслыханные рулады, что видавшие виды члены комиссии дружно опустили глаза, а председатель их даже закрыл.

Мамайский смотрел на Казака взглядом факира, усмиряющего кобру. Но было уже поздно. С отчаянием человека, идущего на всё, Казак, закончив первое вокальное произведение, молодецки хлопнул в ладоши и неожиданно запел:

— «Эх, Дуня-Дуня-я, Дуня ягодка моя!»

Обогащая рефрен чечёткой, Казак бушевал на сцене. Он не слышал, как председатель комиссии обратился к Мамайскому, находившемуся в глубоком трансе:

— Картина ясна. На сегодня достаточно. Остальных посмотрим завтра.

Казак тем временем спустился со сцены и ушёл.

Он шёл через город в своём концертном одеянии, и люди осторожно уступали ему дорогу.

Наступила ночь. Участники второго тура готовились к завтрашнему испытанию.

Буфетчица Зина в номере у Матильды Прохоровой, дрожа от отвращения, репетировала с мышами.

Нотный библиотекарь Полубаков, названный в ведомости жонглёром, бодро бил посуду.

Город не спал.

У всех на глазах

— … Разрешите войти?

— Да-да, пожалуйста!..

Крупнов неторопливо прошагал по ковровой дорожке до стола, за которым стоял Устинцев и приветливо ему улыбался.

— Прошу садиться, Алексей Егорыч. Вы, наверно, поняли, для чего я вас пригласил?

— Понять нетрудно…

И в самом деле — в том, что его вызвал директор, не было ничего удивительного. Безусловно речь пойдёт о заявлении, которое он вчера подал.

Кассир Алексей Егорыч Крупнов готовился уйти на пенсию, хотя и не просто было ему в одночасье расстаться со своей тесной, но уютной каморкой, с несгораемым шкафом, с горшком герани на зарешечённом окне, где с одной стороны висит художественно исполненный портрет его жены Веры Леонидовны, а с другой — большая фотография Юрия Гагарина, который держит в руках голубя и улыбается доброй, застенчивой улыбкой.