Стивен Доунс - Париж на тарелке

• Название: Париж на тарелке
• Автор: Стивен Доунс
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-367-01134-0

Стивен Доунс, один из самых прославленных ресторанных критиков Австралии, возвращается на двенадцать дней в Париж, город огней и ресторанов, чтобы проверить — по праву ли так славится французская кухня. Что он узнал и открыл вновь для себя? Об этом его «гастрономический дневник».

Тридцать лет назад впечатлительного юношу из Австралии приходилось учить в парижском бистро, как правильно готовить заправку для салата. Именно тогда его впервые посетила мысль о том, что он, «не исключено, сможет развить в себе интерес к кулинарии».

Стивен Доунс, автор одной из самых читаемых колонок в австралийской прессе, «звезда» журналистики, вновь приезжает в Париж. Он пытается оценить, осталась ли столица Франции домом «великих кафедральных соборов» ресторанного дела — или они лишь ископаемые, чудом выжившие после того, как эпоха изысканной кухни подошла к концу?

Благодаря глубоким познаниям, суховатому юмору и тяге к вкусной еде гастрономический дневник австралийца превращается в повествование о том, что такое парижский стиль жизни.

Фотография на обложке Евгения Ельчева

---

Стивен Доунс Париж на тарелке

Пролог

Если бы человек имел крылья, чтобы летать, он вряд ли бы стал поднимать столько шума. Именно эта мысль крутилась в наших головах. Даже в головах англичан. Дело в том, что все мы, словно в брюхе гигантской рыбины, сидели внутри судна на воздушной подушке — шедевра британской инженерной мысли. Дрожа всем корпусом, оно летело в сторону Франции.

Уже много месяцев я наблюдал за англичанами. Мне, обычному простачку из Австралии, они казались очень странными. А само судно представляло собой воплощение всего того, что связано с Англией. Иными словами, было совершенно безумным. Идиотским, ненормальным, сумасшедшим… Конечно, идея использовать воздушные подушки не такая уж и плохая, если речь идет о технике для дома и быта, скажем — о газонокосилках. Но англичане не были бы англичанами, если бы не довели идею до абсурда. Они стали использовать воздушные подушки в производстве судов. И рейсы ужасных кораблей через Ла-Манш гордо назвали «полетами». (Скажи вы австралийцу, что вам надо срочно пересечь пролив, он бы вам, скорее всего, ответил: «Руки на месте? Ну так плыви!») Последний идиот объяснил бы англичанам, какая это жуткая глупость — их затея! Настоящему европейцу (из тех, кто живет к востоку от Кале) судно на воздушной подушке не смогло бы привидеться даже в страшном сне. А если бы такое несчастье все-таки случилось, он бы утер со лба пот, выпил бы коньяка, чтобы успокоиться, после чего спокойно бы лег спать дальше.

Но англичане, оказывается, «другие». Это первый и главный урок. Меньше чем за год я научился с двухсот метров выхватывать взглядом людей, надевающих носки вместе с сандалиями. Или женщин, таскающих на шеях маленьких зверушек. Зачем? За компанию? Или тепла ради? Во всем они особые. Для того чтобы пользоваться общественным транспортом в Лондоне, пришлось овладеть определенными навыками. Например, избегать пассажиров, которым приспичило поделиться с тобой новостями. Некоторые из них пытались мне рассказать, что на Нептуне обнаружили людей. Другие бубнили себе под нос какие-то глупости, икоса поглядывая на меня.

Но теперь я попал точно в ловушку. Сидя в чреве судна на воздушной подушке, которое, содрогаясь, неслось через Ла-Манш. День выдался погожим. Правда, где-то еще, но не здесь. За мутными стеклами мне удавалось разглядеть только волны, а за ними все было подернуто серой пеленой. Поверхность моря, цвета серовато-белого нефрита, покрывали заостренные гребни волн, будто здесь поработал великан-парикмахер. В иллюминаторы летели фонтаны брызг. Судно тряслось, дрожало, дергалось, стонало — и рвалось вперед.

Салон постепенно наполнился клубами густого дыма. Нет, мы не тонули. По мере удаления корабля от берегов Британии англичане курили все больше и больше. Оно и понятно, вскоре им предстояло встретиться с «иностранцами», проживавшими за проливом. В нашем конкретном случае встреча намечалась в Булони, куда мы, собственно, и направлялись. Команда корабля нас заранее предупредила, что мы выбрали крайне неудачный день для путешествия. «Пролив — это вам не Серпентин[1]», — улыбнулся старший стюард.

Разумеется, все это было для меня не так уж и важно. Меня радовали вещи куда более возвышенного порядка. Недавно мне исполнилось двадцать пять. Десять месяцев назад я свалил из Австралии. Возвращаться назад не собирался. Причиной моего бегства послужило то, что меня воспитывали в строгих традициях методистской церкви. Мне слишком нравилось получать от жизни удовольствие, и тем самым я предал и церковь, и страну. А удовольствия я любил получать по полной программе. И брался за это дело с удвоенной энергией.

Шел 1971 год. И я первый раз в жизни направлялся в Париж. Этот город являлся воплощенной противоположностью протестантизму. Меня тянуло к нему как магнитом. С давних пор Париж слыл городом грехов, за что его и ценили на планете. Он был предназначен для людей, жаждущих удовольствий. Методистская церковь учила нас, что французы исповедуют католицизм. Сначала грешат, а потом бегут за отпущением грехов. Какая безнравственность! Нам объясняли, что они ходят смотреть всякие гадкие, грязные фильмы; более того, сами их снимают и вдобавок ко всему за трапезами вместо чая пьют красное вино. Впрочем, Париж считается одним из самых красивых городов на земле. Вполне законный повод съездить и убедиться.

Рядом со мной сидели Клиффорд и Мойра из Саутэнда. Они ехали в Булонь. Тянуло их туда так же, как мужчину на курсы для беременных. По словам Мойры (крупной женщины в платье, на котором были изображены нарциссы), они собирались в Испанию. Нормально отдохнуть. Однако смогли позволить себе только Францию. «Ничего, прикупим мяса, — рассуждала она. — Например, баранью ногу».

Клиффорд был одет в шорты. На это имелись как минимум три причины: во-первых, он англичанин, во-вторых, на дворе апрель, а в-третьих, у него выдался выходной. На ногах у Клиффорда, естественно, красовались сандалии с тонкой кожаной подошвой и широкими латунными пряжками и красные шерстяные носки, расшитые королевскими лилиями. Ноги у него были бледнее, чем у трупа. Сквозь грязные стекла очков Клиффорд мрачно смотрел на летевшие в иллюминатор брызги. Он курил больше, чем другие, изрыгая столько дыма, что им вполне можно было заполнить Альберт-холл[2]. При этом выдыхал резко, с присвистом. Мне показалось, что если Клиффорда перевернуть вверх ногами, то он взлетит. Клиффорд прокашлял, что они с Мойрой обожают ездить куда-нибудь вместе, после чего отправился за очередными пакетами. У Мойры было уже три полных. Она прижимала их к груди так, словно в них лежали подарки внукам. Она сказала, что, если встанет, ей будет только хуже. Клиффорд замер в проходе. Видимо, чтобы чувствовать себя увереннее, он крепче сжал в зубах сигарету.

Худо-бедно мы заключили с англичанами нечто вроде перемирия. Если мне нужно, то я вполне могу жить бок о бок с ними. Подчеркиваю, если в этом есть необходимость. С момента моего появления в Лондоне я выводил их своим поведением, свойственным австралийской деревенщине. Меня уволили с работы через две недели после найма. (Я захворал ангиной, после чего мне было сказано, что никто не собирается держать у себя человека, подхватившего «поцелуйную болезнь». Изумительный довод, вот бы его опубликовать в «Sundat Express».) Мне пришлось сражаться с хозяином квартиры, индусом, который предпочитал принимать ванны в крайне неудобное для меня время, а когда он готовил, то запах стоял такой — хоть на улицу беги. Я переехал в Эрлс-корт. Долгими часами простаивал в очереди за пособием. Мне удалось практически бесплатно сделать очки. Однажды мне пустил кровь негр. Как-то раз меня погладил по заднице редактор. Все, я свой срок отмотал. Я настолько любил Европу, что готов переехать, а долгов перед англичанами у меня не имелось. Я имел право на прихоти. Я был свободен!

Работу найти труда не составит. Ну а если и не получится устроиться куда-нибудь — не беда! Я такой человек, что спокойно могу прожить на замороженных овощах и дешевом фарше. Несчастные случаи, болезни и недоедание меня нисколько не страшили. Я был уверен, что они мне не угрожают. Кроме того, у меня имелись толстые носки и теплая куртка. Кровать да подушка — никаких других требований к жилью я не предъявлял. Уют? Не обязательно. Простор? Тоже не особо нужно. Помимо одежды и ботинок все мое имущество ограничивалось стопкой книг, шотландским пледом и портативной пишущей машинкой. С таким багажом я с легкостью мог колесить по всей Европе.

Кое-что в Париже меня особенно привлекало. Да, он может быть красивым, да, он может являться средоточием католической скверны, но главное, Париж — город, подразумевающий определенный уровень. Как это ни странно, но мне казалось, что там живут только умные люди. Умные и проницательные. Они-то сразу отличат зерна от плевел. Судя по фотографиям, все парижане носили отглаженные костюмы, подогнанные с точностью до миллиметра. Кроме того, они хорошо кушали. Это всем известно. Французская кухня вообще самая лучшая. С этим даже методисты не спорили. Парижане, стоит им только вдохнуть аромат вина, сразу могут сказать, хорош ли букет, или заявить, что им налили в бокал уксус. Французские романисты писали целые тома о тайнах человеческой природы. И мне, простому пареньку из Австралии, вполне естественно пришла в голову мысль: вот было бы здорово посмотреть, дотягиваю ли я до уровня этих людей. Я хотел не просто узнать, верное ли у меня сложилось о них впечатление, мне захотелось непременно стать лучше — таким как они. «А ну, лягушатники, обогатите мой внутренний мир!» — как бы потребовал я.

Раскачиваясь, судно выбралось из моря и, устало ворочаясь, с облегчением принялось устраиваться на бетонной площадке. В стороны взметнулись струи воды. Двигатели в последний раз взвизгнули, словно от боли, и наконец наступила тишина. Стальное чудовище будто умерло. Мы же, внутри его брюха, тоже оказались близки к смерти. Испачканные, измученные пассажиры, плоть и кровь британского туризма, пошатываясь, отправились по цементной дорожке к зданию таможни.