Богдан Сушинский - Рыцари Дикого поля

• Название: Рыцари Дикого поля
• Автор: Богдан Сушинский
• Жанр: О войне

Середина XVII века. Зная о критическом состоянии здоровья польского короля Владислава IV, королева Мария Гонзага всеми силами организует поиски возможного претендента на трон короля. Сейм обращает свой взор на трансильванского князя Любоша Ракоци. Более того, Трансильвания может стать надежным союзником Польши, заменив ослабленную в многолетней войне Францию.

В это же время генеральный писарь реестрового казачества полковник Богдан Хмельницкий ведет сложную и опасную дипломатическую игру. Движимый чувством мести за убитого поляками сына и уведенную в плен жену, а также желанием освободить Украину от любой формы зависимости и угнетения, он замышляет поднять всеукраинское антипольское восстание.

Сюжетно этот роман является продолжением романа «Саблями крещенные».

---

Богдан Иванович Сушинский Рыцари Дикого поля

Часть первая Коронный карлик

1

…И на сей раз для своего постоя князь Гяур вновь, как и после штурма Дюнкерка, избрал дом графа де Ворнасьена. Окончательно сдавший, престарелый граф встретил полковника со скорбной радостью на глазах – если не как сына, то, по крайней мере, как долгожданного гостя, все оттягивавшего и оттягивавшего свой визит.

Впрочем, секрет его скорбности, как и радости, открылся довольно скоро. Оказалось, что два месяца назад, возвращаясь с семьей в свое родовое гнездо, молодой граф, вместе с женой и дочерью, подвергся нападению шайки дезертиров. И поскольку граф пытался сопротивляться, все трое погибли мученической смертью.

– Вы замечаете, как почернели от страданий стены этого дворца? – с тоской спросил старик, закончив свой небольшой рассказ. За огромным столом, помнившим куда более радостные пиршества, они сидели только вдвоем, и прислуживал им все тот же слуга Симон, имя которого – «Пьер, Шарль, Антуан или как вас там…» – во время своего первого пребывания князь так и не сумел запомнить. – Здесь все проникнуто смертным тленом, одиночеством и запустением.

– Очень часто дома наши постигают те же судьбы, что и нас самих, – вежливо согласился Гяур, не зная, как утешить исхудавшего, одинокого старика. – К этому следует относиться с тем же мужественным стоицизмом, с каким мы относимся ко всей остальной жизни.

Сказано это было неубедительно, однако чем еще он способен был помочь человеку, перед которым с радостью распростер объятия сам Господь?

– Однако вас все это касаться не должно, – вдруг запоздало спохватился граф. – Спокойно отдыхайте. Вам отведен весь второй этаж. Кроме того, своих гостей, особенно когда речь идет о дамах, – предусмотрительно оглянулся старик на дверь, ведущую в спальню давно умершей жены, вы можете принимать во флигеле. И вообще, чувствуйте себя так, словно… словно вы… – договорить он не смог, спазмы сдавили ему горло, на глаза навернулись слезы.

– Вы крайне неосторожны и безжалостны, князь, если доводите хозяина этой щедрой обители до такого состояния, – проворчал слуга Симон, помогая извиняющемуся графу подняться и уйти в свои апартаменты.

– В той же степени, в какой вы несправедливы ко мне, – миролюбиво заметил Гяур. Ему отчаянно не хотелось ссориться с Симоном, с кем угодно, только не с ним. По крайней мере, до тех пор, пока он не определился с отъездом.

Учитывая болезнь графа, этот слуга и камердинер в одном лице, по существу, будет хозяином дворца, и с этим постояльцу приходилось считаться.

Голод, накопившийся в его могучем организме за все время плена, давал знать о себе настолько, что, оставшись в одиночестве, Гяур не решился подняться из-за стола, а еще несколько минут жадно поедал жареную телятину и пончики с мясной начинкой, запивая все это густым, словно бы настоянным на мясном бульоне, красным вином.

Насытившись, он поднялся на отведенный ему второй этаж и какое-то время стоял у окна, осматривая открывавшийся вид по ту сторону полуразрушенной городской стены, – долину, излучину реки, небольшие, словно вытканные на зеленом ковре, едва различимые рощицы; а еще – охваченные светлым библейским нимбом крыши каких-то строений.

Где-то там, у реки, произошла их «французская» встреча с Властой. Он вспоминал теперь о ней как о тайном эротическом сне детства. Хорошо ли ему было тогда с «каменецкой пророчицей»? Ответить на этот вопрос Гяур затруднялся. Если бы в мире не существовало Дианы де Ляфер, он наверняка был бы настолько влюблен в эту девушку, что любовь эта давно стала бы роковой.

В любом случае, Власта заслуживала того, чтобы ею можно было восхищаться. Но что он мог поделать с собой, со своими чувствами? Он не святой. Ему приходилось бывать с женщинами. Но каждый раз их обаяния хватало только для того, чтобы мог сравнить свою очередную пассию с графиней Дианой.

В плену у него было время осмыслить и свою жизнь, и свои чувства. Теперь князю стыдно было признаваться себе в этом, но в минуты мужественного отчаяния, которые переживал в ожидании казни, он давал себе слово: «Если удастся спастись, оставлю службу, отрекусь от всех притязаний на княжеский престол Острова Русов и остаток лет своих посвящу… поместью, приобретенному для меня графиней Дианой де Ляфер неподалеку от Шварценгрюндена». А еще – Парижу и любовным утехам, для которых, как ему тогда казалось, вполне достаточно этой, одной-единственной женщины – прекрасной и непостижимой.

«Так чего же ты теперь маешься? – саркастически поинтересовался у самого себя Гяур. – Оставляй службу и превращайся в страдальца парижских салонов. Из плена, в который ты время от времени будешь попадать в этих салонах, совершать побеги тебе, естественно, будет труднее, нежели из испанского заточения, но зато с меньшим риском для жизни. Впрочем, кто знает, всегда ли с меньшим.».

Одар вновь попытался вспомнить Власту, но вместо ее лица явились пшенично-золотистые кудри Дианы. И ничего он не мог поделать с собой, ничего! Юная графиня Ольбрыхская уже несколько раз повторяла, что она – его судьба; что семейное объединение их – предсказано свыше, самой Ольгицей. А предсказано, потому что… предначертано судьбой. Очевидно, каждый раз девушке казалось, что эта предначертанность заставит князя относиться к ней более серьезно, чем он относится сейчас. Но всякий раз она ошибалась.

В то же время сама Власта любила его с какой-то монашеской покорностью, понять которую мог разве что человек, привыкший к молитвам и обреченности на волю Всевышнего. Но Гяур желал познавать собственную волю. И стремился к тому, что предначертано его волей, а еще – волей случая. Одного из тех случаев, из которых обычно соткана всякая человеческая судьба.

Как всегда, неслышно и почти незримо появился Симон.

Несколько мгновений он молча постоял у Гяура за спиной, а когда тот соизволил оглянуться, предложил:

– Думаю, нам следует осмотреть флигель, князь. Четыре комнаты, чудные гобелены, изысканные статуэтки, ванная…

– И что еще? – подловил его на паузе Гяур.

– Такой маленький дворец, в котором в юности развлекался сын графа Антуан Ворнасьен, и который успел познать то, чего многие из нас, людей прежних поколений, не сумели познать, даже обзаведясь седыми висками.

– Кто успел познать: маленький дворец или наш юный Антуан?

На сей раз слуга выдержал паузу, достойную самого задумчивого из сенаторов, и глубокомысленно произнес:

– Судя по всему, оба, князь. Уверен, вам захочется получить разъяснения по поводу того и другого.

– Как же вы неподражаемо предусмотрительны, Симон!

– Существует не только талант воина, но и талант слуги, – не воспринял тот иронии молодого аристократа. – Причем не только талант, но и высокое, множеством поколений оттачиваемое искусство.

В облике этого невысокого худощавого шестидесятилетнего француза действительно было что-то такое, что заставляло сразу же угадывать в нем слугу, но при этом не позволяло относиться к нему без должного уважения.

– Наблюдая за вами, я все больше убеждаюсь в этом, – честно признал Гяур. – А к словам вашим добавил бы: «Не только искусство служения, но и его изысканный аристократизм».

2

Флигель был похож на старинный рыцарский замок в миниатюре. Все в нем было скромно и сурово, что позволяло судить о рыцарских традициях былых владельцев и происхождении нынешнего хозяина. Одна, наиболее мощная стена его, с двумя башнями, даже была встроена в крепостную ограду, защищавшую дворец графа де Ворнасьена, что придавало этому жилью особую романтическую окраску. И не беда, что она так и не способна была обнаружить у себя какого-либо следа штурмов или осад, поскольку оказывалась в руках врага вместе со всем Дюнкерком…

– Этот флигель больше устроит меня, чем второй этаж дворца, – сразу же признался Гяур, осматривая старинные гобелены и наборы оружия на стенах. – Все в отличном состоянии, притом что не ощущается никакой тени, никаких отголосков этой несуразной войны.

Одар уже знал, что испанцы не грабили дворец Ворнасьена, поскольку у графа имелась невесть когда и каким образом полученная им старинная охранная грамота, заверенная еще печатью короля Испании Филиппа IV Красивого, в которой говорилось об испанской крови рода Ворнасьенов и заслугах перед Испанией, а также о личном королевском попечительстве над ним. Как ни странно, в Испании все еще считались с мнением королей, нынешних и бывших, и чтили их печати, чего нельзя было сказать об отношении французских дворян к словам и печатям их национальных «величеств».

– Кстати, графине де Ляфер этот «Замок Гномика», как называл его молодой граф Антуан, – да простит ему Господь даже то, в чем он не успел согрешить, – тоже понравился.

– И графине де Ляфер – тоже? – улыбнулся Гяур, как улыбаются самым сладостным воспоминаниям. – Прелестная графиня Диана!.. Как же немыслимо давно все это происходило!..