Войтоловская Львовна - Практические занятия по русской литературе XIX века

• Название: Практические занятия по русской литературе XIX века
• Автор: Войтоловская Львовна
• Издательство: Просвещение
• Жанр: Филология
• Год: 1975

Авторы пособия на конкретном материале раскрывают возможные пути и приемы литературоведческого анализа, разнообразный характер литературоведческих поисков, принципы работы над монографическими трудами, эпистолярным наследием и др.

---

После всех происшедших событий чувство страха перед непонятной жизнью точно пеленой обволакивает и Силина, и его прежде «бесстрашного» приятеля. Насмешкой над ними звучат слова Сорока Мучеников: «Я человек вольный!.. Я потомственный почетный гражданин, ежели желаете знать!» В контрасте этих слов с настроением героев, скованных чувством страха, видны отчаяние, ироническое отношение Чехова к общей «болезни» — страху перед жизнью.

Пейзаж в «Страхе» является эмоциональным ключом к рассказу. Экспозиция, в которой сообщается о взаимоотношениях героев к началу рассказа и приводится история жизни «потерянного» человека — Сорока Мучеников, завершается картиной природы: «Было уже темно; сильно пахло вечерней сыростью, и собиралась всходить луна. На чистом звездном небе было два облака и как раз над нами: одно большое, другое поменьше; они, одинокие, точно мать с дитятею, бежали друг за дружкой в ту сторону, где догорала вечерняя заря». Центральный образ пейзажа — образ двух облаков, одиноких, стремящихся друг к дружке, но все‑таки разделенных. Мотив одиночества углубляется сравнением: «точно мать с дитятею». Затерянность их, ищущих родного тепла, в равнодушном и холодном мире делает ощутимым настроение грусти и одиночества человека, лишенного родственных и человеческих связей с людьми. А такими оказываются все герои рассказа, несмотря на то что между ними вначале намечаются отношения дружбы и любви.

В этом рассказе, имеющем в виду философию жизни, близкую тургеневской, есть и «тургеневские» мотивы, и переплавленные в авторском сознании «тургеневские» картины: «…сквозь решетку ограды были видны река, заливные луга по ту сторону и яркий, багровый огонь от костра, около которого двигались черные люди и лошади…» В этом графически четком рисунке проступают черты из рассказа «Бежин луг». Вспоминается Бежин луг, люди в ночном, огонь костра, борющийся с ночным мраком. Так же как в рассказе Тургенева, картины природы здесь внутренне соединяют различные части повествования, подчеркивают психологические мотивировки. Так, таинственно шевелящиеся в ночном тумане ивы наводят Силина на разговор «о привидениях и покойниках».

Вопрос Силина, начинающего повествование о своих страхах перед жизнью, как будто имеет в виду рассказ Тургенева: «Скажите мне, дорогой мой, почему это, как мы хотим рассказать что‑нибудь страшное, таинственное и фантастическое, то черпаем материал не из жизни, а непременно из мира привидений и загробных теней». Ответ приятеля подтверждает позицию Тургенева: «Страшно то, что непонятно».

Герой рассказа Чехова Силин — человек, который «болен боязнью жизни». Он пережил то, что волновало и героя «Поездки в Полесье»; как и герой Тургенева, Силин «в тоскливые минуты рисовал себе свой смертный час», его фантазия изобретала «тысячи самых мрачных видений». «И мне удавалось доводить себя до мучительной экзальтации, до кошмара», — признается Силин. В рассказе Чехова мы как бы видим героя «Поездки в Полесье» в момент, когда он перед печальной суровостью природы «почуял веяние смерти», ощутил ее непрестанную близость. После этого перед его внутренним взором прошла его жизнь, в которой «начали нарастать и надвигаться тени». «Точно свиток развивался у меня перед глазами», — рассказывает герой Тургенева.

В отношении Тургенева и Чехова к своим героям, находящимся в сходных психологических ситуациях, чувствуется различие. Стиль тургеневского повествования, которое построено как развернутый вопрос, обращенный к жизни, свидетельствует о сочувствии автора к просьбам и молениям своего героя. Чехов же называет сходное с этим состояние «мучительной экзальтацией», «кошмаром». Если герой Тургенева, точно «повинуясь таинственному повелению», погружается в свои размышления и воспоминания, то герой Чехова доводит себя, по замечанию автора, до мрачных, разрушающих душу мыслей и видений.

Чехов как бы пересматривает и отдельные положения, в которые попадает герой Тургенева. Рассказчик из «Поездки в Полесье», глядя на одну из больших мух с изумрудной головкой, понял, что равновесие здоровья в каждом отдельном существе — неизменный закон жизни. То, что выходит за его пределы, не имеет права «ни видеть всем общего солнца, ни дышать вольным воздухом», ни жить. Человек, которому худо пришлось, должен по крайней мере уметь молчать. Чеховский герой рассказывает: «Когда я лежу на траве и долго смотрю на козявку, которая родилась только вчера и ничего не понимает, то мне кажется, что ее жизнь состоит из сплошного ужаса, и в ней я вижу самого себя». Эти описания Тургенева и Чехова сближаются и сходным ритмическим построением. Чехов, иронизируя над своим героем, изменяет и значение «тургеневской» детали. Если у Тургенева это «муха с изумрудной головкой», то у Чехова — «козявка». Если тургеневский человек видит в ней отражение общей жизни, то герой Чехова — своей собственной.

Чехов сочувствует герою в той мере, в которой тот страшится обыденщины и не может примириться с пошлостью равнодушия (его семейная жизнь), но он осуждает его, когда тот не может различить, что правда и что ложь в его поступках. Он присоединяется к «страху» героя, когда этот «страх» выражает несогласие с существующей жизнью (рассказ о бессмысленных Страданиях мужиков), и осуждает героя, когда тот растворяется в своем страхе, теряет самого себя, свою цельность. В этом смысле судьба Силина внутренне связана с судьбой «потерянного» человека — Сорок Мучеников.

«Страх» — болезнь слабых (Силин). Однако жертвой этой болезни становятся и те, кто хочет жить, не задумываясь над Смыслом жизни. Так, приятель Силина, от лица которого ведется повествование, хотел не церемониться с жизнью, ломать ее, «урвать от нее». Но, столкнувшись с искренностью и серьезностью чувства Марии Сергеевны, понимая, что обманул преданного друга, он «заразился» страхом. Для него страх, первая ступенька осуждения своих поступков, вызван непониманием причин, которые заставляют его быть равнодушным, совершать тем самым зло.

Сорок Мучеников в «Страхе» — как терь Силина, как предвестник раздвоения. Появление Сорока Мучеников в драматические моменты повествования придает произведению «мерцательный ритм»[190], в котором чувствуется нарушение целостности восприятия жизни чеховских героев. В «ритмичности» построения рассказа видно единство идейно–художественной концепции произведения.

В «Страхе» есть намек на нравственно возрождающую силу Глубоких человеческих чувств, глубину, необходимую для стремления к добру и счастью, — зерно будущего рассказа «Дама с собачкой».

Анализ стиля и черновые редакции произведения(«Бурмистр» И. С. Тургенева)

На практических занятиях по русской литературе XIX в. мы беседуем со студентами и о стиле художественных произве–дений.

В процессе работы студенты начинают понимать «стиль» как явление индивидуализированной речи. У писателя стилистическая окраска слов — изобразительное средство, всегда отражающее отношение автора к изображаемому. Значительную помощь в понимании стиля окажет студентам статья Б. В. Томашевского «Язык и стиль».

Исследователь считает возможным определить понятие стиль, только обратившись к творчеству писателей–реалистов. «Смена ..стилистических окрасок стала таким же средством движения повествования и развития идеи, как реально–логическое значение слов. Это была смена различных оценок изображаемой действительности, различного ее понимания. Стилистическая окраска дополняла значение слова и придавала слову такую глубину, какой не знали писатели прошлого. Как многообразна жизнь, так многообразен и стиль. Эта новая роль стилистики отражает новое понимание задач литературы, характерное для реализма»[191]. По определению В. В. Виноградова, «индивидуальный стиль писателя— это система индивидуально–эстетического использования свойственных данному периоду развития художественной литературы средств словесного выражения»[192].

Стиль, объединяя наряду с композицией, сюжетом и т. д. различные компоненты произведения, помогает проникнуть в замысел автора, в общее настроение произведения. В стиле отражаются индивидуальные особенности, творческая манера писателя.

Имеется множество определений стиля[193]. Вопрос о стиле рассматривается в самых разных аспектах; «стиль эпохи» (общие черты в искусстве целого исторического периода), «национальный стиль» (национальная специфика искусства какого‑либо города), стиль определенного течения или школы в искусстве — «стиль передвижников», «стиль романтической школы» и, наконец, «индивидуальный стиль», индивидуальная манера художника[194]. Такое выделение аспектов очень условно, так как в индивидуальном стиле отражается и стиль эпохи, и националый стиль, и стиль направления. «Произведение может считаться стилистическим целым лишь в том случае, если оно отражает не только само себя, но открывает мир, стоящий за его пределами, т. е. мир поэта. В то же время это мир общества, публикации, так как человека столь же трудно изолировать, как произведение»[195], — пишет М. Верли. На верность такого понимания стиля обращает внимание В. В. Виноградов[196]. По его определению, индивидуальный стиль — это система использования свойственных данному периоду развития художественной литературы средств словесного выражения[197].