Сэмюэль Пипс - Домой, ужинать и в постель. Из дневника

• Название: Домой, ужинать и в постель. Из дневника
• Автор: Сэмюэль Пипс
• Издательство: Текст
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7516-0915-3

Дневник Сэмюэля Пипса (1633–1703), крупного государственного деятеля, современника Английской революции XVII века, Реставрации, очевидца казни Карла I, лондонского пожара и эпидемии чумы, остался в истории мировой литературы не менее значительным явлением, чем мемуары Казановы. Пипс живо, темпераментно, откровенно и с большой непосредственностью рассказывает о политических событиях и театральных премьерах, о своей службе в Адмиралтействе и об отношениях с женой. Многие замечания Пипса — о государственных чиновниках, о политике и власти, нравственности и религии — и сейчас звучат на редкость актуально.

---

1 октября 1667 года

Тут я попрощался с отцом и дал сестре 20 шиллингов. Когда я уезжал, она плакала — то ли оттого, что не хотела со мной расставаться, то ли потому, что жена была с ней нелюбезна. Да простит меня Господь, я считаю ее такой хитрой и зловредной, что слишком большой любви к ней не испытываю. Впрочем, она, как бы там ни было, — мне сестра, и я должен ее содержать.

11 октября 1667 года

Встал, оделся и спустился к себе просмотреть кое-какие бумаги. Тут входит Уиллет с поручением от своей хозяйки, и я впервые не удержался и ее поцеловал — уж больно она хорошенькая и очень мне по душе.

22 декабря 1667 года

Вечером ужинал у нас Дж. Бейтлир; после ужина Деб (Деб Уиллет. — А.Л.) расчесывала мне парик, что привело к величайшему несчастью, какое только выпадало на мою долю, ибо жена, неожиданно войдя в комнату, обнаружила девушку в моих объятиях, а мою manus sub su[62] юбками. На беду, я так увлекся, что не сразу жену заметил; да и девушка — тоже. Я попытался было изобразить невинность, но жена моя от бешенства потеряла дар речи; когда же обрела его вновь, совершенно вышла из себя. В постели ни я, ни она отношения не выясняли, однако во всю ночь не сомкнули глаз; в два часа ночи жена, рыдая, сообщила мне под большим секретом, что она — католичка и причащалась, что, разумеется, меня огорчило, однако я не придал этому значения, она же продолжала рыдать, касаясь самых разных тем, пока наконец не стало ясно, что причина ее страданий в увиденном накануне. Но что именно ей бросилось в глаза, я не знал, а потому счел за лучшее промолчать. <…>

25 октября 1668 года

Встал и незаметно сунул Деб записку: пусть знает, что я продолжаю отрицать, что ее целовал, и ведет себя скромно. Очень надеюсь, Господь простит мне эту ложь, ибо знает, как тяжело мне будет, если бедняжка из-за меня пострадает; ежели жена все узнает, она никогда со мной не помирится и жить вместе нам будет невмоготу. Девушка прочла записку и, проходя мимо, мне ее подбросила.

9 ноября 1668 года

Хандра не оставляет жену ни днем ни ночью; утром сказала, что не допустит, чтобы я виделся с девчонкой. В присутствие, где пробыл все утро; оттуда — домой обедать; жена раздражена пуще прежнего, говорит, девчонка во всем призналась, что не может меня не пугать, ибо последствия предвидеть невозможно. <…> Упрекала меня в жестокости и вероломстве, я же продолжал отрицать, что целовал ее. Твердила, что всегда была ко мне добра, я же с самого начала обращался с ней дурно; что из верности мне отказывалась от многих искушений: домогался ее, дескать, при посредстве капитана Феррера даже милорд Сандвич, чем вызвал ревность жены. Все это я признал, очень горевал и плакал, после чего мы вновь помирились, и я — в присутствие, где просидел допоздна; вернулся, поужинали вместе и легли, однако спустя полчаса будит меня и кричит, что заснуть не может; не спала до полуночи, бесновалась, и я опять рыдал и, как и давеча, просил прощения, после чего дал ей слово: что сам рассчитаю девчонку, продемонстрировав мою к ней неприязнь, что я, пусть и с тяжелым сердцем, попытаюсь сделать. Таким образом удалось ее успокоить, мы наконец уснули и худо-бедно проспали до утра.

10 ноября 1668 года

Жена говорит, что Деб сегодня утром куда-то отправилась и по возвращении сообщила, что нашла себе место и завтра утром уходит. Это немало меня опечалило, ибо, по правде сказать, я испытываю сильное желание лишить эту девушку невинности, чего бы я, вне всякого сомнения, добился, если бы уо имел возможность провести con[63] ней время, но теперь она нас покидает, и где ее искать, неизвестно. Перед сном жена предупредила меня, что не позволит мне не только поговорить с Деб, но даже с ней расплатиться, поэтому я выдал жене 10 гиней, жалованье Деб за полтора с лишним года, и деньги эти жена отнесла ей в комнату. Засим в постель, и, слава Господу, на этот раз, впервые за последние три недели, мы провели ночь в мире и согласии.

13 ноября 1668 года

Встал с мыслью о том, что надо бы передать Деб записку и немного денег, с каковой целью завернул в бумагу 40 шиллингов, однако жена не спускала с меня глаз ни на секунду; она пошла в кухню до меня и, вернувшись, сказала, что она (Деб. — А.Л.) там, а потому мне туда заходить нельзя. После того как она повторила это несколько раз, я не выдержал и вспылил, чем вызвал ее гнев; обозвав меня «собакой» и «скотиной», она заявила, что я бездушный негодяй, и все это, сознавая ее правоту, я стерпел. <…> Ушел в присутствие с тяжелым сердцем; чувствую, что не могу забыть девушку, и испытываю досаду из-за того, что не знаю, где ее отыскать; более же всего гнетет меня мысль о том, что после случившегося жена возьмет надо мной власть и я навсегда останусь ее рабом. <…>

14 ноября 1668 года

Все утро у себя; радуюсь при мысли, что на сегодняшний день отношения между женой, Деб и мной улажены. В полдень поднялся наверх посмотреть, как идут дела у обойщиков — они вешают портьеры в моей лучшей комнате и обивают мою новую кровать, и обнаружил жену, в печали сидящую в столовой. На мой вопрос, в чем дело, она стала вновь кричать, что я изменник и последний негодяй, намекая на то, что накануне я был у Деб, что я с жаром отрицал, понимая, что узнать об этом ей было неоткуда, однако в конце концов, дабы облегчить свою и ее совесть и раз и навсегда покончить с этим дурным делом, во всем признался, после чего весь день, сидя наверху в нашей спальне, выслушивал ее угрозы, заклинания и проклятия. И, что того хуже, она поклялась всем, что у нее только есть на свете, что собственноручно расквасит нос этой девице и сегодня же от меня уйдет, и потребовала 300–400 фунтов отступного — тогда она, дескать, уйдет без шума, в противном же случае молчать не станет. Так, в смятении, печали и стыде, запечатлевшемся и на лице моем, и на сердце, в неимоверных страданиях, какие только могут быть ниспосланы человеку, провел я остаток дня, боясь, что история эта не кончится никогда; однако в конечном счете я вызвал У. Хьюера, которому во всем признался, после чего бедный малый, рыдая, как дитя, добился того, чего не удалось мне, а именно: взял с жены слово, что она успокоится, если я пообещаю ей никогда больше, до конца дней моих, не видеть Деб и не говорить с ней, точно так же, как в свое время я дал ей слово не видеть Пирс и Непп. И я дал, прости Господи, ей слово, что не увижусь и с Деб тоже, хотя, уверен, едва ли свое обещание сдержу. Вследствие чего, вопреки самым моим смелым надеждам и стараниям, в доме воцарился мир. Вечером — ужинать, за ужином теплые, ласковые слова — и в постель, где, к ее удовольствию, уо hacer con ella[64], и, проведши ночь в покое и радости, преисполнился решимости, если только удастся преодолеть этот разлад, избавить ее впредь от подобных переживаний — этих и каких-либо других тоже, ибо нет на свете большего проклятия, чем то, что происходит сейчас между нами; а потому клянусь Богом никогда более не обижать ее, о чем с сегодняшнего вечера каждодневно буду молиться в одиночестве у себя в комнате. Господь знает, что пока я не способен еще возносить Ему молитвы от всего сердца, однако, надеюсь, Он сподобит меня с каждым днем бояться Его все больше и хранить верность бедной моей жене. <…>

19 ноября 1668 года

<…> Когда же я вернулся, рассчитывая, что в доме наконец-то воцарился мир и покой, то застал жену в постели: она вновь пребывала в ярости, поносила меня последними словами и даже, не удержавшись, ударила и вцепилась в волосы. Всему этому я нисколько не противился и вскоре покорностью и молчанием добился того, что она несколько поутихла. Однако после обеда жена вновь озлилась, еще больше, чем прежде, и стала кричать, что «вырвет девчонке ноздри», и прочее в том же духе. По счастью, пришел У. Хьюер, что несколько ее успокоило; пока я в отчаянии лежал распластавшись у себя на кровати в голубой комнате, они о чем-то долго шептались и, наконец, сошлись на том, что, если я отправлю Деб письмо, в котором обзову ее «шлюхой» и напишу, что ее ненавижу и не желаю ее больше знать, — жена мне поверит и меня простит. Я на все согласился, отказался лишь написать слово «шлюха», после чего взял перо и сочинил письмо без этого слова; каковое письмо жена разорвала в клочки, заявив, что оно ее не устраивает. Тогда только, вняв уговорам мистера Хьюера, я переписал письмо, вставил в него слово «шлюха» (ибо боялся, как бы девушку не оговорили из-за того, что она состояла в связи со мной) и написал, что принял решение никогда не видеть ее больше. Обрадовавшись, жена послала мистера Хьюера отнести это письмо, приписав еще более резкое послание от самое себя. С этой минуты она заметно подобрела, мы расцеловались и помирились. <…> Вечером же я клятвенно пообещал ей никогда не ложиться в постель, не помолившись перед сном Господу. Начинаю молиться с сегодняшнего вечера и надеюсь, что не пропущу ни одиного дня до конца жизни, ибо нахожу, что для моих души и тела будет лучше всего, если я буду жить, угождая Господу и моей бедной жене; это избавит меня от многих забот, да и от трат тоже.