Сельма Лагерлеф - Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

• Название: Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф
• Автор: Сельма Лагерлеф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-077265-0

Сельма Лагерлёф (1858–1940) была воистину властительницей дум, примером для многих, одним из самых читаемых в мире писателей и признанным международным литературным авторитетом своего времени. В 1907 году она стала почетным доктором Упсальского университета, а в 1914 ее избрали в Шведскую Академию наук, до нее женщинам такой чести не оказывали. И Нобелевскую премию по литературе «за благородный идеализм и богатство фантазии» она в 1909 году получила тоже первой из женщин.

«Записки ребенка» (1930) и «Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф» (1932) — продолжение воспоминаний о детстве, начатых повестью «Морбакка» (1922). Родовая усадьба всю жизнь была для Сельмы Лагерлёф самым любимым местом на земле. Где бы она ни оказалась, Сельма всегда оставалась девочкой из Морбакки, — оттуда ее нравственная сила, вера в себя и вдохновение. В ее воспоминаниях о детстве в отчем доме и о первой разлуке с ним безошибочно чувствуется рука автора «Чудесного путешествия Нильса с дикими гусями», «Саги о Иёсте Берлинге» и трилогии о Лёвеншёльдах. Это — история рождения большого писателя, мудрая и тонкая, наполненная юмором и любовью к миру.

---

Я с криком бегу вверх по ступенькам к двери — только бы добежать до взрослых, они-то наверняка меня защитят. Анна, Герда и Юхан мчатся впереди меня. Испугались не меньше, чем я.

А взрослые на крыльце смеются:

— Голубчики, не надо бояться. Это всего-навсего нянька Майя.

Тут я понимаю, как глупо мы себя повели. Ведь нянька Майя просто нарядилась пасхальной ведьмой. Ох, ну как же мы сразу-то не догадались? Вот досада — позволили так себя напугать!

И особенно досадно для той, что несколько лет упражнялась в бесстрашии.

Однако сейчас недосуг стоять и сердиться на себя и на других, так как пасхальная ведьма уже поднялась на крыльцо и бросается прямиком к дяде Вакенфельдту, норовит обнять его и поцеловать. А дядя Вакенфельдт, который боится уродливых женщин, чертыхается и отбивается тростью. Но я не уверена, что он сумел увернуться. Ведь позднее на седых усах видны пятна сажи.

Но пасхальной ведьме этого мало. Верхом на печном совке она скачет к черному ходу. Голуби, которые расхаживают там и клюют горох, совсем ручные и ничего не боятся, однако ж при виде ее взлетают на крышу. Кошка мчится вверх по кровельному желобу, а Нерон, огромный пес, сущий медведь, удирает, поджав хвост. Только старая экономка не убегает, не в пример нам сохраняет присутствие духа. Спешит к кухонной плите, хватает кипящий кофейник и, держа его в руке, выходит навстречу страшилищу, когда оно появляется на пороге, — хочет ошпарить его кипящим кофеем.

Увидав грозный кофейник, ведьма повернула и во всю прыть поскакала через задний двор. Первым ее замечает старый Гнедко. Его только что распрягли, и он спокойно шагает к дверям конюшни, когда из-за угла вдруг является страшенная образина. Гнедко немедля обращается в бегство. Грива развевается, хвост торчком, копыта грохочут по земле, несется куда глаза глядят.

У дровяного сарая стоят Ларе из Лондона и Магнус из Вены, колют дрова. Они перестают колоть, но таким бравым мужчинам, как они, негоже отступать даже перед самым жутким троллем на свете. Оба не двигаются с места, только поднимают топоры, знают ведь, что тролль боится стали. И пасхальная ведьма не смеет к ним приблизиться, зато примечает мужика, идущего по аллее. Разглядев, кто это, мы тотчас думаем: вот ведь удивительное дело, аккурат Олле из Маггебюсетера, которому в молодости довелось столкнуться с целой ордой пасхальных ведьм. Ночью накануне Пасхи он шел домой с пирушки и на одном из равнинных лугов пониже Морбакки увидал, как они длинной вереницею летят по-над самой землей. Хороводом закружились вокруг него, пустились с ним в пляс на распаханном поле, всю ночь не давали ему дух перевесть, ни минуты покоя парень не ведал. Думал, до смерти они его запляшут. И вот теперь, на полдороге в морбаккскую людскую, Олле из Маггебюсетера видит, как навстречу ему скачет ведьма вроде тех, каких он видел в молодости.

Олле не дожидается, когда она его настигнет. Старый, измученный ломотою в костях, он мигом поворачивается, и мы видим, как он, словно мальчишка, во весь дух бежит вниз по аллее. Не останавливается, пока не добегает до леса по ту сторону большака.

А мы, дети, уже избавившись от страха, смеемся над его испугом. Все это время мы шли за ведьмой по пятам, видели, как экономка грозила ей кофейником, видели, как удирает Гнедко и как Олле из Маггебюсетера со всех ног мчится в лес. Видели, как Ларе из Лондона и Магнус из Вены замахивались на нее топорами, и теперь хохотали так, как наверняка не хохотали никогда в жизни.

А самое забавное все ж таки происходит, когда Пер из Берлина спешит мимо нашего крыльца к конторе. Папенька спрашивает, далеко ли он этак торопится, но старикану даже толком ответить недосуг. В конце концов, правда, выясняется, что он решил зарядить ружье и застрелить окаянную злодейку, которая шастает на заднем дворе.

И всяк видел, что глаза у старика впрямь сверкают охотничьим азартом. Ведь Пер из Берлина лет пятьдесят кряду стрелял в Страстную субботу по пасхальным ведьмам и ни разу в цель не попал. И наконец-то есть кого взять на мушку.

Анна Лагерлёф

Не пойму я, с какой стати Анна все время твердит, что ей суждено стать несчастной.

Подумать только, это ей-то, такой красивой, такой разумной и всеми очень любимой! Подобные речи скорее уж под стать мне, хромой дурнушке, но мне и в голову не придет говорить такое, ведь пока можно читать занимательные книги, по-моему, ни мне, ни кому-либо другому незачем быть несчастными.

Нынешней весною мы взяли почитать «Рассказы фельдшера» Топелиуса[23] и вечерами, когда сидим вокруг лампы с рукоделием, читаем вслух. И я не пойму, как Анна может думать о печалях и несчастьях, когда у нас есть такая увлекательная книга.

Порой Анна стоит в комнате при кухне и смотрит на картину, которая изображает церковь и кладбищенскую стену и вырезана тетушкой Анной Вакенфельдт. Постояв так несколько времени, поглядев на картину, Анна всегда говорит, что знает: она будет так же несчастна, как тетушка Анна.

Мне не по душе, что она так говорит, и я спрашиваю, откуда ей это доподлинно известно.

— Ну как же, — отвечает Анна, — все, кого зовут Анна Лагерлёф, становятся несчастны.

На мой взгляд, это очень странно, ведь обычно Анна такая разумная и рассудительная. И хотя тетушка Анна вправду была несчастна и горести свели ее в могилу, вовсе не обязательно, что всех остальных, кого зовут Анна Лагерлёф, ждет та же судьба.

В этом году Анна ходит на занятия к пастору Линдегрену, и она прямо-таки на себя не похожа. Кроткая стала, тихая и мыслями словно витает где-то в дальней дали.

И вопреки обыкновению не одолевает меня и Герду замечаниями. Помогает нам, когда мы куда-нибудь едем, следит, чтобы мы были одеты и причесаны как подобает, она и раньше так делала, но теперь это как бы не составляет для нее труда, теперь нам кажется, будто она помогает нам потому, что любит нас.

По-моему, с тех пор как Анна ходит на занятия к пастору, во всем доме царит мир и покой. Мы с Гердой не кричим и не распеваем, как обычно. Никто нам не запрещает, просто мы думаем, что сейчас этак не годится.

На кухне в нынешнем году шума хватало с избытком. Экономка-то дряхлеет и слабеет, и служанки относятся к ней с куда меньшим почтением, нежели раньше, постоянно перечат либо вообще не делают того, что она велит. Тогда она их бранит, а они в ответ дерзят, и на кухне становится до крайности неуютно. Но при появлении Анны все мгновенно стихает. Не могут служанки пререкаться с экономкой, когда видят Анну.

Как только Анна входит в комнату, все тотчас понимают, что перед ними девочка-конфирмантка. Не знаю, с чем уж это связано, но так оно и есть.

А нянька Майя рассказывала, что старый Пер из Берлина говорил ей, что будь он собакой, то не смог бы залаять, когда эта девочка проходит мимо.

Мы знаем, маменька всегда больше других своих детей любила Анну, да оно и не удивительно, потому что ни от кого из нас маменьке не было такой пользы, как от Анны. Герде лишь бы играть, мне лишь бы читать, а вот Анне, как и маменьке, нравится шить бельевым швом и чинить порванную одежду.

Теперь же, когда Анна ходит на занятия к пастору, нам кажется, будто маменька тоже готовится к конфирмации. Сидит и читает Библию и катехизис, как Анна. Причем посреди буднего дня, хотя вечно торопится с шитьем и до книг руки у нее доходят лишь по воскресеньям.

А на днях я застала папеньку за чтением тегнеровского «Первого причастия»,[24] причем читал он по собственной инициативе.

Вдобавок давеча маменька сказала, что, по ее разумению, чтение «Рассказов фельдшера» надобно отложить, ведь подобная книга отвлекает Анну от приготовлений к первому причастию. Маменька, естественно, не считает, будто с этой книгой что-то неладно, просто она будит фантазию и наводит девочку на мысли о мирском. Я не очень-то верю, что благородные графы Бертелынёльд способны отвлечь Анну от катехизиса, но мы конечно же поступаем так, как желает маменька.

Хильда Вальрот и Эмилия Нильссон в этом году тоже ходят на занятия к пастору Линдегрену, и обе они тоже словно не от мира сего, скажем так. И когда эти девочки собираются втроем, все так торжественно, что толком не знаешь, о чем дозволено с ними говорить.

Конфирманты в Эстра-Эмтервике обычно одеты в черное, однако ж в этом году первыми причастие примут три господские девочки, и г-жа Линдегрен из Халлы предложила по крайней мере этих трех нарядить в белое. Ведь в самом деле жаль, говорит она, что прелестные детишки пойдут к алтарю в тяжелых черных шерстяных платьях, которые им вовсе не к лицу. И представьте себе, г-жа Линдегрен умудряется уговорить и папеньку, и маменьку, и дядю Калле, и тетю Августу, и господ Нильссон, так что они решаются отступить от старинного обычая и позволяют Анне, Хильде и Эмилии надеть белое!

Когда мы едем в церковь, маменька сидит в дрожках лицом к кучеру, а Анна — рядом с нею, потому что она конфирмант-ка. Мы с Гердой, как всегда, спиной к кучеру. Но сегодня я совершенно не расстраиваюсь, что сижу спиной, ведь зато могу всю дорогу смотреть на Анну.