Николай Богомолов - Михаил Кузмин

• Название: Михаил Кузмин
• Автор: Николай Богомолов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03634-5

Михаил Алексеевич Кузмин (1872–1936) — поэт Серебряного века, прозаик, переводчик, композитор. До сих пор о его жизни и творчестве существует множество легенд, и самая главная из них — мнение о нем как приверженце «прекрасной ясности», проповеднике «привольной легкости бездумного житья», авторе фривольных стилизованных стихов и повестей. Но при внимательном прочтении эта легкость оборачивается глубоким трагизмом, мучительные переживания завершаются фарсом, низкий и даже «грязный» быт определяет судьбу — и понять, как это происходит, необыкновенно трудно. Как практически все русские интеллигенты, Кузмин приветствовал революцию, но в дальнейшем нежелание и неумение приспосабливаться привело его почти к полной изоляции в литературной жизни конца двадцатых и всех тридцатых годов XX века, но он не допускал даже мысли об эмиграции. О жизни, творчестве, трагической судьбе поэта рассказывают авторы, с научной скрупулезностью исследуя его творческое наследие, значительность которого бесспорна, и с большим человеческим тактом повествуя о частной жизни сложного, противоречивого человека.

знак информационной продукции 16+

---

Как видим, остатки повседневного, домашнего мистицизма, частично уже превращенного в игру, но с элементами и вполне серьезного жизненного поведения в это время у Кузмина еще довольно сильны. Но в его произведениях они отражаются гораздо меньше, чем в стихах, обращенных к Наумову, или во «Всаднике» с его средневековым колоритом, а окончательный расчет произошел в повести «Двойной наперсник»[353], написанной летом 1908 года и оскорбившей Иванова и его окружение[354]. На некоторое время во второй половине 1908-го и первой половине 1909 года Кузмин вообще отдаляется от Иванова, много времени проводит в Окуловке, ездит в Москву «продавать душу» издательству «Скорпион».

Сколько мы можем судить по имеющимся в нашем распоряжении материалам, почти целый год жизнь Кузмина как бы течет по двум руслам: одно — глубокие переживания, связанные с любовью к Познякову и ее перипетиями, другое — внешняя активная и беспорядочная жизнь в литературе и театре.

На поверхности в этот год оказывается работа над романами «Нежный Иосиф» и «Подвиги великого Александра», опереттой «Забава дев» (окончена 3 октября 1908 года), музыкой к пьесе А. М. Ремизова «О Иуде, принце Искариотском», довольно многочисленными стихами, разными театральными планами. Все это дополнялось петербургскими событиями и сплетнями, переживавшимися в полную силу. То это было известие о неудачном сватовстве Модеста Гофмана к падчерице Иванова Вере Шварсалон, то неожиданное известие: «Вера <Шварсалон>, оказывается, была влюблена в меня»[355], то напоминающий карикатурное изображение Г. Иванова рассказ о каком-то маскараде: «Оказалось, малознакомые гости перепились и вели себя черт знает как. Исаковна[356] дралась с Сологубом и Настей <А. Н. Чеботаревской>, Валечку <В. Ф. Нувеля> кувыркали и обливали пятки вином, Бакст вынимал из-за корсажа неизвестной маски китайских младенцев, которых тут же крестили».

Но сквозная тема всего этого года сформулирована в дневниковой записи, фиксирующей события, происшедшие в период с 11 по 23 января 1909 года: «Сережа <Позняков> объявил, что 20-го он не может переехать. Клятва вздор, он дал ее ложно. Потом объявил, что не любит меня. Я хотел отравиться, конечно, не сделал этого, конечно, примирюсь со всем, что он захочет, конечно, он будет изменять, может быть женится — я все приму: я трус и раб, но люблю его больше Богородицы. Я болен, три раза кашлял с кровью, жар, ломота. Внешне все по-старому, были в театре, в Царском, у Ремизовых, на философск<ом> собрании; я начинаю заниматься, сижу без денег, как устроюсь, не знаю, — не все ли равно. Какое начало, будто после смерти кн. Г<еоргия>. Но это лицо, это тело ласкает другой, м<ожет> б<ыть> женщина, — как перенести».

Вряд ли стоит даже пробовать привести эту тему к какому-то общему знаменателю, настолько она для наших знаний о внутренней жизни Кузмина должна быть неразрешима. Поэтому попробуем наметить хотя бы основные линии внешней жизни Кузмина, которые довольно скоро привели к изменению его литературной позиции.

В самом начале 1909 года Кузмин знакомится с молодыми поэтами — Н. С. Гумилевым, А. Н. Толстым, О. Э. Мандельштамом (фигурирующим в его записях чаще всего как «Зинаидин жидок», что было вызвано общеизвестным покровительством, оказываемым ему Зинаидой Николаевной Гиппиус). Гумилев приглашает его участвовать в журнале «Остров» (по объяснению современников, название это должно было означать «остров поэтов»), и в первом номере его Кузмин публикует цикл стихотворений «Праздники Пресвятой Богородицы»[357]. Потом тот же Гумилев получает возможность публиковать стихи в «глаголинской афишке», то есть в «Журнале Театра литературно-художественного общества», и там Кузмин также печатается. Но наиболее важные события ожидали его летом и осенью 1909 года.

Весной, измученный поведением Познякова, Кузмин порывает с ним отношения и живет у сестры в Окуловке. Он учит музыке, участвует в любительских постановках спектаклей, и по ходу дела появляется молодой человек, который был «именем монашеским овеян», — его звали Феодосий (по другим источникам — Феофан) Игнатьевич Годунов, и он работал в конторе бумажной фабрики. «Он был шатен лет двадцати пяти с темно-синими глазами, высокий, статный, очень красивый»[358]. В него была влюблена племянница Кузмина Варвара. По семейным преданиям, «Кузмин сочувствовал отношениям молодых людей, что вызвало неприязнь к нему Прокопия Степановича»[359]. На деле все было значительно сложнее: не только молодые люди испытывали вполне определенную симпатию друг к другу, но и Кузмин страстно влюбился в Годунова, и тот был далек от того, чтобы его отвергнуть. Но прежде чем какой-нибудь из романов (или оба они) завершился, по настоянию зятя и сестры Кузмину пришлось уехать. Перипетии этой запутанной любовной истории, осложненной и тем, что племяннице было всего лишь 15 лет, с достаточной степенью откровенности воспроизведены в поэтическом цикле Кузмина «Трое»[360]. Однако эта откровенность могла быть понята и оценена только при условии знакомства с жизненной реальностью, иначе она оставалась совершенно загадочной. Так, для первых комментаторов, не знакомых с текстом дневника, главными героями казались, помимо Кузмина, Позняков и художник В. П. Белкин (с которым и на деле у Кузмина был краткий роман).

Пока Кузмин находился в Окуловке, в Петербурге происходили существенные события. Вячеслав Иванов открыл «Академию стиха» — начал читать стиховедческие лекции молодым (и не очень молодым) поэтам[361]. С. К. Маковский задумал издание журнала, о котором петербуржцы давно мечтали, и даже начал подготовительные работы. Стало почти наверняка ясно, что прекращаются оба ведущих и стабильных журнала, в которых Кузмин сотрудничал, — «Весы» и «Золотое руно».

Одним словом, когда в начале июля 1909 года он приехал в Петербург и временно поселился в «Северной гостинице», его ждали большие перемены. В это время из его близких друзей в городе были Сомов, Иванов, Гумилев, Минцлова. Поначалу казалось, что все складывается очень плохо: Кузмину негде было постоянно жить и негде было печататься. Но первые же дни принесли разрешение сразу обеих этих проблем: 14 июля Кузмин записал: «Провожая Гумил<ева>, встретил С. Маковского, пригласившего меня в „Аполлон“», а 17-го зафиксировал согласие Иванова на то, чтобы он делил с ними квартиру.

Эта запись вообще показательна своим настроением: «Поговорил с Вяч. Ив., он согласился. Слава Богу, vita nuova?[362] Сколько раз она начиналась. <…> Дома играли Бетховена и Моцарта. Тихо, спокойно. Работать. Il n’y a que l’art[363], как говорит Бакст после сердечных крушений».

Переезд на «Башню» отчасти возвратил Кузмина в тот круг интересов, от которого он полтора года назад отказался. По-прежнему подчеркивавшийся Ивановым мистицизм, растворенный в самом быте «Башни», не мог не задевать Кузмина, но теперь это влияние было уже гораздо менее ощутимо и сказывалось, по всей видимости, лишь в какой-то обшей настроенности, а не в собственном участии в разного рода оккультных опытах[364]. Успокоенность душевного состояния противилась стремлению к потустороннему. Примечательна в этом отношении дневниковая запись от 28 июля: «Читал brév<i>aire[365] и Пролог, молился, но работал мало. Потом вдруг стал очень радостен, прочитав „Le Mariage de Figaro“[366]. Какая-то новая Александрия меня привлекает. Все мне сегодня кажется чудесным. Наколол себе цветок. Попалась под руку книга о символике цветов. Вспомнил, как после смерти князя Жоржа по всему Петербургу отыскивал базилик, и почему? Искал полгода. Вяч<еслав> сказал, что это страстный половой призыв, о драконах, инкубах. Говорили о Монесе, каббале и т. п. Пел мессу Моцарта». Собственное настроение и беседы с Ивановым располагаются как бы в разных плоскостях, часто не соприкасающихся между собой. Правда, одобрительные суждения Иванова о произведениях, которые Кузмин в это время пишет (а он заканчивает работу над уже печатающимся в «Золотом руне» романом «Нежный Иосиф» и работает над стихотворным «Новым Ролла», в итоге получившем подзаголовок «неоконченный роман в отрывках»), бывают восторженными и всегда очень заинтересованными, но все же Кузмин явно ведет какую-то собственную жизнь, далеко не всегда отражающуюся в дневниках — его самого и Иванова.

В литературе ближе всего Кузмину в это время оказываются молодые поэты и вообще формирующийся круг будущих авторов журнала «Аполлон». С. К. Маковский вспоминал, что первоначальная идея «Аполлона» (обдумывался и иной вариант заглавия — «Акрополь») пришла в голову ему и Гумилеву в январе 1909 года, и в последующие месяцы они начали формировать основное ядро будущего журнала. В качестве теоретиков предполагались такие разные фигуры, как Вяч. Иванов, И. Ф. Анненский и А. Л. Волынский. Кандидатура Волынского, развивавшего явно выпадавшие из всего планировавшегося для журнала круга идей воззрения, скоро отпала, но выяснилось и то, что между Вяч. Ивановым и Анненским существуют решительные противоречия и как между теоретиками, и как между практиками художественного творчества, и мирное их сосуществование невозможно[367].