Гавриил Кунгуров - Артамошка Лузин

• Название: Артамошка Лузин
• Автор: Гавриил Кунгуров
• Издательство: Иркутское книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1962

В повести «Артамошка Лузин» перед читателями предстает сибирский городок XVII века с маленькими покосившимися домишками, разбросанными, точно кочки по большому болоту, в окружении царских кабаков и обжорок. А рядом стеной стоит нетронутая дикая тайга.

Как жили обитатели Иркутского острога, кто правил в нем, каков быт и нравы эвенкийского народа, что связывало Артамошку Лузина с эвенкийским мальчиком — об этом вы узнаете из повести.

---

— Без собак добычи не бывает. Дай им, Одой, они голодны.

— Угадала добычу, мать? — не отставал Одой.

— Не похожа эта печенка на оленью, да и зайцем от нее не пахнет. Не убил ли ты, сын, козла?

— Козла догнала моя стрела, — с гордостью ответил Одой и сунул по небольшому кусочку мяса Талачи и Агаде.

Те проглотили кусочки и еще больше захотели есть.

— Ловкий! — порадовалась мать.

Талачи бросила довольный взгляд на мужа. Только Агада еще ниже склонила голову.

Одой разделил внутренности на шесть кучек; одну сделал побольше:

— Это Терне, она отыскала козла и загнала его на скалу.

— Терна в чуме — добыча в чуме, — сказала Тыкыльмо.

Одой открыл полог чума и быстро разбросал кишки в разные стороны. Собаки рвали добычу, злобно рыча.

В чуме варили мясо. В этот вечер спать легли сытыми. Только собаки по-прежнему рычали, царапали кожаную дверь — требовали еды.

…Вернулись Панака и Чалык. Когда сели у очага, Панака раскурил трубку, счастливо улыбнулся:

— Доброе место отыскали: белки много, корма оленям много, все сыты будем.

— Речка небольшая, однако рыба в ней жирная. — И Чалык выбросил из сумки зубастую щуку.

— Речка? — удивилась Тыкыльмо. — Какое же эта место?

— Речка. Рыбы в ней больше, чем в нашем озере. Ходу от нее до Синей реки один день, — объяснил Панака.

— Зачем близко к Синей реке подошли? Черный ветер налетит! Ты забыл, Панака, слова старого Лантотира — вожака нашего рода! — затревожилась слепая. — Синяя река для богатых, они принесли духу — хозяину реки богатые жертвы, хозяин и отдал им эту реку. Надо дальше поставить наш бедный чум. Старый Лантогир говорил: «Чумы в темной тайге ставьте. Синей реки бойтесь».

Все опустили головы. Тыкыльмо набила трубку; голос ее дрожал:

— Синяя река из страшного моря вырывается с криком и плачем, а вода в ней — слеза… слеза… Слушайте старую Тыкыльмо, слушайте…

В древние времена жил могучий богатырь — море Байкал. Была у него единственная дочь Ангара. Красивее ее не было на земле. Когда отец мирно спал, бросилась Ангара бежать к красавцу Енисею. Проснулся отец, гневно всплеснул волнами. Поднялась буря, зарыдали горы. Даже небо почернело от горя, звери в страхе разбежались по всей земле, рыбы нырнули на самое дно. Даже птицы, взмахнув крыльями, унеслись к солнцу. Только ветер выл да бесновалось богатырь-море. Могучий Байкал ударил волной по седой горе, отломил от нее скалу и с криками проклятия бросил вслед убегающей дочери. Скала упала на самое горло красавице. Взмолилась синеглазая; задыхаясь и рыдая, стала просить:

«Отец, я умираю от жажды! Прости меня и дай хоть капельку воды».

Байкал ответил:

«Я могу дать только мои слезы!»

С той поры и течет Ангара в Енисей водой-слезой, а седой Байкал всегда одинокий, злой, хмурый, страшный. Скалу, которую бросил Байкал вслед дочери, назвали люди Шаманским камнем. Там приносится Байкалу обильная жертва, иначе разгневанное богатырь-море сорвет Шаманский камень, вода хлынет и зальет всю землю.

В чуме притихли. Чалык вспомнил злые, бегающие глазки Тимошки.

— От лючей я слышал, что ходят они на лодках по Синей реке. Лодки те больше, чем десять чумов. Лючи заставляют ветер гонять эти лодки по воде.

Губы Агады побелели от страха. Тыкыльмо и Талачи закрыли лица ладонями. Одой сдвинул тяжелые брови, стиснул зубы. Закружились в голове у Панаки мысли, как злые вихри.

Тишину в чуме нарушила Талачи. Она громко заохала. Панака блеснул сердитыми глазами: кочевать надо!

Панака решил поставить чум подальше от Синей реки. Каждый поклялся огнем, луной и солнцем, что не посмотрит на Синюю реку даже с горы; если будет умирать от жажды, воды у нее не возьмет.

* * *

Собирались в тяжелый путь. Женщины разобрали чум и разложили его на оленей. Мужчины приготовили ношу для каждого, на спины собакам навьючили понемногу. Только Терна, свободная, бегала, юлила хвостом. Панака вынул нож, сделал на дупле рядом с остатками костра несколько значков, воткнул посох, наклонив его в ту сторону, куда держали путь. Приедет Саранчо, взглянет на значки, на посох и повернет к чуму Панаки.

Перед отходом каравана Панака вновь подошел к дереву со значками. Агада напрягала слух, чтобы не проронить ни одного слова Панаки, а он, прищурив глаза, наморщив лоб, глухо говорил:

— Вышел — луна была на исходе. Шел, шел — луны не стало. Сейчас новая луна с ноготок народилась. Значит, Саранчо сделал привал у Щучьего озера. Далеко-о… — протянул Панака и покачал головой.

Агада затревожилась. Панака заметил:

— Славный Саранчо кочует у Щучьего озера.

— А это далеко, дедушка?

— Далеко, Агада, далеко!

Маленький караван двинулся в путь. Посмотрел Панака на свой караван и вздохнул. Ему казалось, что даже лес, горы и луна — все смеются:

«Эх, Панака, Панака, стал ты беднее мыши!»

Панака шел впереди — острым ножом на длинном черешке расчищал путь. За ним вели оленей Агада и Талачи. В конце каравана шла Терна, за ней тянулась кожаная веревочка, за которую держалась слепая Тыкыльмо. Собака шла осторожно, вела слепую по протоптанной дорожке, то и дело оглядывалась и посматривала на хозяйку своими умными глазами. Если веревочка натягивалась, Терна останавливалась и ожидала, пока Тыкыльмо вытащит ногу из сугроба и поставит на тропинку. Одой и Чалык шли стороной, оставляя на снегу узенький след своих лыж. Они охотились.

Караван двигался медленно. Было тихо. И от оленей, и от людей, и от собак поднимался густой пар. Всех посеребрил мороз.

Ноги Тыкыльмо стали слушаться плохо, и Терна все чаще и чаще останавливалась. Слепая и не знала, что умная собака, давая ей передохнуть, отстала от каравана. На одной из таких остановок Тыкыльмо сняла свою заячью шапку, прислушалась чутким ухом и заторопила собаку:

— Терна, Терна, угу! Терна, угу!

Собака разразилась пронзительным лаем, но лай ее потерялся в темных просторах тайги.

Панака вел караван не оглядываясь. Во время пути нельзя оглядываться. Так учил его еще отец. Знали об этом и Агада и Талачи: оглянешься назад рассердишь злого духа Орума, уберет он счастье с пути человека, и тогда в дороге не миновать беды.

Тыкыльмо торопила Терну. Собака мелкими шажками бежала по снегу. Вдруг Тыкыльмо остановила собаку, упала на колени и, пошарив рукой по снегу, зашептала:

— След олений… Терна, угу!

Выбилась из сил Тыкыльмо и едва двигала ногами. Устала тянуть веревочку и Терна: веревочка тяжелее ноши. Собака шагала, лениво, часто садилась на снег, начинала жалобно скулить.

Самое страшное в пути — если устанет олень или собака. Человек плачет от такого горя. Заплакала и Тыкыльмо. Она села на снег, развязала свою походную сумку, достала сушеного мяса. Поела сама, с рук покормила Терну.

…Панака воткнул в снег пальму, вытер лицо рукавом своей парки. Агада обрадовалась и подумала: «Скоро остановка». Талачи обрадованно вздохнула. Панака посмотрел по сторонам:

— Вот здесь ставьте чум!

— Тыкыльмо нет! — испуганно сказала Агада.

Панака ответил:

— Надо Одоя с Чалыком крикнуть, найти Тыкыльмо.

Он высвободил руки из парки, сложил ладони трубочкой и громко крикнул несколько раз во все стороны:

— Орон ору! (Олени устали!)

Эхо прокатилось по тайге:…у-у-у!..

Первым подошел к чуму Чалык. Раскрасневшаяся Агада с трудом ставила в снег шесты для чума. Талачи помогала плохо — она устала, часто охала. Панака сердился:

— Слаба девка, молода — сил нет, а от Талачи какая польза? Одна беда…

Панака курил, сидя на сугробе, посматривая на небо, торопил женщин. Мужчина никогда не ставит семейного жилья — это дело женщин.

Агада тянула тяжелые кожаные покрышки для чума, шкура волочилась по снегу страшным зверем. Агада вспотела, лицо ее раскраснелось, как у костра. Чалык любовался ею, жалел ее. Когда она вытянулась и, багровая от напряжения, поднимала шкуру на вершину шестов, не утерпел Чалык и подбежал. Но Агада так блеснула глазами, что он отскочил, как от огня, и пошел прочь.

— Отец, почему мать не помогает Агаде? Ставить чум она лучшая мастерица.

— Тыкыльмо отстала, ищи ее по следу, — спокойно ответил Панака.

Чалык встал на лыжи. Навстречу ему шел Одой. Вместе они побежали по следу. Шли долго. Вскоре заметили черное пятно. Тыкыльмо и Терна сидели на снегу, прижавшись плотно, и согревали друг друга. Собака вскочила, почуяв приближение людей, и надрывно завыла.

— Вставай, мать! — сказал Одой.

Тыкыльмо нехотя поднялась, подумала: «Почему смерть не придет?» Обращаясь к Одою, спросила:

— Далеко ли отстала? Долго ли, сын, искал?

— Я не один, — ответил Одой, — рядом стоит Чалык. Он первый увидел.