Гавриил Кунгуров - Артамошка Лузин

• Название: Артамошка Лузин
• Автор: Гавриил Кунгуров
• Издательство: Иркутское книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1962

В повести «Артамошка Лузин» перед читателями предстает сибирский городок XVII века с маленькими покосившимися домишками, разбросанными, точно кочки по большому болоту, в окружении царских кабаков и обжорок. А рядом стеной стоит нетронутая дикая тайга.

Как жили обитатели Иркутского острога, кто правил в нем, каков быт и нравы эвенкийского народа, что связывало Артамошку Лузина с эвенкийским мальчиком — об этом вы узнаете из повести.

---

Тимошка со смехом сказал:

— Слухаем и разумеем, а по-твоему не быть: мал ты еще и премного соплив, а к тому же и некрещеный. — И, довольный своей шуткой, раскатисто захохотал.

Чалык сузил глаза, выставил вперед два пальца и закричал надрывисто и страшно:

— Дзюр! Дзюр!

— Эге, — обратился Тимошка к Войлошникову, — что загибает! Кричит: «Два! Два!» Это он на два дня остановку просит.

— Плюнь! — рассердился Войлошников.

— Трогай! — заорал Тимошка.

Долина Хэгды-ламу («Большое море») — самое опасное место в этих краях. Чалык помнит рассказы старых охотников про эту страшную долину, где погиб не один караван.

«Жидкое место, — говорили охотники, — самое гиблое место на земле!»

Знал Чалык, что после дождя долина превращается в непроходимые топи, из-под земли выходят ручьи, всюду вязкая грязь. Даже звери в страхе покидают долину.

…Олени осторожно спускались по извилистой звериной тропинке. На пути, как крепость, встали горы мертвого леса; столетние лиственницы, сосны, ели лежали крест-накрест и загромождали вход в долину; из узкого ущелья дул режущий, холодный ветер.

— К худому месту подъехали, — вздохнул Чалык.

— У лючей сердце — камень, — ответила Агада упавшим голосом.

Когда спустились в долину, исчезла из-под ног земля, и олени шагали по толстому слою мягких болотных мхов. На небольшой моховой полянке Тимошка подъехал к Войлошникову:

— А как же мы поделим живой товарец? — И он показал на Чалыка и Агаду.

— Не разумею твоих речей, — уклончиво ответил Войлошников.

— Парнишку мне уступишь али девку не пожалеешь? — объяснил Тимошка.

— Об ясырях[9] уговора не было!

— Так-то оно так, — сказал Тимошка, — но если по-божески, то мне обиду ты преогромную делаешь.

— Какая обида! Ведь полный пай белок получаешь. За верную службу добавлю. Тебе ж ведомо — щедрый я купчина!

— За этакую-то службу, упаси бог, и в тюрьму, а то и на плаху угодить можно.

Глаза у Войлошникова округлились, задергались губы:

— Ты что, в уме, Тимофей Иванович? Черные слова — тюрьма, плаха выкинь из головы, как сор, выкинь!

Тимошка ехидно сощурился, жиденькую бородку пощипал:

— Как же выкинешь слова-то эти? Торг-то мы учинили в запретном месте, в жилье тунгусишек, а не на ярмарке, как подобает честным купцам.

Войлошников побагровел, шагнул к Тимошке, глазами впился:

— Бесчестишь! — Купец тут же опамятовался, гнев сменил на милость: Шутник, ей-богу! Шутник, Тимоша… Кто же о нашем торге знает! Ты, я да тайга-молчальница.

— Так-то оно так, — повторил Тимошка и задумался: «А что, если?..» И Тимошка стал гнать эти мысли, творить про себя молитву. В уши вновь кто-то настойчиво шептал:

«А что, если ночью стукнуть Войлошникова и всю вину на тунгусишек свалить? Мол, у них такие повадки, сам едва душу спас. Поверят. Во очищение души от грехов поставить пудовую свечку в церкви Спаса».

Тимошка невольно вскрикнул.

— Олени пугаются, что орешь! — сказал купец.

Тимошка насупился. Ехали по темному ущелью. Серые отвесы гор сошлись в этом месте близко. Называлось это место Узкое горло. За ним, после крупного и каменистого спуска, открылась бесконечная долина.

— Вот ведь какой мальчонка! — сказал Тимошка. — Без всяких троп вывел на чистое место. А еще остановку просил.

И Тимошка и Войлошников хвалили Чалыка.

— Ладный тунгусенок! — Войлошников деловито растягивал каждое слово: — Имею намерение в христианскую веру обратить обоих и держать при своем купеческом доме в услужении.

Чалык ехал по мшистым зарослям, опустив голову. Из-под шапки выбились пряди черных волос, ветер трепал их. Видно было, что Чалык плачет. Плакал и прятал мокрые глаза от Агады. «Пусть моих глаз не видит, — подумал Чалык. — Если мужчина заплачет при женщине, сердце ее может от горя умереть».

Тимошка ерзал в седле, исподлобья бросал воровские взгляды на Войлошникова.

Стукнуть — и тайга схоронит. Эх, Тимошка, счастье твое за тобой бегает, лови его! Лови! А как заживет Тимошка… Батюшки, дух захватывает. Домина с подъездом, окна резные, двери дубовые. Пойдут мимо людишки, завистливо скажут: «Это дом купца Тимофея Ивановича Мочалкина…»

Подул северный ветер. Посерело небо, нахмурилось. Тучи поплыли низко, день стал походить на поздний вечер. С тревогой поглядел Войлошников на небо и, сняв шапку, перекрестился. Тучи заволокли небо плотной завесой. Олени беспокойно фыркали, часто спотыкались и шли, высунув языки. Тимошка, так же как и Чалык, слез с оленя и осторожно повел его. Шагали по мягким мхам, под ногами хлюпала студеная вода. Ветер усилился и рвал вершины деревьев. Ни одной живой твари не встретилось каравану. Чалык знал, что это самая страшная примета. Заметил это и Тимошка, он пытался перекричать ветер:

— Пташек даже нет — каково место! Глушь!

— Могила! — угрюмо ответил Войлошников.

Он кутался в шубу, натягивал шапку на уши, но с оленя не слезал. Усталый олень едва передвигал ноги, и Войлошников злобно толкал его ногами в запавшие бока.

Ураган обжег лица мелкими льдинками. Завыла свирепая буря, захлестала, закружилась в снежном вихре.

Олени сбились в кучу. Ехать было невозможно. Чалык вглядывался в снежную темноту и пытался найти хоть небольшой пригорок, но кругом расстилалась гладкая болотистая долина. Олени легли в хлюпающую болотистую слякоть, уткнули морды в землю. Долина забелела снегом. Тимошка и Войлошников сидели под шубой и прижимались друг к другу. Чалык и Агада прижались к оленям и дрожали от ледяного холода. Буря злилась и свирепела, снег валил не переставая.

Тимошка склонился над головой купца:

— Хозяин, ты жив?

Войлошников, дрожа, едва пробормотал:

— Аль не слышишь? Дышу…

— Погибель, погибель! — кричал Тимошка, и рука его крепко сжала рукоятку ножа, что висел у него на пояске.

«Один миг, одна минута — и я богач, купчина…»

— Ко мне прижимайся, Тимоша, крепче прижимайся — вдвоем-то теплее…

Голос у Войлошникова был ласковый, просящий. Рука Тимошка ослабла, ножик выпал.

Чалык и Агада терли друг другу руки, закрыв посиневшие лица от порывистого и жгучего ветра обрывками потрепанной оленьей шкуры.

— Надо вставать, — сказал Чалык: — мороз лежачих не любит.

— Мне не встать, — ответила Агада: — ноги мои стали палками, меня не слушаются.

Чалык вскочил и поднял Агаду. Она скривилась от боли, из глаз брызнули слезы.

Стали греться без огня, как учил старый Панака. Чалык и Агада крепко обхватили друг друга за плечи и закружились, поднимая то левую, то правую ногу. Чалык приговаривал:

Хор-хор-тор-ту,
Нам тепло!
Хор-хор-тор-ту,
Нам тепло, тепло!
Хор-хор-тор-ту,
Нам жарко, жарко!

Чалык и Агада быстро согрелись. Буря не переставала: злилась и свирепела по-прежнему. Тимошка не мог понять, кто может в бурю человеческим голосом петь. Долго прислушивался, не утерпел и высунул голову из-под шубы. Защищая рукой лицо от снежного вихря, он увидел две прыгающие тени. От страха закружилась у него голова.

«Это черти! — подумал он. — Они прилетели за моей грешной душой».

Тимошка стал быстро креститься, но пальцы не слушались, не складывались вместе. Он крестился и шептал невнятные слова. Наконец стал колотить застывшее тело Войлошникова:

— Хозяин, глянь! Да что ж ты, омертвел?

С большим трудом Войлошников поднял голову, но ничего не сказал, голова вновь бессильно упала. Тимошка, вглядываясь в снежную темь, шептал:

— Батюшки, над головами смерть, лютая смерть, а они в пляс пустились! Прогневали мы бога, не миновать нам его сурового суда!

— Ой, ой!.. — простонал в бреду Войлошников.

Прошла мучительная ночь. Серый день не предвещал ничего хорошего. Буря крепчала.

Наступила вторая ночь. Долина казалась черной пропастью, в которой ревел и метался безумный вихрь. Войлошников терял сознание, Тимошка бил одеревеневшими ногами о мерзлую землю.

Четыре дня свирепствовала буря. И так же внезапно, как налетела, исчезла. Ветер разорвал черные тучи в клочья, разогнал их в разные стороны. Блеснуло солнце, и заискрилась долина в ослепительном блеске.

Первым приветствовал приближение солнца старый олень-вожак. Подняв рогатую голову, он замычал зычно и протяжно.

Чалык и Агада вскочили.

— Пойду лючей смотреть — живы ли? — сказал Чалык.

Тимошка с трудом поднял голову.

— Смотри на небо, будет ли еще снег? — застонал он, обращаясь к Чалыку.

Чалык понял:

— Холосо, — и показал на солнце.

Тимошка встал, с трудом передвигая опухшие ноги. Войлошников лежал неподвижно, с закрытыми глазами, в бреду всхлипывал.

Чалык подумал: «Этот люча солнца не увидит, по земле не пойдет».