Георгий Лосьев - Рассказы народного следователя

• Название: Рассказы народного следователя
• Автор: Георгий Лосьев
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Детектив
• Год: 1964

Повесть «Принципиальность», основанная на документально-историческом материале и открывающая книгу Георгия Лосьева, рассказывает о чекистах-дзержинцах, которые в своей борьбе против врагов революции умели быть гуманными и справедливыми, карая только тех, кто действительно был опасен советской власти.

«Рассказы народного следователя» уже известны по книге «Самоубийство Никодимова».

---

– В армию ж… сулите?

Борис Аркадьевич успокоил:

– Так это – на твой выбор. Хочешь – армия. Хочешь – к нам. Тут, сам видишь, тот же фронт… Ну, как?

Афонька энергично замотал головой.

– Как было сказано: в Красну Армию… чтобы верой-правдой… Вот и матрос говорит: оправдаться мне надо…

– Говорю, у нас тот же фронт… Ну, хорошо! Решили. Теперь к тебе одна просьба, товарищ Селянин… В военкомат – завтра. А сегодня, как говорили,- спутешествуй в Кривощеково и перегони сюда того бандитского коня, что ты из Колывани угнал… Вместе с экипажем доставь, во двор дома сотрудников. Временно там наша конюшня будет.

– Это чупахинского Бурана?

– Почему чупахинского? Просто – Бурана.

– А Малинкин отдаст?

– Отдаст. Мы ему напишем, чтоб не чинил никаких препятствий.

– А как жа эта стерва, купец Чупахин?

Борис Аркадьевич, не ответив, сказал еще:

– Да, вот что! Прихватишь с собой одного старичка… Тот давно настоящим воздухом не дышал: шесть месяцев пробыл у нас. Освободили его. Сядете вместе на пароход, придете к капитану с моей запиской – старик шибко грамотный – потом на Буране с ветерком. И опять на паром и – домой. Переночуешь у этого старичка, а завтра – в военкомат. Ну, пойдем к секретарю.

По дороге на паром Белов с таким любопытством разглядывал певшее ста птичьими голосами лето, что Афонька не выдержал:

– Слышь… Чего этта вы все головой вертите… Ровно мерин от слепня?

– Зови меня Иваном Ивановичем, – отозвался старик. – Шесть месяцев… да, – шесть месяцев, – вдруг он отшатнулся, будто только сейчас разглядел возле себя Афоньку: – А ты, собственно говоря, кто таков?

– Я? Абнаковенно: человек…

– Это и мне видно, что… человек не человек, но все же… подобие человека… А кто? Охранник? Чекист переодетый?

И Афонька, ничтоже сумняшеся, подтвердил, да. чекист.

Но старик, еще раз оглядев спутника с головы до ног, обутых в стоптанные ичиги, нахмурился.

– Брешешь! Говори: кто? Не то я из тебя душу вытрясу!

Тогда Афонька, словно дивясь барскому непониманию самых простых вещей, ответил скромно:

– Вор я… Конокрад.

Старик остановился изумленно. Снова стал рассматривать Афоньку. Наконец, пожевав свои серые губы, резко отличные от ядреного алого носа, заметил:

– Похоже… Да, похоже… А зачем же ты в Чека оказался? И почему – со мной?

Афонька коротко рассказал о последних днях своей красочной биографии. Старец мгновенно вспылил. Заорал:

– Подсунули шантрапу! То одного подсаживают, то другого! Да за кого вы меня принимаете, господа?! Пшел вон, варначина!

Селянин тоже вспылил:

– От варнака слышу! Видал ты его, барина?! Не шибко-то разоряйся, ваше превосходительство!.. Документ твой – у меня. А без документа – первый милиционер тебя сгребет! И кто тебя, такого гордого, на Буране проветрит, коль не я? Ты поди и не чул, с которого конца к лошадке подходить: с башки аль с репицы? Видали мы вашего барского звания…

Старик продолжал бурлить:

– Да ты понимаешь, скотина, что я лошадей… Знаешь ли ты, что у меня конный завод был? Жокеев – десяток. Да если бы ты, ворюга, на моем конном дворе появился, псари б тебя затравили борзыми!

– Вот энто – очень даже могло быть, – согласился Афонька, вспомнив чупахинского кобеля. – Это так… вам над простым человеком подызмываться – первая радость… Да нонеча большевики вам руки-то укоротили.

– А ты что ж… большевик, коммунист? Конокрад с большевистским уклоном или – большевик с конокрадским душком?

Афонька покачал головой.

– Не стыдно тебе такое молоть? Ить седой волос скрозь… А ты – такое! Я, барин, ваше превосходительство, на энтой землице остатний раз прохлаждаюсь… Завтра – уеду…

– Куда? Лошадей воровать для советской власти?..

Афонька взглянул с укоризной.

– Еду бить польских панов!

– Так… Значит, заканчиваете свою восточную программу на западе? Ну, что ж… Знаешь, читал я где-то: в одной оранжерее пальма росла, да позабыли, что она простора требует. И вот пальма вымахала так, что стеклянный потолок – вдребезги! А пальма – к небесам!.. Мда-с… Никакие потолки вашего брата не удержат… Росли, росли… А мы не уследили, и вот вы теперь пойдете по всему миру потолки ломать… Знаешь, что такое пальма?

Афонька не знал, и Белов рассказал…

Они помирились окончательно на паромном пароходе после того, как вахтенный помощник капитана, прочитав бумажку из рук Афоньки, отдал обоим честь и пригласил в каюту.

В селе Кривощеково милиционер Малинкин, прочитав другую бумажку, выданную для этого случая Борисом Аркадьевичем, сказал весело:

– Ну вот, Селянин… Видать, в пользу тебе пошла моя осьмушка… Ну, дай бог, дай бог!.. Значит, на фронт направляешься? Ладно. Принимай Бурана. Он дома, в конюшне: боюсь выгонять на луг – народ разный круг села шляется… не все ж фронтовики? Разные есть на белом свете людишки… А?

Афонька подтвердил, что это, конечно, справедливо, – разные есть людишки и не все фронтовики.

Буран, увидав Афоньку, заржал и потянулся к руке мокрыми губами.

– Погодь, Селянин, – сказал Малинкин, когда Афонька завел Бурана в оглобли. – Я сейчас…

Милиционер вынес из дома крутопосоленный ломоть хлеба и небольшой берестяной туесок.

– Дай-ка Бурану… из своих рук. А туес возьми в дорогу. Подсластишь солдатское бытье… Да и взводного уважишь…

От туеса пахло столь роскошно, что даже у Бурана зашевелились ноздри.

Белов снова вспыхнул порохом. Ни с того ни с сего заорал на всю улицу:

– Чересседельник! Чересседельник подбери! Еще лошадники называетесь, а запрячь коня толком не умеете! Ты, знаешь, для чего в русской упряжке седелка существует?

Старик стал объяснять, для чего в русской упряжке существует седелка.

Афонька слушал с вежливым вниманием, но милиционер Малинкин обиделся:

– Вы, папаша, я извиняюсь, вы зря на нашего брата, мужика, время тратите… Как мы при конях сызмальства, такое ваше руководство, прямо скажем,- нам вовсе без надобности… Вот так, дорогой папаша…

– Ишь – «сыночек» нашелся! Ступай, распахни ворота! Ну, что уставился, как баран на ярочку? Иди открой ворота настежь!

И хозяин двора пошел открывать ворота.

А старик не по возрасту легко взметнулся в плетушку, Афоньке приказал:

– Вались в коробок! – и крикнул Бурану незнаемое Афонькой словечко, короткое и хлесткое, как удар циркового бича: – Пади!

Упряжка вынеслась со двора вихрем, и Буран пошел по улице широкой и размашистой «ипподромской» рысью, мгновенно реагируя на малейшее движение рук старика. Афонька смотрел с благоговением. Афонька никогда не думал, что есть такое высшее искусство управления лошадью, когда и наездник и конь – будто одно целое…

Снова был пароход «Орлик» с паромом и был вольный обской ветер. На пароме старик спросил:

– Это что за хлюст? – и кивнул в сторону села Кривощеково.

– Малинкин?.. Милиционер, который меня арестовывал… а ране-то шлепнуть хотел, да не получилось… Смит сфальшивил…

– Гм! Оригинально: «смит сфальшивил»… А что это в туесе?

– Видать, мед…

Старик снова сказал:

– Оригинально! Очень оригинально, господа… Русская душа: сперва удавит ближнего за ломаный грош, а потом на всех перекрестках будет рубаху свою рвать и молить прохожих: «Прости меня, народ православный!»… Где есть еще такое? Где, я спрашиваю вас?!. А вы говорите: «Рафаэли, Боттичелли, Алигьери»… Значит, мед?.. А перед медом «хотел шлепнуть», выражаясь вашим современным салонным диалектом?..

Когда вернулись в дом сотрудников и во дворе столпились чекисты полюбоваться новым приобретением, Афонька, вываживавший Бурана, спросил Бориса Аркадьевича:

– Что я говорил? Не конь, а золотой самородок! Хорош?

Но Борис Аркадьевич ушел в дом, ничего не ответив.

А вечером Ахмет рассказал Афоньке, что старик-лошадник – не кто иной, как всамделишный министр, и, который раз, пришел Афонька в жестокое удивление…

Татарин куда-то сбегал и притащил во флигель топчан и скудную постель.

– Нучуй у нас, бачка, Апанасий Иваныч… «Сам» велела…

Старик приказал поставить самовар, а потом все втроем пили чай с медом. Пили в коридорчике, из которого уже ушел часовой внутреннего поста. И снова дивился Афонька: где ж это видано, чтобы с самим министром чаи гонять?..

Июльский ранний рассвет вползал в председательский кабинет сквозь щели оконных штор, гасил неровную желтизну электричества и керосиновых «молний», делал лица людей землистыми.

Заседание коллегии губчека близилось к концу. В насквозь прокуренной комнате волнами ходила сизая табачная хмарь. Машинистки, отстукивавшие на разбитых ундервудах постановления коллегии, казались воздушными.

Старшая взмолилась:

– Невмоготу, Густав Петрович… Перерыв бы…

Махль выколотил трубку, поднялся с места.

– Вопросы по докладу товарища Константинова о деле Галагана есть у членов коллегии?