Теодор Моммзен - Моммзен Т. История Рима.

• Название: Моммзен Т. История Рима.
• Автор: Теодор Моммзен
• Жанр: История

Теодор Моммзен. История Рима. — СПб.; «НАУКА», «ЮВЕНТА», 1997.

Воспроизведение перевода «Римской истории» (1939—1949 гг.) под научной редакцией С. И. Ковалева и Н. А. Машкина.

Ответственный редактор А. Б. Егоров. Редактор издательства Н. А. Никитина.

---

В римскую литературу впервые вступает в эту эпоху наряду с национальной историей и всеобщая или, вернее сказать, объединенная римско-эллинская история.

Корнелий Непот из Тицина (приблизительно 650—720 [в нем. издании ок. 650 — ок. 725 гг. — Прим. ред. сайта] гг. [100—30 гг.]) первый издал всеобщую летопись (вышедшую перед 700 г. [54 г.]) и распределенное по известным категориям общее собрание биографий замечательных в политическом или литературном отношении римлян и греков, или людей, прикосновенных к римской или греческой истории. Эти работы тесно примыкают к тем исследованиям по всеобщей истории, какие уже с давних пор составлялись греками, а эти греческие всемирные летописи начали теперь (так, например, оконченная в 698 г. [56 г.] летопись Кастора, зятя галатского царя Дейотара) вовлекать в свое изложение забытую до той поры римскую историю. Подобно Полибию, и авторы этих трудов старались заменить локальную историю историей всех государств по берегам Средиземного моря; но то, что у Полибия вытекало из грандиозно ясной концепции и глубокого исторического подхода, является в этих летописях скорее продуктом практических потребностей школьного обучения и самообразования. Эти всемирные летописи — не что иное, как учебники для школьного преподавания или справочные книги, и вся связанная с ними литература, позднее сделавшаяся весьма обширной и на латинском языке, едва ли может быть причислена к художественно исполненным историческим работам; в особенности сам Непот был настоящим компилятором, не отличавшимся ни талантом, ни даже систематичностью.

Историография этого времени любопытна и в высшей степени характерна для него, но, разумеется, она так же безотрадна, как и самая эпоха. Слияние греческой и латинской литератур нигде так ясно не выступает, как именно в области истории; здесь обе литературы всего раньше становятся на один уровень по содержанию и по форме, и построенная как единое целое эллино-италийская история, в чем Полибий опередил свое время, изучалась теперь уже и греческими и римскими мальчиками в школе. Но если средиземноморская монархия приобрела историка, прежде чем она сама успела осознать свое значение, то теперь, когда это самосознание явилось, ни у греков, ни у римлян не нашлось никого, кто бы сумел придать ему надлежащее выражение; римской историографии, говорит Цицерон, не существует; и насколько мы можем судить, это истинная правда. Исследование отворачивается от историографии, и сама она — от научного исследования; историческая литература колеблется между учебником и романом. Все чистые виды искусства — эпос, драма, лирика, история — ничтожны в этом ничтожном мире; но ни в одном из них не отражается с такой ужасающей очевидностью умственное падение Цицероновой эпохи, как в ее историографии.

Напротив, в специальной исторической литературе этой эпохи среди многих незначительных и забытых потом сочинений можно указать труд замечательный: мемуары Цезаря или, точнее говоря, военные донесения демократического генерала народу, от которого он получил свои полномочия.

Законченная и единственная опубликованная самим автором часть их, рассказывающая о галльских походах вплоть до 702 г. [52 г.], имеет очевидной целью по возможности оправдать перед публикой неконституционный с формальной стороны образ действий Цезаря, предпринявшего без поручения компетентной власти завоевание обширной страны и для этой цели постоянно увеличивавшего свое войско; он был написан и опубликован в 703 г. [51 г.], когда в Риме разразилась буря против Цезаря и когда от него потребовали, чтобы он распустил войско и явился к ответу 139 . Автор этого сочинения, составленного ради собственной реабилитации, пишет (как он прямо об этом и говорит) только как военное лицо, и всячески старается не заходить в своем военном донесении в опасные сферы политического устройства и администрации. Его труд, задуманный в интересах партии, приноровленный к известному моменту и изложенный в форме военного отчета, сам по себе уже является подлежащим исследованию элементом истории, подобно бюллетеням Наполеона; в то же время это — не историческое сочинение в полном смысле этого слова, да он и не должен иметь этого характера; объективность изложения здесь не историческая, а объективность должностного лица. Но скромная по своей литературной форме работа Цезаря сделана мастерски и с таким совершенством, как ни одно сочинение во всей римской литературе. Изложение всегда сжато, но оно никогда не скудно, всегда просто, но отнюдь не небрежно, всегда ясно и живо, но не напряженно и не манерно. Язык совершенно свободен и от архаизмов и от вульгаризмов, будучи типичен для современного светского тона. Из книг о гражданской войне, казалось бы, можно вывести, что автор хотел избежать войны, но не смог этого сделать; может быть, можно почерпнуть тут и убеждение, что в душе Цезаря, как и всех других людей, пора надежд была чище и свежее, чем пора их осуществления; но все сочинение о галльской войне проникнуто таким светлым радостным чувством, такой простой привлекательностью, которая представляет собой такое же необычайное явление в литературе, как сам Цезарь — в истории.

Родственную литературную форму представляет переписка государственных людей и литераторов того времени, которая в следующую затем эпоху была старательно собрана и опубликована; такова корреспонденция самого Цезаря, Цицерона, Кальва и других. Ее нельзя причислить к чисто литературным произведениям, но для исторических, да и для всяких других изысканий эта эпистолярная литература была богатым архивом и верным отражением эпохи, когда так много ценных мыслей былых времен, так много ума, искусства и таланта тратилось по мелочам и пропадало даром. Журналистика, в нашем смысле слова, никогда не существовала у римлян; литературная полемика ограничивалась брошюрной литературой, да еще весьма распространенным в то время обычаем писать в общественных местах кистью или грифелем все сведения, предназначавшиеся для публики. Зато многим мелким личностям поручалось записывание для отсутствовавших господ всех ежедневных происшествий и городских новостей; Цезарь еще во время своего первого консульства принял необходимые меры для немедленного обнародования извлечений из сенатских прений.

Из частных записок этих римских наемных писак и из текущих официальных отчетов возникло что-то вроде столичного листка новостей (acta diurna), куда заносился краткий отчет о делах, обсуждавшихся в народном собрании и в сенате, список родившихся, смертные случаи и тому подобное. Этот листок стал со временем довольно ценным историческим источником, но никогда не имел настоящего политического и литературного значения.

К смежной с историей литературе принадлежат по справедливости и записанные ораторские речи. Речь, устная или записанная, эфемерна по своей природе и не принадлежит к области литературы, однако и она, подобно отчетам и письмам, и даже с еще большей легкостью, чем они, может благодаря важности минуты и силе ума, ее создавшего, попасть в число непреходящих сокровищ национальной литературы. Так, например, в Риме записанные речи политического содержания, произнесенные перед гражданами или присяжными, не только издавна играли большую роль в общественной жизни, но некоторые из них, в особенности речи Гая Гракха, по справедливости считались классическими произведениями римской литературы.

В занимающую нас эпоху в этой области замечается по всем направлениям странная перемена. Политическая ораторская литература находится в упадке, как и государственное красноречие вообще. В Риме, как и во всех античных политиях, политическое красноречие достигло своего апогея в прениях перед собранием граждан; здесь оратора не сковывали, как в сенате, коллегиальные соображения и тягостные формы, или, как в судебных речах, чуждые политике интересы обвинения или защиты; только здесь сердце его переполнялось при виде прикованного к его устам всего великого и могущественного римского народа. Но теперь все это миновало. Не то, чтобы не было ораторов или чтобы не опубликовывались речи, произнесенные перед гражданством, напротив, как раз в это время политическая литература приобрела весьма значительное распространение, и к числу неизменных неудобств, сопровождавших трапезы, следует отнести привычку хозяев беспокоить гостей чтением своих только что составленных речей. Подобно Гаю Гракху, и Публий Клодий также стал издавать в виде отдельных брошюр свои речи к народу; но когда два человека делают одно и то же, результат бывает далеко не одинаков. Более выдающиеся вожди оппозиции и прежде всего сам Цезарь редко обращались к гражданам с речью и обычно не опубликовывали произносимых ими речей; они как бы искали даже для своих политических памфлетов форму, отличную от традиционной формы речей в народном собрании, и в этом отношении особенно замечательны брошюры, написанные в похвалу и порицание Катона. Это вполне понятно. Ведь и Гай Гракх обращался к гражданам; теперь же говорили с чернью, а каковы слушатели, такова и речь. Неудивительно, если политический писатель с именем не подавал даже и виду, что он обращается к толпе, собравшейся на столичном форуме. Если составление речей теряло свое прежнее литературное и политическое значение, как и все отрасли литературы, естественно развивавшиеся из национальной жизни, то одновременно с этим возникла странная, далекая от политики адвокатская литература. До той поры никому и в голову не приходило, что адвокатское красноречие, как таковое, предназначалось, кроме судей и сторон, и для литературного назидания современников и потомства; ни один адвокат никогда не записывал и не опубликовывал своих речей, если они не были вместе с тем и политическими речами и не годились поэтому для распространения в виде брошюр известной партии; да и это делалось не так уже часто. Еще Квинт Гортензий (640—704) [114—50 гг.], знаменитейший римский адвокат начала этой эпохи, опубликовал лишь немногие свои речи, да и то, кажется только чисто политические или наполовину политические.