Зиновий Каневский - Жить для возвращения

• Название: Жить для возвращения
• Автор: Зиновий Каневский
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-7784-0178-7

Посмертная книга Зиновия Каневского (1932–1996) — это его воспоминания о жизни, о времени, в котором он жил, о людях, с которыми встречался, о трагедии, произошедшей с ним в Арктике, и о том, как ему, инвалиду без обеих рук, удалось найти свой новый путь в жизни.

Первая часть написана в форме повести и представляет собой законченное произведение. Вторая часть составлена из дневниковых записей и литературных заготовок, которые он не успел завершить.

---

А еще было бурное дореволюционное прошлое, подполье, аресты и ссылки, был полный отход от политической деятельности после 1917 года, и — приход в науку. Ей Рудольф Лазаревич отдал всего себя, создав уже в 1920 году ячейку будущего Института по изучению Севера, он же — Всесоюзный Арктический институт, он же — нынешний Арктический и Антарктический научно-исследовательский институт в Ленинграде.

В 1974 году большой мой очерк о нем вышел в журнале, через три года он превратился в брошюру «Директор Арктики», еще через пять лет, уже в другом издательстве, появилась вторая, дополненная и написанная в ином ключе книжечка о нем — «Вся жизнь — экспедиция». Но нигде я не рассказал во всей полноте о его судьбе. Попытки такого рода мною делались, но в схватках с Главлитом СССР неизменно побеждал сильнейший.

Как-то пришло письмо из Киева, его автор взывал к моей совести: «…Я внимательно прочитал статью в „Знание — сила“ и отдельную книжку „Директор Арктики“ и должен сказать, что меня многое в ней не устраивает. Нигде ни слова о личной жизни ученого, о жене и детях, если, понятное дело, они были. Но главное — чем он кончил? Он что, от скоротечной чахотки умер? Или на озере Хасан погиб? А может, вы меня извините, стал жертвой культа всем нам с вами хорошо известной личности? Такое ведь случалось? Или нет?»

«Или» да! Так оно и было, Р. Л. Самойлович погиб в результате репрессий, причем до конца 1990 года не было известно, когда именно и при каких обстоятельствах. И об этом я откровенно написал рассерженному киевлянину. Но, повторяю, только в личном письме, а не в книжках о Самойловиче 1977 и 1982 гг. Я шел на всяческие ухищрения. Например, в политиздатовской книжке разбросал по всему тексту намеки на страшную судьбу ученого. Мой постоянный в «Политиздате» редактор, очень сочувствующая мне Надежда Степановна Гудкова, у которой погиб репрессированный отец, как-то в сердцах сказала:

— Да что мы все боимся сказать правду! Ведь был же XX съезд! Давайте, Зиновий Михайлович, вместо намеков напишите в конце книги, хотя бы в одном абзаце, о несправедливом осуждении и последующей реабилитации Самойловича.

Написал. А когда книжка вышла, не увидел ни концовки, ни намеков.

Можно теперь сколько угодно корить себя за то, что не смог тогда сказать правды, только все это напрасно: лишь в последние годы появилась возможность говорить о судьбах людей, подобных Самойловичу, во весь голос. Во всех советских энциклопедических справочниках последнего времени датой его смерти назван 1940 год. Та же цифра приводится и во всех зарубежных энциклопедиях, однако рядом с годом стоит вопросительный знак, и это оправданно — дата неверна.

Ничего не смог я рассказать и о самых близких родственниках своего героя. В ссылку 1908 года в Архангельскую губернию Самойлович отправился вместе с женой Марией Ивановной Щепкиной, землячкой-ростовчанкой, с которой только что сочетался браком. Она для этого сознательно перешла в чуждую ей евангелически-лютеранскую веру, чтобы по тогдашним законам иметь право выйти замуж за иудея. (Через десять лет этот эпизод весьма причудливо повторился.)

В ссылке на берегах таежной Пинеги, а позже в Архангельске, Самойлович усердно занимался изучением геологии края, а также уже вошедшей в его плоть и кровь революционной деятельностью. Вечерами у них с Марией Ивановной собирались ссыльнопоселенцы (среди них был Александр Грин), бурно спорили, тихо пели. У хозяина был красивый баритон, и он часто солировал в благотворительных концертах в пользу «политических» (опустим неизбежные мысли о степени свободы в царской России того времени, когда полит-ссыльный официально оказывал денежную помощь коллегам-политическим!). Позже профессор Самойлович не раз говорил близким, что если бы не Север, он непременно сделался бы профессиональным певцом. Но Север уже успел овладеть его воображением, из «северянина поневоле» превратил в северянина по призванию, в северянина навсегда. Это, надо сказать, происходило со многими русскими революционерами.

Вышло так, что Самойловичи поселились в архангельском доме, в котором жил другой «северянин поневоле» — известный полярный геолог и революционер, участник и руководитель нескольких экспедиций на Новую Землю, дальновидный ученый, пророчивший освоение Великого Северного морского пути, борец за равноправие малых северных народностей, Владимир Александрович Русанов. Встреча с ним решила и определила дальнейшую судьбу Рудольфа Лазаревича.

Русанов обладал даром красноречия, не раз выступал с докладами на заседаниях архангельского Общества изучения Русского Севера, и Самойлович был одним из самых благодарных его слушателей. Когда в 1912 году Русанов возглавил экспедицию на Шпицберген, Самойлович, в свое время завершивший учебу в Королевской горной академии в германском городе Фрейберге (где некогда учился Михаил Ломоносов), оказался в ее составе в качестве горного инженера. Вместе с Русановым они провели успешный поиск залежей каменного угля, застолбив найденные месторождения для России (в те времена архипелаг был еще «ничьей землей», в 1920 году он стал норвежским). После того как Русанов с десятью товарищами, включая невесту-француженку, ушел на маленьком парусно-моторном судне «Геркулес» на восток, в Карское море, где они навсегда исчезли, Самойлович продолжил изыскания на Шпицбергене, ежегодно наведываясь туда и организуя там добычу угля.

После революции 1917 года он окончательно ушел в науку и целиком посвятил себя освоению высоких широт. Характерно, что в партию большевиков он официально так и не вступил, а близким объяснял свой поступок тем, что добрый десяток лет, когда это было действительно опасно, состоял в РСДРП — теперь же не считал для себя возможным делать карьеру по партийной линии (чем, с горечью добавлял он, «все больше и больше занимаются некоторые»).

Еще перед революцией Рудольф Лазаревич расстался с Марией Ивановной, точнее говоря, именно она проявила в том инициативу, хотя и с нею, и с дочерьми Софьей и Марией он сохранил самые добрые отношения. В 1919 году он женился вторично, прожив в любви и дружбе с Аленушкой, Еленой Михайловной Ермолаевой без малого двадцать лет. Чтобы получить согласие родителей на брак, Самойловичу пришлось принять христианство. Елена Михайловна мне рассказывала:

— Мы с Родолем (так она всегда называла мужа — З.К.) познакомились в восемнадцатом году и сразу полюбили друг друга, хотя у нас была большая разница в возрасте, около пятнадцати лет. Мой отец был военным инженером-фортификатором и имел немалый чин, а тут, видите ли, появляется избранник дочери — чуть ли не сорокалетний большевик да еще иудейского происхождения! Сами понимаете, мои родители отнюдь не пришли в восторг, особенно мама. Она сразу стала требовать, чтобы я уговорила его креститься. Боже, как я тогда мучилась, боялась и заикнуться об этом! Но Родоль такая умница, и к тому же обожал меня. Он сразу все понял и быстро дал согласие. Священник, что его крестил, между прочим, впоследствии бывал в нашем доме, любил вместе с Родолем пропустить рюмочку, и не одну! Всякий раз святой отец восхищался тем, как легко муж согласился креститься. Он также делал комплименты его голосу, а Родоль рассказывал ему, что еще в детстве, в Азове, частенько пел на клиросе в церковном хоре.

У Елены Михайловны и Рудольфа Лазаревича родился сын Владимир, за ним дочь Наталья. Семья обосновалась в Петрограде-Ленинграде, там, где находился созданный Самойловичем Институт по изучению Севера. Позднее, став профессором, он принял еще и кафедру северных полярных стран на географическом факультете ЛГУ.

Почти ежегодно, с началом навигации, экспедиции под руководством Самойловича уходили в моря Ледовитого океана. На парусно-моторных, а то и обычных, весельных, судах-суденышках Самойлович с товарищами по экспедиции, маститыми и совсем юными, совершил пять плаваний на Новую Землю, обошел все острова и островки архипелага, составил их точную географическую карту.

Летом 1928 года судьба уготовила ему роль спасателя. В Ледовитом океане к северо-востоку от Шпицбергена потерпел катастрофу возвращающийся из полета к Северному полюсу дирижабль «Италия» с экспедицией под начальством генерала Умберто Нобиле. На поиски затерянных во льдах отправились десятки судов и самолетов разных стран мира, но главную роль был призван сыграть — и сыграл! — самый мощный в те времена ледокол «Красин» со спасательной экспедицией под руководством Самойловича, в составе которой был и экипаж летчика Б. Г. Чухновского.

О спасательных операциях, о том, как менее чем за пять суток удалось вернуть в строй законсервированный, лишенный команды и угля ледокол, выйти на нем из Ленинграда в полярные моря и спасти тех, кто уже отчаялся получить помощь, написано множество книг, сняты фильмы. Красинская эпопея получила всемирный резонанс, а имена героев-спасателей и в первую очередь имена начальника экспедиции и наших молодых пилотов стали символами всего самого светлого и гуманного, гордостью человечества, его надеждой.