Зиновий Каневский - Жить для возвращения

• Название: Жить для возвращения
• Автор: Зиновий Каневский
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-7784-0178-7

Посмертная книга Зиновия Каневского (1932–1996) — это его воспоминания о жизни, о времени, в котором он жил, о людях, с которыми встречался, о трагедии, произошедшей с ним в Арктике, и о том, как ему, инвалиду без обеих рук, удалось найти свой новый путь в жизни.

Первая часть написана в форме повести и представляет собой законченное произведение. Вторая часть составлена из дневниковых записей и литературных заготовок, которые он не успел завершить.

---

При этом гораздо более сурова — ведь она злодействует в полярных ледяных широтах и наибольшую активность проявляет под покровом многомесячной ночи.

Еще в первый год зимовки я свел с нею самое непосредственное знакомство: ходил во время урагана «на срок», как и мои друзья-метеорологи, осязая болезненные удары ветра. А еще я целыми месяцами перелистывал архивы «Русской Гавани», начиная с эпохи Ермолаева, и выписывал всевозможные сведения о боре, делал статистические выкладки. Даже первую свою научную статью я написал о боре.

Прогнозировать бору удается далеко не во всех случаях, тут — «все не как у людей»! Например, во всех без исключения широтах Земли атмосферное давление перед началом любого мало-мальски серьёзного ветра (шторма, урагана, тайфуна) резко падает — перед борой оно частенько растет. Нестандартно ведет себя влажность воздуха, над головой ходят «не те» облака, да попробуй еще разглядеть облачность, важнейший для синоптиков параметр, в ночи и в метели! В Русской Гавани бора случается в любое время года и любое время дня. Чаще всего с ноября по март, когда она продолжается в среднем двое-трое суток, однако нередко и по шесть-восемь и даже десять-одиннадцать суток подряд!

Скорость ветра, как правило, превышает двадцать метров в секунду. Против такого потока воздуха еще можно двигаться уверенно, слегка наклонив туловище вперед. Когда скорость достигает тридцати-тридцати пяти метров в секунду (а это метеорологи уже величают ураганом), отдельные порывы могут сбить человека с ног. А во время боры скоростью сорок метров в секунду и более ты становишься совершенно беспомощным! Температура же при этом опускается на двадцать, тридцать и сорок градусов ниже нуля.

Морской лед в заливах и бухтах, который примерзает, «припаивается» к суше, так называемый припай, нередко в осенне-зимнее время не успевает окрепнуть, и его отрывает и уносит в открытое море бора. И весной под действием все той же боры баренцево-морское побережье очень рано освобождается от припая.

Бора зарождается в самом центре оледенения, но ее скорость здесь еще минимальная. Свою истинную личину она приобретает на пути к Барьеру Сомнений, с максимальной яростью нападая на побережье. Но уже в десяти-пятнадцати километрах от берега она быстро выбивается из сил и затухает — суда, идущие в открытом Баренцевом море вдоль новоземельского побережья, ее не ощущают.

Лето 1958 года. Мы с Наташей на «Барьере Сомнений», проводим обычные наблюдения. Почти все сотрудники экспедиции сосредоточились на «Ледоразделе» — за короткое лето надо успеть вырыть многометровый шурф, соорудить в толще ледника холодную лабораторию, пробурить скважины, проложить новые снегомерные створы, расставить дополнительные дорожные вехи на тракторном пути.

Рация, как полагается, работает только от нас, никакой информацией о внешнем мире мы не располагаем. Закончился июль, и вот в первых числах августа на пороге дома неожиданно возникла рослая фигура дяди Саши Романова. Мы обнялись, он начал выкладывать новости, доставая из рюкзака всевозможные лакомства — конфеты, печенье, шпроты, лимоны с побывавшего в бухте судна-снабженца. Основательно, по-архангельски (а это, доложу вам, куда колоритнее, чем по-московски!) попил чайку, затем помог нам по хозяйству, укрепил вытаивающие изо льда «ноги» метеобудок и вдруг вспомнил:

— Да, Олега-от схоронили третьего дня. Хорошо схоронили, салют давали, я сам могильный столб ладил, без креста, правда, обрешили, комсомолец-от потому что. А вы чего это, неужли не ведали? Ой, я и дурак старый, ляпнул не подумавши, прям безо всякого — разве возьмешь в толк, кто чего знает, кто не знает с «Урожаем» этим!

…Олег работал вместе со всеми на Ледоразделе, изучая свойства снега и фирна (тот же снег, только многолетний, переходящий постепенно в голубой глетчерный лед). Ему было велено не позднее конца июля спуститься на берег и доставить туда результаты наблюдений со станции Ледораздел — ожидался пароход, на нем отбывали на материк материалы наших работ за год.

Олег вышел с Ледораздела в середине июля, его вызвался немного проводить поваренок Женька, обожавший ходить в маршруты. Договорились, что они расстанутся у Второго Барьера (ставшего отныне Барьером Яблонского), такого же грозного ледопада, как и наш Барьер. Дальше Олегу предстояло около тридцати километров идти одному. Погода установилась приличная, с хорошей видимостью, трещины открылись, особого риска в таком одиночном походе никто не видел. Олег был парень крепкий, да еще с альпинистской закалкой, он уже успел нашагать один по новоземельским ледникам сотни, если не тысячи километров. К вечеру того же дня Женька возвратился на станцию, сказал, что Олег Анатольевич помахал ему на прощанье рукой и потопал дальше вниз, а он, Женька, двинулся вверх.

Дальше дядя Саша рассказал нам, как на берегу начали беспокоиться за Олега, как чудом удалось докричаться по «Урожаю» до Ледораздела и узнать о том, что он давным-давно ушел вниз. Поскольку мы со своего Барьера Сомнений не сообщили на берег о появлении Олега, всем стало ясно — что-то случилось. Группа из нескольких человек вышла на поиск с Ледораздела, поваренок указал место, где они с Олегом расстались, и вскоре ребята обнаружили на ледяном берегу выброшенное потоком безжизненное тело. Очевидно, Олег, неосторожно ступив ногой на снежный мост, сорвался в трещину, по дну которой бешено мчала река талой воды, с водоворотами и стремниной.

Олег лежал на спине, в аккуратно пригнанной, успевшей давно просохнуть одежде, на заплечных лямках висели изломанные водоворотом санки с распотрошенной поклажей. Карабина нигде не было, вероятно, он ушел на дно. В рюкзаке в целости и сохранности лежали обернутые в прочную бумагу результаты научных наблюдений. Судя по всему, Олег захлебнулся сразу, даже не осознав, что погибает. Ребята по кратчайшему пути, минуя нашу станцию, доставили тело на базу. А потом были похороны…

С Олегом мы много лет дружили, со времени учебы в МГУ, а за два месяца до того, как он упал в трещину, поругались в пух и прах и расстались, не сказав друг другу ни «до свиданья», ни «прощай». Как оказалось — навсегда.

Нашу последнюю новоземельскую зимовку мы с Наташей провели на станции Ледораздел. Она была рекордной по продолжительности: вдвоем мы проработали там с октября 1958-го по март 1959-го, более пяти месяцев, без пересменок, праздников и выходных. По предварительной договоренности не позднее января за нами должен был прийти трактор, но с ним начались нелады, вылетело несколько траков (а запчастей, конечно, не хватало), лопнул вентиляторный ремень — словом, наша эвакуация откладывалась.

Чуда со связью, увы, не случилось. Мы по-прежнему продолжали жить в полном неведении о собственном ближайшем будущем, исправно сообщая на берег (а значит, и на материк, родным и близким), что в общем живы и в целом здоровы, и это было сущей правдой. Двадцатого марта мы вдруг услышали в своем впрессованном в снег домике рычание мотора, оно отчетливо доносилось через печную трубу на крыше. Мы откинули крышку люка и увидели в нескольких шагах от нас улыбающиеся лица Коли Неверова и еще двоих ребят за стеклом кабины. Меньше чем через сутки нас уже встречали на берегу.

Исследования по программе МГГ завершались, первое же судно в ту навигацию стало бы «нашим», оно увезло бы экспедицию на Большую землю. Надо было просто терпеливо ждать его, а чтобы ожидание не сделалось мучительным, мы по уши погрузились в обработку данных. Вернее сказать, собирались погрузиться — да не успели…

Экспедиционное начальство пригласило нас на базу, чтобы послушать рассказ о пятимесячной зимовке. Отчитались перед «академиками», получили желанную порцию похвал, не отказались, естественно, от обеда в неплохом Женькином исполнении и двинулись обратно на полярную станцию. Мела легкая попутная поземка, и в последний момент Женя Зингер, опасаясь, что начнется метель, дал Наташе великолепную защитную маску для лица, кожаную снаружи, меховую изнутри. Я давно поглядывал на нее с вожделением, однако та маска принадлежала лично Зингеру, «жила» на берегу и, по сути, всегда оказывалась невостребованной — мы все довольствовались полукустарными матерчатыми «намордниками», слабо предохранявшими лицо от мороза, но все же так или иначе смягчавшими ярость ветра.

На третий день после возвращения с Ледораздела начальник «Русской Гавани» Георгий Ефремович Щетинин зазвал меня после обеда к себе и, явно смущаясь, стал просить помочь гидрологу Толе Афанасьеву. Надо было выйти с ним на морской лед километра за три от зимовки и провести там, в заранее установленной палатке, цикл наблюдений — так называемую суточную гидрологическую станцию (суточные наблюдения следовало непрерывно вести на протяжении двадцати шести часов, ни минутой меньше).