Павел Дарманский - Побег из тьмы

• Название: Побег из тьмы
• Автор: Павел Дарманский
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Религия
• Год: 1961

Эта брошюра — живой и интересный рассказ бывшего священника, не нашедшего в таинстве священства «божественной благодати, которая немощных врачует и оскудевающих восполняет».

Автор повествует о годах своей юности, проведенных в духовной семинарии и академии, остроумно высмеивает быт и нравы семинаристов, слушателей духовной академии и церковных служителей.

Критикуя религиозную идеологию, П. Дарманский показывает внутренние и внешние причины, которые обусловили его разрыв с религией и положили начало новой, радостной жизни.

---

Как-то после окончания богослужения я пошел побродить по кладбищу. Ходил по давно знакомым аллеям, перечитывал знакомые надписи, в раздумье останавливался у мест первоначального погребения поэта А. А. Блока, художника Куинджи. День был замечательный. Проходившие по аллеям верующие уступали мне дорогу (кстати, этот тонкий яд почтительности и лести со стороны верующих, родных и знакомых исподволь убивал в сознании семена той правды, которую я узнавал из светских книг и наблюдений современной действительности), неверующие награждали презрительными взглядами, а потом позади слышалось шушуканье и хихиканье. (Признаться, такое отношение отталкивало от неверующих, губило доверие к ним, настораживало, настраивало на самозащиту, на защиту своего положения). Забравшись в уединенное место, я присел на скамейку у одного надгробия. Вдруг из соседней аллеи появился человек. Он минуту постоял на перекрестке двух аллей, как бы раздумывая, куда идти, и повернул ко мне.

— Скажите, вы в этой церкви служите? — спросил он.

Теперь вблизи я мог разглядеть его внешность, по выражению лица мог разгадать его любопытство к человеку в длинной рясе с крестом на шее.

Я предчувствовал, что этот человек хочет вступить со мной в разговор. А у меня не было желания ни с кем разговаривать. Хотелось побыть наедине с самим собой, помолчать… Вступить с ним в разговор — значило говорить о религии, защищать религию. К этому обязывал меня мой сан. Но мне почему-то не хотелось ни защищать, ни защищаться.

— Да, в этой, — нехотя ответил я.

Уловил ли он в моем тоне нежелание вступать в разговор или нет, только через минуту попросил разрешения сесть рядом.

— Я сам из Москвы. Здесь похоронен мой друг Соколов, решил посетить его могилу, — сказал он. — Случайно обнаружил здесь недалеко от церкви памятник с такой, примерно, надписью: под камнем сим почивает сын купца второй гильдии такой-то, утонувший в Неве июля 17 дня 1771 г. Тело его обрести не удалось. Спи спокойно… и прочее. Странно, не правда ли? Тело не обрели и вдруг: «под камнем сим почивает».

Я согласился. Он помолчал немного, затем, придвинувшись ко мне, стал задавать вопросы, почему я пошел в священники, что закончил до этого и т. д. Когда коснулся убеждений, заявил, что он атеист, никогда не верил в бога и, прожив 59 лет, никогда не чувствовал нужды в помощи религии. Начал излагать свои взгляды на существо религии и духовного сословия. Незаметно я был втянут в разговор и, почувствовав его нападки на религию вообще и на христианство в частности, стал защищаться.

— Подумайте только, — говорил мой собеседник, — рождается Христос и по этому случаю начинается кровопролитие: четырнадцать тысяч младенцев убивают мечом в Вифлееме и его окрестностях, хотя известно, что в то время Вифлеем вместе с окрестностями имел не более двух тысяч жителей. И потекла кровь рекою через всю историю существования христианства.

Он говорил не спеша и очень уверенно. На мою просьбу сказать, с кем я имею честь разговаривать, ответил с улыбкой:

— Это не имеет значения. А зовите меня Иваном Ивановичем.

Мой собеседник удивил меня своими широкими познаниями истории религии, религиозной идеологии и материалистической философии. За время нашего разговора-спора, длившегося более четырех часов, мы успели коснуться многих важных вопросов, которые он рассматривал с точки зрения науки, а я — по-богословски. Он доказывал неисторичность образа Христа и невозможность воскресения, наизусть цитировал противоречивые места евангелий; спросил и потом объяснил сам, почему пасху, то есть воскресение мнимого Христа, празднуют в разные числа; подверг критике библейские сказки о сотворении богом мира из ничего в шесть дней, об остановлении Иисусом Навином Солнца и Луны, о падающей с неба манне, о поглощении китом Ионы и трехсуточной жизни Ионы во чреве кита, о переходе евреев через Красное море и через Иордан по дну, «яко по суху»; провел параллели между содержанием библейских книг и ассиро-вавилонской литературы (всемирный потоп, рай, грехопадение в раю, законодательство Хаммурапи и Моисея, богатыри Самсон и Гильгамеш); библейские мифы о говорящем змее, говорящей ослице сравнил со сказками, в которых животные, птицы и рыбы разговаривают человеческим голосом; подверг уничтожающей критике библейские повествования о человеческих жертвоприношениях, грубость нравов и нелепости, имеющиеся в библии, а также фальшивую любовь к ближним; привел факты распространения христианства огнем и мечом; показывал, как и почему христианство служило эксплуататорским классам и какой вред приносит людям любая религия.

Я отвечал готовыми аргументами, задавал готовые вопросы, издавна известные в церковном мире как «каверзные», напрягал ум, подбирая для доказательства своего мнения примеры и аналогии (хотя и знал, что аналогия не есть доказательство). Самым страшным в этом споре было то, что сам я в душе чувствовал правоту Ивана Ивановича и свое бессилие. Мои доказательства не только не убеждали собеседника, но, кажется, впервые я ощутил (хотя и не очень ясно), что богословские аргументы звучат как-то неубедительно даже для меня самого. Не подумал я почему-то и о том, что, быть может, этот всезнающий человек подослан ко мне дьяволом, чтобы искушать меня.

Не знаю, чем закончился бы наш спор, если бы его не перебили.

— Отец Павел, отец Павел! — послышался голос алтарницы Анны Павловны. — Идите, принесли крестить младенца.

С одной стороны — я был доволен, что нас прервали и тем избавили меня, быть может, от полного идеологического разгрома, а с другой — огорчен, ибо не смог перейти в наступление и если не победить противника (на это надежд было мало), то хотя бы как следует отвести удар.

— Кажется, вас зовут, — сказал мой собеседник.

— Да, меня, — ответил я, поднимаясь со скамьи, поправляя рясу и крест.

— Жаль, что мы не имеем возможности довести беседу до конца.

— Приходите еще когда-нибудь, тогда и продолжим, — предложил я более из вежливости, нежели из искреннего желания. Я чувствовал, что этот умный человек сильно пошатнул мои прежние понятия о боге, библии, церкви, священническом служении.

— Ну что ж, если выпадет время, приду. А на прощание хочу сказать, что вся трагедия ваша в том, что вы дальше богословия, дальше библии ничего не видите. Впрочем, и библию рассматриваете некритично, так как верите, будто это слово самого бога. Займитесь не богословской, а естественнонаучной, атеистической литературой, посмотрите на религию, так сказать, со стороны и, честное слово, если вы ищете истину, увидите, где она, увидите себя обманутым. Вот вам мой дружеский совет.

Не помню, что я ответил ему, но искренне пожал его большую жилистую руку, и мы распростились, как оказалось, навсегда.

В дальнейшем мне не довелось встретить этого доброго, умного и скромного человека, не назвавшего даже своей фамилии.

— Ба-а-ам! — прорезал кладбищенскую тишину церковный колокол. Начали звонить к вечерне.

Я направился к церкви, чувствуя на спине то ли победоносный, то ли сожалеющий взгляд Ивана Ивановича. Лицо у меня горело, мысли путались, в ушах звенело. Впервые я совершил вечернее богослужение с акафистом без проповеди: чувствовал, что не в состоянии произнести ее. И в дальнейшем проповедовал уже только по принуждению настоятеля.

«Нет, не сдамся! Найду ответы, согласую то, что кажется противоречивым», — думал я.

«Нет, нет истины в религии. Ведь за десять лет ты не нашел ответов на все вопросы!» — шептал мне какой-то внутренний голос.

Борьба с самим собой разгорелась с новой силой.

БИБЛИЯ И БОГОСЛОВИЕ ПЕРЕД КРИТИКОЙ ЗДРАВОГО СМЫСЛА

Было бы гораздо легче освободиться от уз религии, если бы передо мной стояла задача стать атеистом. Но в том-то и заключалась трудность, что я был далек от мысли порвать с религией. Как утопающий за соломинку, я хватался за все, что так или иначе поддерживало религию и оправдывало мое положение священника. Чтобы согласовать противоречия в учении церкви и жизни духовенства и верующих, я снова обратился к богословию, к библии, к «творениям святых отцов», рассчитывая найти ответ на все волнующие вопросы и согласовать «кажущиеся противоречия».

Это не было повторением пройденного в семинарии и духовной академии, когда я, за исключением незначительных сомнений и колебаний, доверял и библии, и богословию, и преподавателям. Это уже был критический подход к источникам своих убеждений. «Верую, господи, помоги моему неверию», — примерно так молился я тогда, работая над богословской и естественнонаучной литературой. На моем письменном столе рядом с библией синодального издания появилась «Библия для верующих и неверующих» Е. Ярославского, рядом с «Догматическим богословием» — «Сущность христианства» Л. Фейербаха, вместе с творениями «святых отцов» Василия Великого и Иоанна Златоуста — «Благочестивые размышления» и «Происхождение нашего бога» И. Скворцова-Степанова, рядом лежали сборники статей К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина о религии и проповеди митрополита Николая, «Журнал Московской патриархии» и журнал «Наука и жизнь».