Мкртич Саркисян - Сержант Каро

• Название: Сержант Каро
• Автор: Мкртич Саркисян
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1980

Мкртич Саркисян — известный армянский прозаик, творчество которого отражает героику Великой Отечественной войны. В его произведениях, выходивших в разных изданиях на родном и русском языках, нашел своеобразное преломление образ солдата-армянина, плечом к плечу с воинами других национальностей участвовавшего в разгроме фашистской Германии.

Новая книга М. Саркисяна включает повести и рассказы о поколении молодых, которые получали нравственную и гражданскую зрелость на поле боя, защищая социалистическое Отечество. Лейтмотивом книги является неиссякаемая связь настоящего с героическим прошлым нашего народа. Это гимн жизни, миру, дружбе народов.

Повести «Сержант Каро», «Жизнь под огнем», рассказы «Так ведь, Онес?», «Хочу убить войну» и другие во многом носят автобиографический характер, их отличают историческая правда, глубокий лиризм и психологизм, добродушный юмор.

---

— Так и будем сидеть сложа руки?

— А что делать, Каро?

— Да хотя бы давай этого сукина сына проучим.

— Это кого же?

— Вон снайпера, что чуть было не укокошил меня, когда я под утро пробирался к тебе. Он тут где-то.

— Снайперская винтовка нужна.

— Из снайперской и ребенок застрелит. Ты, дорогой мой, дай мне обыкновенную винтовочку.

— Сергей, — обращаюсь я к ординарцу, — найди винтовку.

— Автомат?

— Нет, винтовку.

Через несколько минут Сергей приносит из соседнего окопа винтовку и протягивает ее сержанту. Он разглядывает ее, смотрит в дуло. Потом, довольный, вскидывает голову:

— Порядок!

С трудом подбирая и выговаривая русские слова, сержант инструктирует Сергея, и они приступают к делу. Сержант отходит в сторону, к правому краю окопа, и делает Сергею знак рукой. Тот медленно поднимает насаженную на дуло винтовки каску. Едва каска показывается над окопом, как раздается выстрел.

— Тьфу, мать твою за ногу! — возмущается Сергей.

— Попал? — кричит Каро.

— Прямо в звездочку попал, каску мою, подлец, продырявил.

— Подними ее еще раз, — командует Каро.

Эта игра в кошки-мышки с немецким снайпером продолжается довольно долго. И вдруг сержант вскрикивает от радости:

— Ошибка сделал, дурак он, трассирующий пуля выпускал… Теперь, братишка, мы его в братский могила пошлем, вот увидишь. — И обращается ко мне — уже по-армянски: — Смотри и ты, дорогой лейтенант, смотри, как твой земляк этого гитлеровца в расход спишет.

Три пули, три пули всаживает Каро в одну и ту же точку. И как только вылетает третья пуля, из-за кустарника, что напротив нас, медленно поднимается он сам — немецкий снайпер. Он хватается обеими руками за горло, словно защищаясь от кого-то, и вдруг как подрубленный падает на землю.

— Браво, товарищ сержант! — ликует Сергей. — Браво!

Каро улыбается, возвращает винтовку Сергею:

— Отнеси хозяину, браток! — Смотрит на каску Сергея. — В каком месте дырка сделал, а? Острый глаз имел покойник.

— Твой еще острее, — говорю я, — ты из обыкновенной винтовки стрелял.

— Я — другое дело, — растягивает Каро. — Между мной и этим снайпером большая разница. Он стрелял, чтобы человека убить, а я — чтобы убийцу убить. Понял?

— Ты философ, Каро.

— Ну и что ж, земляк… Разве это плохо? Словом, давай-ка присядем да опять махнем в наши горы, в наши дома. С тобой туда легко путь держать, ты хорошо знаешь эту дорогу. Нас ждут, земляк, родники наши, песни наши заветные, души родные.

— А теперь ты поэт, Каро.

— Кто его знает, был бы я грамотный, может, из меня бы тоже человек получился. А на ликпункте далеко не уедешь. Говоришь — «теперь ты поэт». Иной раз, когда такая тоска находит, что прямо дышать нечем, кажется, будто я мог бы без конца про тоску эту песни петь.

— Ты умеешь петь?

— В нос, про себя. Однажды попробовал было громко спеть. Назик испугалась, подумала, что я рехнулся. «Что ты делаешь?» — спросила Назик. «Пою», — отвечаю. «Аман, аман, — запричитала, — больше так не пой, не надо». С тех пор вслух не пою.

Сергей слушает во все уши, и кажется, будто он понимает сержанта. Сияющими от умиления, влюбленными глазами смотрит неотрывно на него.

— Ты не обижайся, что я вроде как наставительным голосом с тобой говорю, поучаю тебя. Я не учитель, но я обстрелянная птица, видал виды… А ты новенький, и тебе нужно знать, что живущий человек не должен верить, что он умрет. Только умирающий верит, что он умрет, да и то не каждый. Не будешь верить в смерть, не будешь и бояться ее. А убоишься — погибнешь, это уж наверняка. Короче говоря, если хочешь быть хорошим солдатом, смерти не страшись. И точка. Человек, особенно солдат, всегда со смертью воюет. Отчего мы воюем сейчас с этими гадами? Да оттого, что они смерти нашей хотят. Стало быть, наша война с фашистами — это война со смертью. Война за жизнь, верно?

— Верно, Каро.

— Я-то знаю, что верно. Я хочу, чтобы и ты это знал. Кровью залили нашу землю. Смотрю на эти степи, и у меня мутится в глазах. Засеяли, а не сжали; сжали, а не обмолотили; обмолотили и оставили под открытым небом… хлеб-то наш насущный. Знаешь, что это за земля? — Каро с удовольствием мнет в руке черный, лоснящийся ком земли. — Чистое золото! Ее отнять хотят у нас, а мы говорим: не отнимайте, мы и так дадим… по два аршина, гитлеровцам-то, на могилки. Эх, я их!..

… Ожидается большое сражение.

Наша часть каждый день пополняется. Новичков распределяют по взводам, ротам, батальонам. Почти все подразделения, в том числе и моя рота, уже укомплектованы. Личный состав моей роты — более ста пятидесяти бойцов. А до прибытия первого пополнения во всем нашем батальоне насчитывалось не более ста. Окопы ожили от гула голосов, окриков, разговоров и шуток фронтовиков — людей разных национальностей и возрастов. Предвечерней порой над окопами стелются тягучие грустные песни.

Командир батальона вызвал меня к себе. Вид у него крайне озабоченный.

— Завтра — наступление, — говорит комбат. — Сидим здесь, точно наседки. Не время ль цыплят выводить?.. — И потом: — Как настроение у солдат? Как у них с боевой подготовкой?

— Насчет настроения — все в порядке, — отвечаю комбату. — Что же до боевой подготовки, то это выяснится в предстоящих боях.

— Настроение важнее всего.

— Много молодежи, с ними весело.

— Да. Но чем больше молодых, тем больше жертв. Их восторженность, неосторожность…

Всю ночь боевые машины — танки и самоходки — подтягиваются ближе к переднему краю. Непрерывно рокочут моторы автоколонн. Раздаются короткие, не терпящие возражений крики команды.

Неприятель не совершает никаких передвижений. Лишь иногда трассирующие пули немцев выхватывают из ночной темноты наши окопы и перемещающихся в них солдат. Неспешным шагом обхожу позиции своей роты. Почти все солдаты бодрствуют. Разговаривают вполголоса, даже шепотом. Ночная тьма, как всегда, приглушила все звуки.

— Будем наступать, товарищ лейтенант?

— Если прикажут, — конечно.

— Разве еще нет приказа?

— Пока нет. А вы хотите наступать?

— А какое имеет значение наше желание?

— От вашего желания многое зависит.

— Интересуетесь желанием? Я желал бы домой уехать.

— Чудила ты, — вставляет кто-то осуждающе.

— Почему?

— Твой дом цел, тебе есть куда ехать. А мой дом уже не мой, он там — у фашистов. И чтобы вернуться домой, я должен наступать, биться с фашистами.

Желающий уехать домой молчит, но тот, кто хочет наступать, распаляется:

— А ты не думаешь, что фашисты могут раньше тебя войти в твой дом?

— Наступать надо! — вмешивается в разговор кто-то другой.

— В воде стоим сколько времени, аж кости размякли, — подает голос кто-то еще. — Пойдем в наступление, хоть квакать так вот, как сейчас, не будем.

— Наступать!

На рассвете являемся к командиру полка, подполковнику Воронину. Застаем его стоящим перед военной картой.

— Товарищи офицеры, сегодня ровно в десять часов наступаем…

Сигнал к наступлению — красные ракеты.

Сигнала еще нет, и прошло уже три часа, как началась артподготовка. Наша артиллерия — пушки, минометы, «катюши» — беспрерывно обстреливает позиции противника. Дымные столбы взрывающихся снарядов и мин заволокли все видимое пространство. Ураганный огонь лавой низвергается на врага, пожирает его технику и живую силу.

* * *

Солдаты молчат, не переговариваются. Грохот канонады не только оглушает людей, но и парализует у них способность говорить.

Сигнал к наступлению — красные ракеты.

— Наши танки подходят к линии огня, — сообщает Сергей.

Когда танки достигают наших окопов, красные ракеты взвиваются в небо, и огонь артиллерии переносится в глубину обороны противника.

Наступление начинается.

Солдаты, наконец-то дождавшиеся сигнала, выскакивают из своих окопов и устремляются вперед. Танки открывают огонь и развивают скорость. Тех, кто командует, уже никто не слышит, и теперь слово за солдатом: исход сражения отныне зависит лишь от него.

В самом начале наступления казалось, будто впереди уже нет ни одного живого немца. Но прошла минута, и вот загромыхали их противотанковые пушки, заработали пулеметы.

Линия наших пехотинцев изламывается, в цепочках солдат замешательство. Загорается один из наших головных танков. Из задней части машины валит черный густой дым. Солдаты припадают к земле, начинают окапываться. Открывается люковая крышка танка. Из люка высовывается голова танкиста; танкист, не успев выбраться наружу, тут же падает и, повиснув вниз головой, замирает. Спустя несколько минут пуля подкашивает и другого вышедшего наружу танкиста. Он скатывается с танка и распластывается на земле. Пытается спастись и третий член экипажа, тому не удается даже выйти из горящего стального гроба. Танк уже горит, как восковая свеча.