Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

• Название: Набат. Агатовый перстень
• Автор: Михаил Шевердин
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1958

Эта книга о борьбе с басмачеством в лихие 20-е годы прошлого столетия, когда ставленник англичан при поддержке местных контрреволюционных сил турецкий генерал Энвербей пытался создать на месте нынешнего Узбекистана и Таджикистана государство Туран, объединив в нем все мусульманское население Средней Азии. Но молодая Бухарская народная республика, скинувшая эмира, поднялась против несостоявшегося диктатора. При поддержке Красной Армии в жесточайших боях басмачи были разбиты и отброшены в Афганистан и Иран…

---

—  Да. Думаю, что тот отряд в Фарабе.

—  Хорошо, хорошо. Поедете через перевал Качающе­гося Камня? На той дороге неспокойно. Вот там этого большевика убили и... А что вы там хотите? Вы хотите посмотреть Камень? Но его надо смотреть с молитвой. Если человек с чистой совестью подъедет к этому Камню величиной с дом и тронет его рукой, он закачается. А если у человека есть на душе грех, то камень    остается недвижим, словно гора. А если человек забудет о молит­ве, камень раздавит его, точно муравья...

Старик уговаривал не ездить в Фараб: и дорога ис­порчена, и проводника трудно найти.

—  Проводником  будете вы, — резко оборвал причи­тания бекского сына доктор.

Абдуджаббар от неожиданности даже издал подобие стона и забормотал что-то о тяжёлых приступах болезни суставов, обессиливающих его организм, но тут же мол­ниеносно изменил своё поведение. Сказав туманно: «Ког­да к трусу подступят с ножом, он храбрецом делается», старик залебезил:

—  Произнесенного слова не проглотишь. Сказал я — тяжело мне, больному, но из уважения к вам, мудрей­ший из докторов, я поеду. Не обижайтесь, что так гово­рил. А теперь пожалуйте к отцу моему. Пресветлый бек желает видеть вас.

—  Ну как его глаза? — спросил с живостью Пётр Ива­нович. Года два тому назад доктор снял с обоих глаз бывшего бека ургутского бельма.

—  Старик видит даже то, что на вершинах гор.

Сгибаясь едва ли не до земли, он распахнул резные тяжёлые двери и пригласил пойти в парадную михманхану.

Обширный чистый двор, залитый утренним солнцем, лежал у самого подножия горы, скалистые уступы которой нависли над бекским домом, богатыми службами и ко­нюшнями. Алаярбек Даниарбек стоял около своего Белка со щёткой в руках и, задрав голову вверх, разглаголь­ствовал перед группой ургутцев, одетых в живописные лохмотья. Те тоже вперили свои бороды в небо, стараясь разглядеть что-то на вершине горы, хотя ничего примеча­тель-ного на первый взгляд там не замечалось, если не считать крошечного квартала Ургута, непонятным обра­зом повисшего в лазурной бездне.

—   От великого ума ургутцы не знают, куда деваться, — рассказывал Алаярбек Даниарбек. — Вот утром они вста­ют, позевывают и говорят: «А зачем нам опускаться вниз, а потом подниматься вверх, тратить силы? Сегодня ба­зарный день, нам надо продать испеченные нашими же­нами лепешки да сотканную за неделю мату. Давайте бросим всё это вниз. Те, кому нужно,    возьмут себе, а деньги положат в кошелек, который мы спустим на тол­стой нитке прямо со скалы на базар». Ну, так и сде­лали...

—  Ну и что? — спросил один из слушателей.

—  А что? Они там и до сих по сидят.

Все засмеялись

—  Пётр Иванович, — тихо сказал Алаярбек Даниарбек доктору, когда Мирза Джалал с Абдуджаббаром прошли вперёд, — посмотри вверх.

—  Что ж мне на этих умников смотреть?

—  Обязательно посмотри.

В стеклах сильного бинокля на небе возникла верши­на горы. Дома и сады стали ближе. На самом краю обры­ва стояли люди и разглядывали город, раскинувшийся величественным амфитеатром в долине. Что же удивитель­ного, что те, наверху, смотрели на город? Картина была поистине прекрасна. Но почему эти любители красивых видов держали в руках бинокли, которые как-то не вя­зались с белыми чалмами и халатами?

—  Что вы там увидели, домулла?

Рядом возник Абдуджаббар. Он тоже поднял вверх подслеповатые глазки, пытаясь разглядеть, что делается на вершине, но белые чалмы уже исчезли.

Доктор посмотрел на Абдуджаббара, на его лицо, по­крывшееся тысячью любезных морщинок, на его злые глазки и пошел к воротам. На ходу, не оборачиваясь, он бросил небрежно:

—  Хотел увидеть, как умные ургутцы лепешки вниз бросают.

—  Что, что? — шепелявил Абдуджаббар, семеня сза­ди мелкими шажками.

Не отвечая, доктор повернул голову и прислушался. Откуда-то издалека, пересиливая шумы восточного база­ра, доносилась лихая кавалерийская песня.

Доктор покинул Бухару без сожалений и почти тай­ком. Один только образ светлым видением стоял в его памяти, прекрасный образ, полный прелести и обаяния, но и этот образ приходилось гнать от себя.

Пётр Иванович верхом в сопровождении Алаярбека Даниарбека совершил длительное и порой опасное путе­шествие через весь Бухарский оазис, Кенимехские степи. Отвращение, брезгливость, разочарование гнали доктора всё дальше и дальше на восток. И страх... Да, доктор не мог отделаться от неприятнейшего ощущения, что его — мирного человека, все свои побуждения и силы отдающе­го исцелению больных, спасению от смерти — пытались вовлечь в гнуснейшие интриги, тайные заговоры, пахну­щие грязью и кровью. И он бежал. Он не боялся путе­шествовать в одиночестве, только в сопровождении Ала­ярбека Даниарбека. Слава о докторе широко растеклась по стране. Пётр Иванович делал операцию снятия катаракты, и немалому количеству несчастных, убитых горем слепцов успел он вернуть зрение. А зрение — величайшее благо жизни! Вот почему там, где каждый советский ра­ботник, каждый русский безусловно попал бы в руки басмачей и лишился бы головы, он, доктор, ехал смело, окруженный любовью и почтением населения. Правда, где-то в Кенимехской степи, по рассказам пастухов, все­могущий феодал Косой бай пытался перехватить докто­ра, но те же пастухи очень ловко, очень хитро обманули и самого бая и его людей. Доктор не просто путешество­вал. Он лечил и в пути, и на остановках. Он собирал данные, цифры, факты. Он вёл научную работу. Путе­шествие затянулось, и уже цвёл урюк, когда, наконец, Пётр Иванович в сопровождении своего верного оруже­носца прибыл благополучно в родной Самарканд.

Уже через несколько дней он работал в больнице, а ещё через день-два вызвался поехать в горы в красноар­мейский отряд, стоявший гарнизоном в далёком селении. В отряде, как сообщили, имелись тяжелобольные. По до­роге Пётр Иванович сделал остановку в большом селении Ургут, расположенном у подножия горной страны.

Спокойно сияло солнце над зелёными чинарами Ургута, но не очень спокойно билось сердце Алаярбека Даниарбека. Он ожесточенно чистил щёткой  белую шерсть своего коня и искоса поглядывал на вершину горы, не покажутся ли там снова чалмоносцы? Белок до смерти боялся щекотки, не стоял на месте, выкручивался, пытал­ся лягаться, и Алаярбек Даниарбек всё своё плохое на­строение срывал на нём, с остервенением нажимал на особенно нежные места.

— Несчастный, ты недоволен, когда тебя лелеют и любят? Вот подожди, посмотришь, что произойдёт даль­ше. Твой хозяин Алаярбек Даниарбек родился под звездой бедствия. Этот беспокойный доктор тащит нас с тобой, Белок, в самую пасть дракона с огненным дыханием. Зем­ля не насыщается водой, волк — овцами, огонь — дрова­ми, сердце — мыслями, ухо — словами, глаз — виденным. Эх, доктор, сидел бы ты в Самарканде, лечил бы боль­ных, женился бы на толстой желтоволосой девице, и на­слаждался бы жизнью. Чего ты лезешь в седло? Нет, Белок, будешь ты возить на своей спине   не Алаярбека, сына Даниарбека, а какого-нибудь бека из людоедов-курбашей, который вот эдаким брюхом придавит тебя к самой земле... Нет, не поедем мы в горы. Не будем мы больше работать у этого беспокойного, поехали домой, в Самарканд.

Парадные покои бывшего ургутского бека отличались суровой простотой, но в простоте этой имелась, как ни странно, восточная вычурность. Она сказывалась в стро­гих линиях деревянного потолка, собранного из круглых брусков дорогого нездешнего дерева, уложенных на не­крашенные, но отполированные до зеркального блеска че­тырехугольные балки с тончайшей резьбой на концах. На тщательно оштукатуренных стенах серого неприветливого ганча нельзя было найти и намека на шероховатость, а две алебастровые, вделанные в стенные ниши, резные по­лочки  являлись  подлинными  произведениями  искусства. Строгих тонов шерстяной палас во всю комнату, тёмные шёлковые одеяла и мягкие ястуки завершали убранство михманханы.

Столетний старец, живой представитель горных фео­далов времен присоединения края, радушно встретил док­тора и Мирзу Джалала, но невинная беседа с величест­венным старцем нежданно-негаданно стала многозначительной, в особенности когда бек от исторических воспо­минаний перешел к современности. Он имел ясный ум и верный глаз, но ум и глаз господина и владетеля душ и тел рабов.

—  Крепость Ургут никому и никогда не покорялась. Ни воины Александра Македонского, ни китайских царей, ни диких кочевников волков-могулов,  ни шахов персов-идолопоклонников не ступали ногой по земле Ургута, а тем более слабые бухарцы, подхалимы и прихлебатели развратников-эмиров, не смели сюда показываться. И не напрасно ли ты, мой сын Абдуджаббар, думаешь, что правда пресмыкается у эмирского престола.

Абдуджаббар мгновенно наклонился к уху бека и что-то быстро сказал. Но старец упрямо продолжал: