Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

• Название: Набат. Агатовый перстень
• Автор: Михаил Шевердин
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1958

Эта книга о борьбе с басмачеством в лихие 20-е годы прошлого столетия, когда ставленник англичан при поддержке местных контрреволюционных сил турецкий генерал Энвербей пытался создать на месте нынешнего Узбекистана и Таджикистана государство Туран, объединив в нем все мусульманское население Средней Азии. Но молодая Бухарская народная республика, скинувшая эмира, поднялась против несостоявшегося диктатора. При поддержке Красной Армии в жесточайших боях басмачи были разбиты и отброшены в Афганистан и Иран…

---

На рассвете этого утра прискакал Файзи в Курусай. Отряд его шёл стороной по холмам, преследуя бегущие банды.

Влекло Файзи в места, где он родился, рос, возмужал. Передав команду Юнусу, он в сопровождении двух бой­цов бросился через холмы и долины по знакомым тропинкам к далеко видным домикам степного се­ления...

— Война, кругом война!.. Все воюют, но кто же дол­жен сеять хлеб, если все воюют? — И Шакир Сами с силой вытянул длинной тонкой палкой быков по костля­вым спинам и крикнул: — Чу-чу, скотина!

Очень хотелось Файзи обнять отца, прижаться к его груди, но какое-то ложное чувство, а может быть и холодное величие старика, останавливало его порыв. Он только заметил:

—  Я не могу оставить своих людей, там идет бой.

—  За один день быки не подохнут, а на два дня Тишабай ходжа быков не дает, — проговорил Шакир Сами, — быки чужие, тишабаевские. Сегодня не вспашу — совсем не вспашу. Ты уж воюй, а я буду гонять быков до тех пор, пока из сил не выбьются, тогда уж пусть Тишабай их берёт такими, какими останутся после цело­го дня пахоты...

Слушал или не слушал Шакир Сами довольно бес­порядочные слова своего сына, но, продолжая шагать по пыли и погонять быков, сухо спросил:

—  Долго война ещё? Долго воевать хотите? Файзи шагал рядом с отцом.

—  Мы... разве мы хотим войны?..  Войны хотят Энвер, Ибрагим, басмачи, помещики, баи, все эти зажрав­шиеся, разжиревшие эксплуататоры... Слов на-рода они не понимают, язык винтовок пусть они услышат. Я при­ехал по делу, отец. Довольно вам сидеть под вашим баем.

—  А что мы можем?! В его руках богатство, а где богатство, там сила. Он власть.

— Хватит. Образуйте Революционный  комитет селе­ния. Ревком!

—  Ревком... Ревком. — протянул задумчиво Шакир Сами. — Зачем?

—  А затем, чтобы власть была в руках самих дехкан, чтобы вы землю взя-ли в свои руки, чтобы бай не смел над вами издеваться, чтобы басмачи не смели к вам лезть. Именем Диктаторской комиссии я назначаю вас, отец, председателем Ревкома.                    

Но то, что самому Файзи было ясно и понятно, ещё плохо уразумел старик. Погоняя быков, он ворчал:

— Ревком! С баем Тешабаем воевать, с Энвером воевать. Э, у нас сил нет... Пока их тело тощим станет, тощие умрут от трудностей, сынок... Сегодня война, завтра война, — Шакир Сами всем своим тоном выражал неудовольствие, — кругом ездят разодетые, точно фаза­ны, стреляют, наших парней с пути сбивают. Никто за плугом ходить не захочет. Небось, кетменём  копать землю потруднее, чем  языком молоть или задницу о седло бить. Белоручками привыкают, собаки, жить за счёт дехкан, которые своим потом и кровью поливают ячмень. Повытаскивали из-под паласов ржавые дедов­ские сабли да разъезжают на конях и ищут в крови богатства и драгоценности. Не видят, что тучи, рассы­пающие по полям жемчуг, несут богатство. Чу-чу! — Снова погнал старик быков. — Нет, сынок, не надо нам Ревком, не нашего ума это дело. Ты вот поговоришь, поговоришь и уедешь, не успев «поцеловать порог пред­ков». А мы тут как? С твоим Ревкомом, а?

Он шёл за быками, всё такой же прямой, и никак не мог успокоиться.

Не обращая внимания на его воркотню, Файзи объяснял и объяснял.

—  Нет, — наконец оборвал сына Шакир Сами, — не продолжай сухой разговор. Если нужен тебе Ревком, пришли нам из Дюшамбе какого-нибудь    грамотея, только не дурака и не взяточника.

Он погнал волов и удалился, всё такой же прямой и высокий, прямо навстречу солнечному потоку. Уже отой­дя шагов на тридцать, он повернулся и сказал:

—  Кто сам разжигает огонь, тот терпит дым. У твое­го черноликого цыгана и руки по локоть в крови.

Сердце Файзи сжалось. Цыганом в семье с младен­ческих лет прозвали старшего его сына Иргаша и не столько за тёмный цвет лица, сколько за неприятный, неуживчивый характер. Звали его цыганом, но за спи­ной, потому что Иргаш себя в обиду не давал и за малейшую обиду мстил.

Года четыре назад после одного случая пришлось Файзи отослать сына из Бухары на родину в Бальджуан. Никто не мог сказать точно, что причиной гибели семьи почтенного Базарбая-медника был Иргаш. Мало ли подобного случалось до двадцатого года с рабами ал­лаха, проживавшими в благородной Бухаре. При чем тут Иргаш, если не считать, что он, вхожий в дом Базарбая на правах дальнего родственника и друга детства, на короткой ноге находился с хозяйскими дочерьми, не закрывавшими перед ним своих лиц. Но пришлось од­нажды Иргашу уйти из базарбаевского дома, выслушав требование не переступать его порога. Посадил Файзи Иргаша на арбу и проводил до Каршинских ворот. Отдал ему на дорогу свой тулуп и новые сапоги, хоть и оставался сам гол и бос. Сын уехал безропотно, а спустя немного Базарбая вдруг бросили в зиндан, а его дочек увезли. Камень лёг на сердце Файзи. Уж лучше бы Иргаш упорствовал и отказывался ехать! Жил некото­рое время Иргаш-цыган у деда в Курусае, но вскоре и здесь с ним пошли неприятности.    Начали  поговари­вать, что Иргаша видели по ночам у дувала бая Тишабая ходжи, а у Тишабая ходжи молодая жена. При­шлось Шакиру Сами поспешить выпроводить внука обратно в Бухару. Вернулся он на беду и горе к своему брату Рустаму.

Немало времени прошло с тех пор, многое потускне­ло в памяти, но почему всё ещё сжимается больное сердце Файзи, когда он слышит имя сына, своего Иргаша...

— Что вы знаете о сыне моём Иргаше? — спросил Файзи.

Тяжело прихрамывая, он шёл за отцом. Он шёл за ним в нескольких шагах, не смея его окликнуть, не смея обогнать и даже пойти рядом. И Шакир  Сами слышал и узнал шаги сына, но не счел нужным обернуться. Он так и шагал ровным, чётким дехканским шагом, держа на плече тяжёлые свои дехканские орудия труда, прямой, гордый. Не бесправный батрак, каким он являлся на самом деле, не раб аллаха, каким называл он себя в душе и во всеуслышание, а подлинный хозяин земли, властный  и  решительный.

Он шёл и не остановился до тех пор, пока ноги его быков не начали вязнуть в рыхлой, мягкой, смоченной недавно прошедшими дождями земле на склоне холма. Сбросив орудия, старик со вздохом произнёс «бисмилля» и принялся прилаживать омач к ярму. Файзи подошёл к нему помочь, но коротким движением руки Шакир Сами отстранил его.

— Вот холм Семи ветров. И ты знаешь не хуже ме­ня, что он называется холм Семи ветров. Наши отцы и деды пахали и засевали землю холма Семи ветров, снима­ли урожай и ели хлеб. А ты ушёл и забыл землю и стал в своем городе жёлтый и тонкий, подобный тростинке, сломанной ветром. Ты оторвался от холма Семи ветров и ничего хорошего не увидел. Где сыновья твои, сын мой? Кто снял руки с рукоятки омача, тот не увидит счастья. Что из того, что ты вернулся в кишлак с оружием на спине, на коне. Ведь твой сын Иргаш тоже приезжал сюда полный спеси, с оружием в руках и верхом на коне. Что же хорошего, клянусь, ничего хорошего! Ни я, ни мой отец, ни отец моего отца не ездили верхом, а жили как честные люди...

Ошеломлённый Файзи с трудом заговорил:

—  Что вы скажете, отец, об Иргаше?

Шакир Сами прошептал «бисмилля» и, поплевав на ладони, схватился за рукоятку омача. «Чжу!» — прого­ворил он. Быки нагнули свои короткие упрямые головы и, слегка закряхтев, пошли. Заскрипел омач, взрывая тяжелую, дышавшую запахом перегноя красную почву. Шагая рядом по свежей пашне, Файзи ждал ответа. Боль жгла ему сердце, горячая тоска поднималась к горлу. «Лучше бы не знать, лучше не знать, — шепта­ли его губы». Дрогнувшим голосом, наконец, он спросил:

—  Отец, что с Иргашем?

—  Не говори больше об Иргаше-цыгане, я испачкал язык, называя его имя.

—  Но я должен знать, я отец.

—  Узнаешь... Всё узнаешь. Он связал наше имя, имя честных дехкан, с ворами и кровопийцами.

Старик говорил тихо, слегка прерывающимся от усилий голосом:

— Наступит час, он встанет перед тобой на твоей дороге... Никуда не уйдёт. Спросишь... Сам спросишь. Узнаешь.

Он навалился на омач, помогал быкам руками, всем телом, упираясь ногами в комья земли. Он сбросил халат, и на его темной спине перекатывались смочен­ные потом мускулы, отливая на солнце коричневым глянцем.

—  Отец, да остановитесь... Скажите, в чем дело?

—  Я пашу... Завтра поздно пахать. Проклятые воры и так отняли время... Приехали, кричали, оголтелые... А завтра земля иссохнет, омач не возьмет! Я уж знаю. Так в дефтерах записано.

Мудростью не было дехканина равного Шакиру Сами в долине Кафирнигана. Знания в его семье переходили из поколения в поколение и унаследованы были им от отца более чем три четверти века назад. Не слишком грамотный Шакир Сами больше полагался на свою изумительную память, хотя неразборчивым почерком записывал в старый-престарый дефтер — сохранившуюся от отцов и дедов большую тетрадь из сшитых листков пергаментной самаркандской бумаги, — природные явле­ния, погоду, холод и жар, дождь и снег. Он следовал старинному календарю, по которому примерно период «чиля-и-бузург» — от 25 июня и до 5 августа стоят жары, а самые жаркие дни приходятся на «чиля-и-ку-чик» — с 5 по 25 июля. Зимой же холода держатся с 5 де­кабря до 5 февраля. Но это не мешало Шакиру Сами по своим собственным наблюдениям и сложным расчётам, извлеченным из дефтеров, ежегодно предсказать погоду на весну, лето, осень, определяя, что и когда сеять, давая советы односельчанам, когда выгонять овец в горы. Он редко ошибался. Шакир Сами с увлечением рассказывал односельчанам, как он свои наблюдения за сменой тепла и холода,  количеством дождей и снега, прилётом и отлётом птиц, уровнем весенних вод в Курусае и в колодцах,    ветрами и многими другими приметами сопоставлял со старинными записями в дефтерах и на основании долгих своих расчётов и наблю­дений уже давал советы, предсказывал дожди и засуху, снега и морозы. Старинный деф-тер, завёрнутый в шёлковый платок (кстати, то был единственный кусок шёлковой материи в доме Шакира Сами), хранился в сун­дучке на замке. Никому его не показывал Шакир Сами и, естественно, дефтер окружали орео-лом таинственности.