Игнатий Потапенко - Не герой

• Название: Не герой
• Автор: Игнатий Потапенко
• Жанр: Русская классическая проза

Игнатий Николаевич Потапенко — незаслуженно забытый русский писатель, человек необычной судьбы. Он послужил прототипом Тригорина в чеховской «Чайке». Однако в отличие от своего драматургического двойника Потапенко действительно обладал литературным талантом. Наиболее яркие его произведения посвящены жизни приходского духовенства, — жизни, знакомой писателю не понаслышке. Его герои — незаметные отцы-подвижники, с сердцами, пламенно горящими любовью к Богу, и задавленные нуждой сельские батюшки на отдаленных приходах, лукавые карьеристы и уморительные простаки… Повести и рассказы И.Н.Потапенко трогают читателя своей искренней, доверительной интонацией. Они полны то искрометного юмора, то глубокого сострадания, а то и горькой иронии.

Произведения Игнатия Потапенко (1856–1929), русского прозаика и драматурга, одного из самых популярных писателей 1890-х годов, печатались почти во всех ежемесячных и еженедельных журналах своего времени и всегда отличались яркой талантливостью исполнения. А мягкость тона писателя, изысканность и увлекательность сюжетов его книг очень быстро сделали Игнатия Потапенко любимцем читателей.

---

Зоя Федоровна очнулась и, как кошка, спрыгнула с дивана, на котором лежала. Она инстинктивно бросилась к двери, но Рачеев остановил ее.

— Полноте! Он сумасшедший… Разве не видите? Напрасно это вы придумали, Зоя Федоровна… Нельзя играть такими вещами…

— Нет, я ему отвечу!.. Я ему непременно отвечу!.. — воскликнула она, задыхаясь, и старалась вырваться из его рук.

— Но он вас убьет… Он на это способен!..

Она вся как-то съежилась и замолчала.

— Свезите меня домой, Дмитрий Петрович! — сказала она плачущим голосом, и глаза ее были полны слез. — А это все потом!.. — она указала на узлы и картонки.

— Едемте!..

Всю дорогу она твердила: «О подлец! О подлец! Такого подлеца еще в мире не было!.. Но я ему не прощу!.. Он узнает, что значит опозорить женщину… О подлец!»

Рачеев не спорил с нею, предоставляя ей свободно изливать свою злобу. Он довез ее в 7-ю улицу Песков, ссадил с извозчика и попрощался.

— Узлы пришлите! — крикнула она ему вслед.

Когда он вернулся в квартиру Ползикова, оказалось, что Антон Макарович уже невменяем. Он бешено накинулся на графин с водкой, выпил залпом несколько рюмок, и оставалось только одно: уложить его в постель.

Исполнив эту печальную обязанность, все трое разошлись по домам молча. Только что происшедшая сцена произвела на всех подавляющее впечатление, и в первые минуты ни у кого не нашлось слов для выражения своего чувства.

VI

Бакланова нигде не было видно. Дмитрий Петрович, целую неделю не заходил к ним. Все мешали разные деревенские поручения, которые он откладывал на последние дни своего пребывания в Петербурге. Но прежде он встречал Николая Алексеевича то на улице, когда тот перед завтраком гулял по Невскому, то у Высоцкой. Теперь он не появлялся даже на Невском.

«Уж не заболел ли? — подумал Дмитрий Петрович. — Или не случилось ли чего с Катериной Сергеевной?»

Катерина Сергеевна, несмотря на ее цветущий вид, всегда почему-то казалась ему непрочной. Эти капризные и слишком резкие переходы от одного настроения к другому не с ветру же приходят, а если так, если причина их гнездится глубоко в ее нервной организации, то это даром не пройдет. Он так и ждал, что когда-нибудь, при входе в квартиру Баклановых, его встретят известием: «Слегла! Нервная горячка! Упадок сил! Очень, опасна!» Или что-нибудь в этом роде.

— Послушайте, — сказала ему однажды Высоцкая, — я беспокоюсь, не случилось ли чего с Николаем Алексеичем… Вам стыдно не зайти к нему, вы — друзья!..

— Я все собираюсь. Признаюсь, и сам встревожен! — ответил Рачеев. — Но почему бы вам самой не заехать к нему? Это его обрадовало бы…

— По всей вероятности. Но, к сожалению, это рискованно… Мы с Катериной Сергеевной не особенно любим друг друга…

— И вы к ней не расположены?

— Как вам сказать? Я невольно отвечаю на ее чувства. Мы любим обыкновенно тех, кто нас любит, а любить врагов — это уже подвиг…

— Врагов?! Полноте! Она такая милая, умная женщина!..

— Ну, конечно, не врагов… Но, одним словом, она меня терпеть не может… Я бы поехала ради него, но боюсь… Я была у них раза три, и всякий раз она обдавала меня таким холодом, что мне становилось жутко. А в последний раз просто не вышла, хотя, я знаю это наверное, была здорова… Через полчаса я встретила ее в Гостином… Согласитесь, что это риск.

Рачеев нашел свободный час и отправился к Баклановым за полчаса до обеда. Ему открыла дверь горничная — молоденькая, с веселым лицом, и на его вопросы объявила, что все дома и все здоровы.

«Значит, ничего не произошло. Напрасно тревожились», — подумал Рачеев.

В зале возилась Лиза с Таней. Он поздоровался с ними.

— Это вы, Дмитрий Петрович? — послышался из столовой голос Катерины Сергеевны, а из-за полуоткрытой двери выглянуло ее оживленное лицо, в то время как вся ее фигура пряталась за дверью. А я уже негодовала. Думала, что вы совсем забыли старых друзей ради новых…

— Каких это новых?! — спросил Рачеев, кланяясь ей издали…

— Новых, самой новейшей формации!..

— А! Нет, в моем сердце достаточно места для новых и старых друзей…

Катерина Сергеевна смеялась.

— Я не могу выйти к вам. Сейчас буду готова. Обедаете с нами?

— Если пригласите!

— Приглашаю!

Лицо ее скрылось, она притворила дверь.

— Значит, у вас сегодня прекрасная погода!? — шутя сказал Рачеев Лизе. Лиза улыбнулась и кивнула головой.

Рачеев прошел в кабинет; здесь произошла маленькая перемена. Сняли двери и повесили портьеру. Бакланов сидел за столом в цветной мягкой рубашке, поверх которой был надет очень короткий серый пиджак. В первую минуту он не заметил приятеля, который остановился у него за спиной и смотрел на написанный лист бумаги.

— Творишь, дружище? — сказал Рачеев.

Тот встрепенулся.

— А-а! Дмитрий Петрович! Как я рад тебе!.. Вот славно! А я уж дней десять не видел мужского лица. Все сижу дома и… пишу!..

— Неужели даже на улицу не выходишь? — удивился Рачеев.

— Ни разу. Я, брат, пишу особенным образом. Утром сажусь и сижу до завтрака, завтракаю, сажусь — до обеда, обедаю, сажусь — до чаю, пью чай, сажусь, до… до первого сна…

— Что ты, что ты, Николай Алексеич? Разве можно так писать? И неужели у тебя при таком способе работы что-нибудь выходит?

— Что-нибудь выходит, что-нибудь всегда выходит, но выходит ли то, что надо и что хотел, это вопрос. Но дело в том, что экстренно нужны деньги…

— Так, так!..

— И порядочная сумма… Я давно уже пишу роман, но пишу иначе — основательно, осторожно, не торопясь… Но тут приехал ко мне господин Опухолев, издатель «Света и тьмы», знаешь, журнал с картинками, и просит, молит к декабрю дать ему вещь… Хорошие деньги предлагает, а тут как раз хорошие деньги и нужны. Ну, я и поддался соблазну. Роман свой отложил в сторону и пишу это… Да как пишу! Курьерским поездом!

— Ну, а скажи, пожалуйста, если, например, выйдет неудачная вещь, то тогда как ты? — спросил Рачеев, заинтересованный этим «литературным» вопросом, в котором ничего не смыслил.

— Да ведь удачной вещи и не может быть!.. Я же говорю тебе, как это пишется!..

— Но тогда издатель не возьмет ее!..

— Как не возьмет? Почему не возьмет? Да он ее читать не будет, а если прочтет, то все равно ничего не поймет, а если даже поймет и увидит, что она неудачна, то все-таки напечатает, потому что под нею стоит мое имя… Ты возмущен? Я тоже. Это не литература, а лишь техника литературная… Знаю, знаю…

— Но, наконец, критика что скажет?

— Критика разругает, конечно… Но дело в том, голубчик, что критика все равно разругает, напишешь ли хорошую вещь, или дурную. Это ее призвание… Иную вещь публика читает взасос и отовсюду слышишь похвалы: ах, как хорошо! Ах, как глубоко! Ах, как художественно! И сам чувствуешь, что вот над этим ты посидел, подумал, пострадал, и действительно вышло хорошо. А критик говорит: а мне не нравится, вот и все! Не глубоко, не художественно, не реально, и делу конец! Мы, братец, давно уже мимо газетной критики проходим. Ничему у нее не научишься, а только печень испортишь!.. Ну, однако, я тебе в самом деле очень рад. Я чертовски заработался. Еще таких три дня, и положу перо… Не знаю, выдержу ли только. В голове какой-то сумбур. Все эти герои, с которыми, собственно говоря, я даже плохо знаком, нахальнейшим образом распоряжаются в твоей голове, как дома. Что нового?

— Ты похудел и побледнел, Николай Алексеич!

— Это пустое! Что нового? Ну, что, получу Шекспира? — он засмеялся,

— Получу я, а не ты!.. Интересная женщина Евгения Константиновна, но влюбляться в нее не вижу надобности. Я у нее часто бываю…

— Бывай, бывай почаще и не торопись открещиваться… Еще, может быть, Шекспир мне достанется. Погоди-ка, я тут допишу одну фразу, а то потом забуду…

Он дописал фразу и стал переодеваться. К обеду он никогда не выходил в небрежном виде. Вид ситцевой рубахи, короткого пиджака и мягких туфель был невыносим для Катерины Сергеевны и мог испортить целый день.

Позвали обедать. Катерина Сергеевна была оживлена, весела и разговорчива.

— Вы сегодня прекрасно настроены… Я очень рад, — сказал Рачеев.

— О да, великолепно! — ответила она. — Мы через неделю едем за границу…

— Что? Куда? Зачем?

— Боже мой, как он удивлен и возмущен! Вам ехать за границу!? С вашими ограниченными средствами? О жестокосердая жена! Это она тащит мужа-труженика, заставляет его сидеть день и ночь за работой, чтоб удовлетворить своему капризу! Ну, так это и есть. Это мой каприз…

— На чем-нибудь основанный, конечно…

— Я думаю! Мы засиделись! Оба раздражительны стали. Николай Алексеич в своих романах повторяется. Ему надо освежить, свои наблюдения, расширить кругозор… За границей мы будем дружнее и больше будем любить друг друга… Семейная жизнь ведь в сущности искусственная вещь, ее надо и поддерживать искусственными способами. Если приедете в Петербург, то увидите, какими мы милыми образцовыми супругами приедем…