Игнатий Потапенко - Не герой

• Название: Не герой
• Автор: Игнатий Потапенко
• Жанр: Русская классическая проза

Игнатий Николаевич Потапенко — незаслуженно забытый русский писатель, человек необычной судьбы. Он послужил прототипом Тригорина в чеховской «Чайке». Однако в отличие от своего драматургического двойника Потапенко действительно обладал литературным талантом. Наиболее яркие его произведения посвящены жизни приходского духовенства, — жизни, знакомой писателю не понаслышке. Его герои — незаметные отцы-подвижники, с сердцами, пламенно горящими любовью к Богу, и задавленные нуждой сельские батюшки на отдаленных приходах, лукавые карьеристы и уморительные простаки… Повести и рассказы И.Н.Потапенко трогают читателя своей искренней, доверительной интонацией. Они полны то искрометного юмора, то глубокого сострадания, а то и горькой иронии.

Произведения Игнатия Потапенко (1856–1929), русского прозаика и драматурга, одного из самых популярных писателей 1890-х годов, печатались почти во всех ежемесячных и еженедельных журналах своего времени и всегда отличались яркой талантливостью исполнения. А мягкость тона писателя, изысканность и увлекательность сюжетов его книг очень быстро сделали Игнатия Потапенко любимцем читателей.

---

— Послушай, Дмитрий Петрович, — сказал Бакланов после довольно продолжительного молчания, — я к тебе шел не без дела…

— Я к твоим услугам, — машинально произнес Рачеев, еще погруженный в свои думы.

— Давеча я говорил тебе об одной интересной, даже, если хочешь, замечательной женщине, Евгении Константиновне Высоцкой.

— Ах, да, да! Должно быть, это в самом деле нечто удивительное, коли о ней все так много говорят. Я еще всего только несколько часов в Петербурге, а уже успел наслышаться о ней чудес: и от тебя, и от Катерины Сергеевны, и от Ползикова…

— Как? И Ползиков упоминал о ней? — с удивлением спросил Бакланов.

— Да, и в очень возвышенных выражениях…

— Гм… Да… В трезвом виде он ее бранит и смотрит на нее исподлобья, но я всегда подозревал, что в глубине души он готов целовать ее ноги… Так дело вот в чем. Надо тебе знать, что я еще вчера, тотчас по получении твоей телеграммы, сообщил ей о твоем приезде. Она очень, очень заинтересовалась тобой как настоящим «делателем нивы».

— Ну вот, ты уже, по обыкновению, сочинил целую поэму!

— Нимало. Сказал сущую правду… И вот я сейчас получил от нее записку. Прочитай, так как она и тебя касается…

Он передал Рачееву надорванный конверт из толстой шероховатой бумаги, с надписью на нем твердым, красивым и необыкновенно энергическим почерком: «Николаю Алексеевичу Бакланову». Бумага была такая же, и Рачеев тут же мог констатировать, что от нее не несет никакими духами. Письмо было написано тем же почерком и заключалось в следующем:

«В пятницу вечером у меня соберутся добрые и недобрые друзья, наши общие знакомые. Будет приятно видеть Вас, Николай Алексеевич. Пожалуйста, приведите Вашего вновь объявившегося друга, Рачеева, о котором вы насказали мне столько чудес. Жду вас не иначе как с ним. Е. Высоцкая».

— Это значит, мы с того и начнем, что будем рассматривать друг друга как чудо!..

Бакланов рассмеялся.

— Это уж ваше дело! — сказал он. — Так идем? В пятницу?

— Да отчего же не пойти? Я вообще буду охотно ходить туда, где людно!..

Бакланов проводил его до Северной гостиницы, но не зашел, потому что был близок обеденный час, а он никоим образом не хотел испортить сегодняшнее счастливое настроение Катерины Сергеевны. Рачеев же отказался обедать, потому что, наконец, почувствовал усталость. Расставшись с приятелем, он поднялся наверх, разделся и улегся в постель. Ползиков долго мешал ему уснуть, но усталость-таки взяла свое. Он заснул, но не тем крепким сном, без видений, каким он спал у себя дома всегда после здорово проведенного дня, а нервным, тревожным сном, наполнившим его голову чудовищными картинами и доставлявшим ему больше мучения, чем отдыха. То ему чудилось, что он едет на лодке по Неве, и все здания, которые он видел днем молчаливыми и приличными, вдруг заговорили, закричали, загрозили ему; но это ему было бы все равно, если бы вон то невысокое длинное здание кирпичного цвета не приняло участия в этом общем безобразном хоре. А оно волновалось больше всех, и какой-то дикий насмешливый хохот раздавался из всех его окон и щелей, и в этом хохоте различал он слова, которые как топор рубили его по сердцу: «Ах ты-и! Вишь, чего захотел! Ха, ха, ха! Тоже… отыскался! Ха, ха, ха! Погоди, то ли еще будет!» То вдруг в комнату к нему входил Ползиков. Прямой, статный, высокий, здоровый и в то же время сгорбленный, хилый, шатающийся, пьяный, и лицо у него было какое-то двойное — то безусое, хорошее, честное лицо — и это: полинявшее, осунувшееся, жалкое. Будто на облаках проносились над его головой женщины — Лиза с двумя тяжелыми золотистыми косами смотрела на него строго и рассудительно; Катерина Сергеевна чему-то весело смеялась, а вот и она — «чудо, явление, эпоха» — величественная стройная женщина с властным, всепокоряющим взглядом и со знаменем в руке. Но что там написано на этом знамени? Ничего разобрать нельзя. А может, и ничего не написано. Это — Высоцкая; без сомнения, это она, потому что и Ползиков стоит внизу и шепчет: «Божество! Но она меня презирает!» Рачеев вскочил с постели и схватился обеими руками за голову. «Нет, — подумал он, — должно быть, здесь в самом деле воздух отравлен!» Он зажег свечу; было уже за полночь. Он открыл форточку, умылся холодной водой и, значительно успокоившись, опять лег.

Он лежала закрытыми глазами, и на этот раз в его бодрствующем воображении рисовалась другая картина. Молодая женщина, с лицом, дышащим той здоровой, открытой, ясной красотой, которая способна разбудить в груди только здоровые чувства, доверчиво смотрит ему в глаза и говорит шутливо и любовно: «Гляди, Митюша, не закути там, жену с дочкой не позабудь!» Тут и малютка с румяными щечками и веселыми глазками жмется к нему, ласкается и тянется ручонками к его бороде. Вдали синеет лес, деревья тихо шелестят последними осенними листьями. Ручей с шумом сбегает по отлогому скату. Воздух чистый, ясный, здоровый… И его незаметно охватывает то ощущение душевного равновесия, которое он как-то растерял в течение этого дня.

Рачеев уснул и на этот раз проспал спокойно до утра.

IX

В пятницу с утра Рачеев распределил свой день следующим образом: до обеда просижу в читальне и пересмотрю все журналы и газеты, какие окажутся в наличности, обедаю у Баклановых, а оттуда поедем к новоявленному чуду — к госпоже Высоцкой. По всей вероятности, все это так утомит меня, что этим последним визитом и придется закончить день. И он вышел из гостиницы для того, чтобы выполнить свою программу. Сидя в захолустье, он выписывал и внимательно перечитывал газеты и журналы, но только те, которые были ему по душе. Когда выходило в свет новое издание, он смотрел на имена участвовавших в нем и по этим именам определял, стоит ли выписать; от многого из того, что прежде приходилось ему по душе, пришлось отказаться, но зато в его домашней читальне появились кой-какие новые названия. Он понимал, что такое чтение было одностороннее, но выписывать все, что издавалось в столицах, у него не было средств. Одно время он получал «Заветное слово», как он объяснял себе это, «для противовеса и для того чтобы не позабыть о существовании оборотной стороны медали», но очень скоро он сделал наблюдение, что чтение этой газеты дурно влияет на печень, и отказался от нее, оставшись, таким образом, без «противовеса». Этим и объясняется его изумление, когда он узнал, что Ползиков сотрудничает в «Заветном слове».

Теперь, так как он задался целью в этот свой приезд в Петербург всесторонне ознакомиться с общественной жизнью «главного города Российской империи», с господствующими в нем умственными и нравственными течениями, в равной степени уделяя свое внимание добру и злу, — он дал себе урок добросовестно перечитать газеты и журналы всех направлений и фасонов.

Но его разочарование было велико, когда на Литейном, близ Невского, он не нашел и признаков читальни, которую прежде довольно усердно посещал. «Должно быть, перешла в другое место!» — подумал он и стал расспрашивать у дворников и швейцаров, но те ничего не знали про читальню и даже не помнили ее. Тогда он зашел в две-три попавшиеся по дороге библиотеки для чтения и там ему единодушно выяснили, что в Петербурге вовсе нет такого учреждения, что «главный город Российской империи» довольно счастливо обходится без читальни. Ему посоветовали зайти в Публичную библиотеку, где газеты выдаются тогда, когда они утратили уже смысл, или в портерную (указали адрес), где имеются «все газеты». Но он никуда не пошел, а направился домой в дурном настроении духа, как человек, начавший день неудачей.

Когда он вошел в подъезд гостиницы, ему подали письмо в маленьком конвертике, без марки. Адрес был точный: «Дмитрию Петровичу Рачееву, Северная гостиница». Почерк совершенно незнакомый, растяжистый, неровный, по-видимому, дамский. Он опустил письмо в карман и, не торопясь, поднялся наверх, и только когда вошел в номер, снял и повесил на крючок пальто, он распечатал конверт. От письма он не ждал ничего интересного, и это он почти решил окончательно, когда увидел, что там не стояло никакой подписи. «Кажется, во мне нет ничего такого, что располагало бы к маскарадным приглашениям», — подумал он и начал читать письмо. Там было написано тем же растяжистым и неровным почерком:

«Дмитрий Петрович! Одна дама, к которой вы семь лет тому назад относились с уважением, очень хочет повидаться с вами и поговорить об одном важном деле. Не старайтесь отгадать, все равно это вам не удастся, а лучше сегодня же приезжайте запросто часа в три. Только не вздумайте раньше пообедать, если не хотите обидеть особу, вас искренно уважающую. Пески, 7-я улица, дом 14, кв 8».

«Это что еще за загадка!? — думал он, расхаживая по комнате. Одна дама, к которой я семь лет тому назад относился с уважением! Гм… Мало ли к кому и к чему я относился с уважением семь лет тому назад?! А может, я теперь отнесусь к ней как раз с неуважением? Да это почти так и есть. Вот она не подписалась и этим как бы сама себя выдала. Думает, значит, что если я узнаю, кто она, то „отнесусь с неуважением“ и не приду…» С этой целью даже просит «не стараться отгадать…» Не поеду я к этой таинственной особе.