Николай Лейкин - У гор

• Название: У гор
• Автор: Николай Лейкин
• Жанр: Русская классическая проза

Лейкин, Николай Александрович — русский писатель и журналист. Родился в купеческой семье. Учился в Петербургском немецком реформатском училище. Печататься начал в 1860 году. Сотрудничал в журналах «Библиотека для чтения», «Современник», «Отечественные записки», «Искра».

В книгу вошли избранные произведения одного из крупнейших русских юмористов второй половины прошлого столетия Николая Александровича Лейкина, взятые из сборников: «Наши забавники», «Саврасы без узды», «Шуты гороховые», «Сцены из купеческого быта» и другие.

В рассказах Лейкина получила отражение та самая «толстозадая» Россия, которая наиболее ярко представляет «век минувший» — оголтелую погоню за наживой и полную животность интересов, сверхъестественное невежество и изворотливое плутовство, освящаемые в конечном счете, буржуазными «началами начал».

---

Н. А. Лейкин У гор

Кишмя кишит народ около масленичных гор и балаганов на Марсовом поле. Все слои публики слились воедино. Костюмы поражают пестротой. Какой-то гул стоит в воздухе от звука шарманок, гармоний, завываний трубных оркестров, балаганной пальбы, говора и выкрика разносчиков; французская речь гувернантки, сопровождающей разряженных в пух и прах детей, перемешалась с ласковой руганью мастерового. Трещат орехи на зубах пригородных румяных красавиц в шугаях и «пальтичках», приехавших погулять под горами. Ласково летит им в затылок ореховая скорлупа, брошенная ловеласом в новой чуйке и в картузе с заломом. Мерно выступает жирный купец в еноте, надменно расхаживает рослый ливрейный гайдук среди мастерового плебса. Пахнет угаром самоваров, махоркой… Больше всего привлекают к себе «старики» балагуры на каруселях; немало собирает около себя народа и живой медведь, прогуливающийся на балконе зверинца.

— А жалко вот этого зверя мучить, — рассказывает нагольный тулуп, — потому между ними зачастую и оборотни попадаются. У нас в деревне один мужик три года в медведях жил под скрытием.

— Это для чего же? — задает кто-то вопрос.

— А мать прокляла за непочтение. Уж после и спохватилась, молебны начала петь, кутью по дороге бросала — ничего не помогло, пока положенных годов не выжил.

— Да ты не врешь?

— Спроси Митрофана-плотника. Он ему шурин приходится.

Около балагана с вывеской «Американка огнеетка 10 лет и геркулеска» стоит купец с ребятишками в лисьих тулупчиках. Ребятишки так и разинули рты, глядя на вывеску, на которой изображена лежащая на воздухе женщина, черт, скелет и две отрезанные человечьи головы. Балаганщик зазывает публику:

— Пожалуйте, господа, сейчас начинается! С кого за кресло полтину, а с ребят и солдат половину.

— Все ли, как на вывеске обозначено, представлено будет? — спрашивает купец.

— Все до капельки. Пожалуйте!

— И головы резать будут?

— Отрежут в лучшем виде.

— А ну-ко побожись.

— Зачем же божиться, а только без обману. Пожалуйте, ваше степенство. Только вашу честь и дожидаем. Сейчас начинается.

— А игра будет настоящая или только одни разговоры без действия?

— Хорошая, самая нильская игра. Пожалуйте!

— Ну что же, пострелята, хотите нильскую игру посмотреть? — спрашивает купец ребятишек.

— Хотим, тятенька, хотим.

Купец распахивает шубу, лезет в карман за бумажником и подходит к кассе.

Тут же у кассы и двое мастеровых в синих кафтанах поверх тулупов. Они уже взяли билеты и мотают ими в воздухе.

— Постой, погоди! прежде справка! — восклицает один. — Послушайте, земляк, у живых людей головы-то резать будут? — спрашивает он у зазывающего балаганщика.

— Зачем у живых? За это в Сибирь попадешь, а тут одно представление.

— Ну, коли так, давай деньги обратно, потому это обман. — У кассы спор.

— А как же у Берга-то настоящего арлекина пополам режут? — спрашивает кто-то.

— Так же и будут тебе настоящего резать! Отвод глаз и больше ничего! Потому у них машины. Машинами и штаны в виде невидимой силы снимают, машинами и по воздуху летают. Так, третьего года через машины эти самые и петух несся, машинами же у нашего хозяина и бумажник вытащили.

На балкон выходят музыканты в красных фесках. Лица у них вымазаны сажей.

— Спиридонов! Ты как сюда попал? Господи! И арапом вымазался! — кричит одному из них снизу солдат.

— Четырнадцать человек здесь из нашей роты, — откликается с балкона вымазанный.

— Можешь нас задарма провести?

— Коли бы ты был женской нации — с удовольствием. А мужчин ни-ни! От хозяина воспрещено.

— Иди сюда вниз! сходи! Мы попотчуем.

— Воспрещено актерам в костюмах по улице бегать. Да мы и хозяйским добром довольны.

— Ну, коли так, прощай! Кланяйся Анне Микитишне. Голенищи-то продал?

— Продал.

Солдат отходит.

Вывеска с изображением толстой женщины, на груди у которой гиря с надписью: «16 пуд». Внизу толпа.

— Вот силища-то, братцы! Шестнадцать пудов на персях держит? Эдакую и не потреплешь, коли ежели в жены попадется! — раздается возглас.

— Где потрепать! Сама сдачи даст! Так звизданет, что кверху тормашками полетишь!

— А у нас на Калашниковой был один крючник, так одной рукой восьмипудовый куль держал, а другой двухпудовой гирей крестился.

— И с этой самой бабой, сказывают, один купец в Москве кулачное состязание имел, — вмешивается в разговор бараний тулуп.

— Ну?

— Обхватила его одной рукой, смяла под себя, наступила коленкой и говорит: смерти или живота?

— Что же купец?

— Сначала сто рублев ей отдал, чтобы помиловала, а потом затосковал, затосковал, что его баба обидеть могла, пить стал, повихнулся в уме, а теперь на цепи сидит. И ведь какой купец-то! Никому спуску не давал. Домашние все в синяках ходили и по чуланам от него прятались. Вот поди ж ты! На медведя один ходил, а тут от бабы сгинул.

— Мороженое хорошее! Господа посадские! Кто взопрел? Подходите! Угощу прохладительным! — выкрикивает мороженщик.

Около него стоят два мастеровых мальчика и лакомятся, слегка подувая на стакан с мороженым.

На балконе каруселей старик с льняной бородой свистит на рукавице под звуки оркестра. Против него пляшет молоденькая нарумяненная девушка в тирольском костюме и в серых шерстяных перчатках. Внизу опять гогочущая толпа. Меломаны поощряют танцорку, кидая в нее ореховой скорлупой и огрызками пряников.

— Эх, девушку-то жалко! — сострадает внизу сердобольная душа. — Такая из себя любовная и вдруг в эдакое ремесло пошла!

— Известно, подпивают! С трезвых глаз актеркой никто не сделается! — откликается другой. — Как хмель мало-мало отойдет, ей опять на каменку поддадут. Вот она и не может опомниться.

— А есть иные из ихней сестры и в люди выходят!

— Редко. А впрочем, года два назад тут одна черномазенькая ломалась. Из лица, что херувим. Пришел мясник один богатеющий на каруселях покататься. Увидал ее — тут ему смерть пришла! Сейчас это ее в свою шубу лисью завернул и домой. Теперь на конях катается. Дом ей каменный за Нарвской заставой подписал!

— Блины с пылу! Блины с жару!

— Сбитень горяч! С молочком, с перечком угощу! Господа нагольные купцы, поддержите коммерцию! — выкрикивает сбитенщик.

— Братцы, смотрите, драка! — раздается возглас.

— Где? Где?

Толпа отхлынивает от представления и бежит созерцать любимое русское зрелище.

1906