Николай Лейкин - В вагоне третьего класса

• Название: В вагоне третьего класса
• Автор: Николай Лейкин
• Жанр: Прочий юмор

Лейкин, Николай Александрович — русский писатель и журналист. Родился в купеческой семье. Учился в Петербургском немецком реформатском училище. Печататься начал в 1860 году. Сотрудничал в журналах «Библиотека для чтения», «Современник», «Отечественные записки», «Искра».

В рассказах Лейкина получила отражение та самая «толстозадая» Россия, которая наиболее ярко представляет «век минувший» — оголтелую погоню за наживой и полную животность интересов, сверхъестественное невежество и изворотливое плутовство, освящаемые в конечном счете, буржуазными «началами начал».

---

Н. А. Лейкинъ Въ вагонѣ третьяго класса

(Сцены).

Поѣздъ, состоящій изъ полутора десятка вагоновъ, ожидаетъ третьяго звонка, чтобы отправиться изъ Петербурга въ Москву. Кондукторы сортируютъ по вагонамъ все еще прибывающую публику. По платформѣ бѣгаетъ какой-то купецъ съ краснымъ потнымъ лицемъ, заглядываетъ въ окна и отыскиваетъ себѣ «мѣстечка поспокойнѣе». Въ правой рукѣ у него объемистая подушка въ розовой ситцевой наволочкѣ, въ лѣвой — корзина, изъ которой выглядываютъ: горлышко полуштофа, куриный задъ и пеклеванникъ. Въ окнахъ вагоновъ третьяго класса виднѣются бороды, окутанные платками головы женщинъ. Все это спѣшитъ перекинуться прощальными словами съ провожающими, стоящими у рѣшетки противъ вагоновъ. Нѣкоторые изъ провожающихъ лѣзутъ за рѣшетку, но служители и полицейскіе «просятъ честью» удалиться. Въ толпѣ слышатся фразы: «скажи Маврѣ, что ежели у ней хлѣба не хватитъ, то пусть Митрофанычу поклонится, а чтобы корову со двора сводить ни — ни…» или «отпиши: что Ваську изъ острога выпустили, аль нѣтъ?» и т. п.

Въ одномъ изъ оконъ виднѣется бородатая голова монаха въ клобукѣ. Голова медленно кланяется перевѣсившейся черезъ перила женщинѣ, покрытой ковровымъ платкомъ, и говоритъ:

— Передайте поклонъ боголюбивому Петру Захарычу, благочестивой Марьѣ Дементьевнѣ и чадамъ ихъ. Платону Семенычу скажите, что ему за его вкладъ на томъ свѣтѣ будетъ мзда великая, а въ здѣшней жизни воздастся сторицею.

— Передамъ, батюшка, передамъ… слезливо отвѣчаетъ женщина.

— Какъ пріѣдешь къ Троицѣ-Сергію, то сейчасъ вынь части о здравіи всѣхъ знакомыхъ, говоритъ рыжебородый купецъ своей женѣ, вышедшей къ нему изъ вагона и стоящей на платформѣ. Селиверсту Петровичу привези большую просвирку — человѣкъ нужный.

— Перезабудешь всѣхъ такъ-то… Ей-Богу… отвѣчаетъ жена. Вчера бы записать надо… За здравье Лудова-то вынимать, что-ли?

— Ну его!.. Второй годъ пятьдесятъ рублей долженъ и не отдаетъ!..

Слышенъ третій звонокъ. Жена наскоро чмокаетъ мужа въ бороду и спѣшитъ садиться. Кондукторы со стукомъ запираютъ двери вагоновъ, раздаются дребезжающій свистокъ оберъ-кондуктора и отвѣтный свистокъ локомотива — и поѣздъ трогается.

Въ вагонѣ третьяго класса пахнетъ потомъ, хлѣбомъ и овчинами. Три четверти вагона набито мужиками, бабами, солдатами. Чистая публика держится отдѣльно. Въ ней особенно обращаютъ на себя вниманіе: рослая усатая барыня, расположившаяся со своими подушками и одеялами на двухъ скамейкахъ, армейскій офицеръ и блѣднолицый молодой человѣкъ съ козлиной бородкой, одѣтый въ высокіе лакированные сапоги, шелковую канаусовую рубаху и какую-то фантастическую, по его мнѣнію, русскую поддевку.

Тронувшійся поѣздъ ускоряетъ ходъ. У мужиковъ слышенъ гулъ отъ говора. Какой-то пьяненькій наигрываетъ на гармоніи; другой пьяненькій въ замасленной фуражкѣ съ надорваннымъ козырькомъ и въ рваномъ полушубкѣ, подтягиваетъ голосомъ:

   Захотѣлось намъ узнать да извощика жену…

Все это коробитъ усатую барыню.

— Ей вы, мужики! — кричитъ она, — коли съ благородными людьми въ вагонѣ ѣдете, такъ пѣсенъ не пѣть и простаго табаку не курить!

— А какой-же курить прикажешь? Французскій что-ль? спрашиваетъ пѣвшій пѣсню.

— Ты мнѣ не груби, дуракъ, а то тебя на первой станціи высадятъ. Какъ ты смѣешь мнѣ «ты» говорить?

— Вишь, какая прыткая!

— Ахть ты мерзавецъ? Господинъ офицеръ, заступитесь! обращается барыня къ офицеру.

— Перестань-же, или иди и садись въ другое мѣсто, замѣчаетъ офицеръ.

— Зачѣмъ, ваше благородіе, намъ въ другое мѣсто? Намъ и здѣсь хорошо, упирается мужикъ. А ежели вамъ, ваше благородіе, эта пѣсня не нравится, такъ мы другую можемъ…

   Что ты спишь мужичокъ,
   Вѣдь весна на дворѣ?

— Весною-то и спится, отвѣчаетъ, поднимая голову, до сихъ поръ дремавшій старикъ въ худомъ армячишкѣ и лаптяхъ.

— Эхъ ты, сѣдая вшивица! Нешто это къ тебѣ относится? Это такъ въ пѣснѣ поется, подбоченивается ломаный козырекъ, оставляя пѣть. — Деревня!

Блѣдный молодой человѣкъ въ фантастической поддѣвкѣ внимательно прислушивается къ разговору.

— А знаешь ли чья это пѣсня? спрашиваетъ онъ.

— А то не знаемъ, что ль? Извѣстно чья, — Молчановская. Молчановъ ее на Крестовскомъ пѣлъ…

— Анъ и не знаешь чья. Пѣсню эту написалъ такой-же мужичекъ, какъ и ты. Фамилія его — Кольцовъ.

— Написалъ можетъ и Кольцовъ, а поетъ Молчановъ. Это намъ доподлинно извѣстно. Ты, баринъ, объ насъ что думаешь? Мы тоже питерскіе — по этимъ самымъ гуляньямъ-то тоже балты били, били!…

— Не называй меня, пожалуйста, бариномъ. Я такой же мужикъ, какъ и ты, говоритъ молодой человѣкъ бъ фантастической поддевкѣ.

— Нѣтъ, баринъ, зачѣмъ же? Мы тоже народъ полированный, знаемъ какъ съ кѣмъ обойтись.

— Нѣтъ, пожалуйста не называй… Ты видишь, я въ такой же русской одеждѣ, какъ и ты… Пора вамъ забыть слово баринъ.

— Нешто это русская на васъ одежа?

— Конечно, русская, только франтоватая. Ну что, на побывку въ деревню ѣдешь?

— Жену учить ѣдемъ, такъ какъ намъ отписано, что она, шкура, барабанная, съ солдатомъ связавшись.

— И не стыдно тебѣ это? Не жаль ее?

— А зачѣмъ она Бога забыла?

— Ты какой губерніи?

— Мы, ваше благородіе, ярославскіе. Дозвольте, ваше благородіе, папироску.

— Изволь, изволь…

Рваный козырекъ закуриваетъ папиросу и продолжаетъ:

— Въ нашей губерніи, ваше благородіе, народъ самый политичный, потому что, почитай, совсѣмъ дома не живетъ, а все либо въ Петербургѣ, либо въ Москвѣ. Кто въ буфетчикахъ, кто въ артельщикахъ, кто по лавкамъ въ прикащикахъ. Теперича всѣ самые что ни на есть именитые купцы — всѣ ярославцы. И вездѣ наши… Нѣтъ такого города, значитъ, чтобы ярославцевъ не было. Одинъ нашъ ярославецъ даже въ арапской землѣ Бразиліи былъ.

— Врешь? какъ-же онъ туда попалъ?

— Хмѣльной попалъ. Былъ онъ, значитъ, въ Петербургѣ на биржѣ при нагрузкѣ, зашелъ на корабль этотъ самнй, да и заснулъ въ уголкѣ, потому сонъ сморилъ, — хвативши былъ крѣпко, шнапсъ тринкенъ, значитъ. Только просыпается — глядь, анъ ужъ окіанъ море и береговъ не видать. Заревѣлъ онъ и ну проситься у капитана обратно, а капитанъ ему: нѣтъ, говоритъ, другъ любезный, коли, говоритъ, ты на корабль попалъ, такъ и поѣзжай съ нами, такъ какъ мы теперь въ Бразилію ѣдемъ и семь тысячъ верстъ отъѣхали. Ну и привезли въ Бразилію. Хотѣлъ онъ ѣхать обратно — тыщу рублевъ требуютъ, потому тридцать три тысячи верстъ. Гдѣ мужику такія деньги взять? Туда-сюда, и остался тамъ на прожитіи, Христа ради побираясь. Женатый былъ; въ деревнѣ жена и двое ребятъ остались. Ну, извѣстно, человѣкъ къ бабѣ привычный; крѣпко загрустилъ безъ бабы. А тамъ въ Бразиліи этой бабы хоть и есть, только черныя такія и серьгу въ ноздрѣ носятъ. Думалъ, думалъ онъ да и рѣшилъ: что жь, хоть и черная баба, а все Божій даръ. Взялъ да и женился, потому такое положеніе есть, кто тридцать тысячъ верстъ отъѣдетъ отъ своего мѣста, то закону препона полагается и при живой женѣ жениться можно; женился на черной бабѣ, и пошли у нихъ дѣти полубѣлыя. Только съ бабой онъ, значитъ, живетъ, а самъ все помышляетъ, какъ-бы въ Россею… Кажиный день выходитъ на берегъ моря и какъ завидитъ корабликъ, — сейчасъ кричитъ: братцы мои, нѣтъ ли межъ васъ земляковъ ярославцевъ, повезите въ Россею за дарма. Кричалъ, кричалъ, и что жь ты думаешь, ваше благородіе, нашлись ярославцы — довезли. Хотѣлъ въ тѣ-поры и жену свою черную съ ребятишками взять и на корабль ихъ привезъ, да тѣ, какъ увидали на кораблѣ икону, такъ и шарахнулись отъ страха въ море и перетонули. И какъ только онъ, ваше благородіе, пріѣхалъ въ Питеръ, — сейчасъ его за своевольную отлучку въ Сибирь.

— Да ты не сочинилъ эту исторію?

— Зачѣмъ сочинять, ваше благородіе; отъ сродственниковъ этого мужика слышалъ.

— Еще разъ тебя прошу: не называй меня ни бариномъ, ни благородіемъ, и въ доказательство тебѣ, что я не баринъ, а мужикъ, мы съ тобой на станціи выпьемъ по стакану водки.

— Станція Колпино! возглашаетъ черезъ нѣсколько времени кондукторъ.

Поѣздъ остановился.

— Такъ выходи на платформу, тамъ выпьемъ водки! Пригласи, кстати, и твоего товарища, что на гармоніи игралъ, говоритъ молодой человѣкъ въ фантастической поддевкѣ и выходитъ изъ вагона.

— Эй, гармонія! кричитъ надорваный козырекъ. Пойдемъ со мной! Тиролецъ этотъ, что со мной сидѣлъ, водку пить зоветъ!

1874