Николай Лейкин - Именинница

• Название: Именинница
• Автор: Николай Лейкин
• Жанр: Русская классическая проза

Лейкин, Николай Александрович — русский писатель и журналист. Родился в купеческой семье. Учился в Петербургском немецком реформатском училище. Печататься начал в 1860 году. Сотрудничал в журналах «Библиотека для чтения», «Современник», «Отечественные записки», «Искра».

В рассказах Лейкина получила отражение та самая «толстозадая» Россия, которая наиболее ярко представляет «век минувший» — оголтелую погоню за наживой и полную животность интересов, сверхъестественное невежество и изворотливое плутовство, освящаемые в конечном счете, буржуазными «началами начал».

---

Н. А. Лейкинъ ИМЕНИННИЦА

I

Старая княгиня Любовь Никитишна Ядринская была именинница и только что вернулась отъ поздней обѣдни изъ приходской церкви. Ее привела старуха Еликанида, бывшая ея крѣпостная, а нынѣ кухарка и компаньонка, сухая и бодрая еще женщина лѣтъ шестидесяти слишкомъ. Сама княгиня, маленькая, сморщенная старушка, была въ бѣломъ кашемировомъ платьѣ, сильно пожелтѣвшемъ отъ времени, въ старинномъ креповомъ, вышитомъ шелками, бѣломъ платкѣ съ необычайно длинной бахрамой и въ чепцѣ-наколкѣ съ бѣлыми лентами. Отъ обѣдни явилась она съ просфорой и тотчасъ-же потребовала себѣ чаю. Еликанида загремѣла въ кухнѣ самоваромъ и стала перекликаться съ барыней разговоромъ. Квартирка была маленькая, всего изъ двухъ комнатъ съ кухней. Княгиня сидѣла въ столовой, она-же и гостиная, находившейся рядомъ съ кухней. Въ отворенныя двери кухни отлично были слышны слова Еликаниды, но княгиня была изрядно глуховата и то и дѣло переспрашивала, что Еликанида говоритъ.

— Ты говори громче! Что у тебя словно каша во рту! — кричала ей княгиня.

— Я говорю, матушка, ваше сіятельство, пріѣдетъ-ли ужъ кто сегодня поздравить-то? Вѣдь ужъ графъ Василій-то Иванычъ померши, — повторила Еликанида.

— А генералъ Аглашовъ? Онъ долженъ пріѣхать. Каждый годъ пріѣзжаетъ, — отвѣчала княгиня.

— Да живъ-ли онъ, княгинюшка-матушка?

— Что?

— Я говорю, не умеръ-ли ужъ генералъ-то?

— Ну, вотъ… Я ужъ слышала-бы. Ты вотъ что… Ты за сколько шаль-то мою турецкую продала?

— А за восемнадцать рублей, матушка-княгинюшка. Я вѣдь сказывала вамъ.

— За сколько?

— За восемнадцать! — закричала Еликанида. — Я вѣдь сказывала вамъ, ваше сіятельство.

— Ну, забыла я, забыла. Какая хорошая шаль-то была. Мнѣ ее покойникъ изъ Константинополя…

— Никто, матушка-княгинюшка, больше не давалъ. Всѣ говорили, что не въ модѣ нынче шали, что никто ихъ не носитъ.

— Какой вздоръ! Дорогая турецкая шаль.

— Да вѣдь вотъ вы сами, ваше сіятельство, тоже не носили.

— Что ты говоришь?

— Да вѣдь и вы, я говорю, тоже не носили эту шаль.

— Я? Я дѣло другое… Но теперь шали мѣщанки носятъ, купчихи.

— И тѣ не носятъ. А купчихи еще больше по послѣдней модѣ одѣваются, чѣмъ кто-либо другой. Смотрите, купчихи-то какъ одѣваются!

— Что? Говори громче. Что ты говоришь?

Еликаиндѣ надоѣло повторять каждую фразу и она отвѣчала:

— Да ничего не говорю.

— Слышишь, у тебя мимо-ли отъ восемнадцати-то рублей осталось? — крикнула ей княгиня.

— Больше десяти рублей еще осталось, ваше сіятельство.

— Сколько?

— Красненькая бумажка еще есть.

— Ну, такъ ты вотъ что… Ты ступай въ кондитерскую… Или нѣтъ, не уходи. Сама уйдешь, такъ дверей отворить будетъ некому… А ты пошли дворника. Пусть онъ сходитъ въ кондитерскую… Да ты слышишь?

— Слышу, слышу, матушка-княгинюшка.

— Поди сюда!

Еликанида вошла въ комнату.

— Пошли ты дворника въ кондитерскую…

— Да ужъ слышала, слышала,

— И вели ему купить полфунта шоколаду хорошаго. Полфунта шоколада и полфунта бисквитъ. Генералъ Аглашовъ шоколадъ любить и мы его шоколадомъ угостимъ. Ты сварить-то умѣешь шоколадъ?

— Ну, вотъ еще! Всегда варила, а тутъ разучилась. Отлично сварю.

— Постой, постой… Куда ты бѣжишь? Вѣдь еще не все. Да пусть дворникъ полбутылки мадеры купитъ. Только чтобъ хорошая мадера была. Старый графъ Логинъ Карлычъ Оксштирнъ можетъ пріѣхать поздравить, а онъ мадеру всегда съ удовольствіемъ…

— Не пріѣдетъ. Откуда-же ему пріѣхать?

— Что ты говоришь?

— Говорю, что не пріѣдетъ, ваше сіятельство. Вѣдь сами-же вы разсказывали, что онъ много долговъ надѣлалъ здѣсь по ресторанамъ, сынъ его заплатилъ за него и навсегда увезъ его къ себѣ въ деревню.

— Да, да… Такъ… Это мнѣ въ Пасху въ церкви Удѣловъ у заутрени Марья Петровна Колтовская разсказывала… Дѣйствительно сытъ увезъ старика изъ Петербурга, — припомнила княгиня.

— Ну, вотъ видите. Такъ мадеры-то ужъ не покупать? — спрашивала Еликанида.

— Все равно купи. По моему, старику графу въ деревнѣ не усидѣть и онъ навѣрное давно ужъ сбѣжалъ оттуда, — отвѣчала княгиня. — А если онъ въ Петербургѣ, онъ ужъ вспомнитъ меня, старуху, онъ не преминетъ поздравить. Вѣдь другъ юности. Помнишь, Еликанида?

— Еще-бы не помнить, княгинюшка. Такъ шоколаду, бисквитъ и мадеры?

— Да, да… Не графъ, такъ генералъ рюмку выпьетъ. Генералъ тоже мадеру любитъ. Да грушъ, грушъ, пустъ дворникъ пятокъ возьметъ! Только хорошихъ. Ольховская Екатерина Петровна ужъ навѣрное пріѣдетъ. Подруга вѣдь… вмѣстѣ въ институтѣ….

— Параличемъ вѣдь разбита, — замѣтила Еликанида.

— Что ты говоришь! — удивилась княгиня.

— Да, какъ-же… Сами-же вы разсказывали.

— Не можетъ быть. Въ прошломъ году въ Екатерининъ день я у ней была, поздравляла. Ты-же меня туда и возила.

— Да помню, помню… А только съ прошлаго года, съ Екатеринина-то дня сколько воды утекло! А я помню, вы разсказывали мнѣ, что у ней параличъ. Кажется, вотъ генералъ-то вамъ и сообщилъ о параличѣ.

Княгиня отрицательно покачала головой.

— Не помню, — сказала она. — А ты все-таки грушъ-то пятокъ купить вели дворнику. А потомъ, когда онъ все это принесетъ, дай ему четвертакъ на чай.

Еликанида стояла и переминалась передъ княгиней съ ноги на ногу.

— Что ты говоришь? А? — спросила ее княгиня, смотря ей въ лицо.

— Да покуда ничего еще не говорю, матушка-княгинюшка. А вотъ должна вамъ сказать, что вы не очень транжирьте, не очень роскошествуйте.

— Что? А?

Княгиня затрясла головой, что съ ней случалось всегда, когда она очень волновалась.

— Не очень, говорю, транжирьте деньги, матушка, а то намъ завтра и на провизію не останется. Да… Придется канделябры бронзовые продавать.

— Ну ты меня не учи, а дѣлай! — строго сказала княгиня. — Не могу-же я своихъ гостей по-мужицки принимать. Да для бисквитъ-то достать изъ шкафа серебряную вазочку…

— Экъ, хватились, ваше сіятельство! Продана ужъ давно, — отвѣчала Еликанида.

— Когда? — удивилась опять княгиня.

— Да по веснѣ тутъ какъ-то продали. Сами-же вы и приказали продать.

— Не помню…

Голова княгини затряслась еще больше.

— Изъ-за чего-же я и говорю, что не транжирьте, — продолжала Еликанида. — Вѣдь вещей-то все меньше и меньше становится. Шутка-ли, сколько продали! Холодильникъ продали, вазочку серебряную продали…

— Уходи, уходи… Пусть дворникъ сходить и купитъ, что я приказывала, — махнула рукой княгиня.

Еликанида удалилась

II

Княгиня Любовь Никитишна Ядринская сидѣла около маленькаго самовара и пила чай съ просфорой. Вѣрная ея «Личарда», какъ княгиня называла иногда свою Еликаниду, суетилась около стола, выкладывая на красивую фарфоровую тарелку съ изящнымъ рисункомъ букета розъ принесенныя дворникомъ груши изъ бумажнаго тюрюка. На столѣ стояла маленькая бутылка мадеры и три граненыя рюмки на маленькомъ серебряномъ подносѣ, въ хрустальной вазочкѣ лежали бисквиты, положенные въ клѣтку. Старушка княгиня смотрѣла на приготовленія Еликаниды и шамкала беззубымъ ртомъ:

— Съ каждымъ годомъ все меньше и меньше у меня поздравителей въ день моего ангела…

— Да вѣдь всѣ ваши знакомые перемерли, ваше сіятельство, такъ кому-же поздравлять-то! — проговорила ей въ утѣшеніе Еликанида.

— Нѣтъ, есть и живые, но забыта я, совсѣмъ забыта. У меня родной племянникъ губернаторомъ въ Западномъ краѣ, онъ никогда и телеграммы поздравительной не пришлетъ. Бѣдна я, нища, Еликанидушка, на вещи свои живу, а такихъ тетокъ не почитаютъ.

Въ голосѣ княгини слышалась горесть.

— Что я теперь? Ни силы у меня, ни вліянія, ни денегъ, — продолжала она. — А вѣдь когда-то, помнишь?

— Какъ не помнить, матушка-княгинюшка.

— Шоколадница-то у насъ серебряная еще не продана? — спросила княгиня.

— Не продана, не продана, ваше сіятельство. А только вотъ, что я думаю, матушка-княгинюшка… Снять-бы вамъ съ себя это бѣлое платьице и надѣть вашъ любимый капотикъ. Въ капотикѣ-то много спокойнѣе будетъ. А то дама вы ужъ не молодая.

— Оставь… Вѣдь я готовлюсь къ пріему.

— Да что пріемъ! Генералъ Аглашовъ-то, такъ онъ и не осудитъ васъ. Да не только не осудитъ, а и не увидитъ васъ, въ какомъ такомъ вы платьѣ. Очки у него синія.

— Брось, Еликанида…

— Да что: брось… Вотъ и чепецъ-то-бы сняли… А то ни прилечь, ни что. Да и сапожки-то-бы сняли, а на мѣсто ихъ туфельки войлочныя я вамъ подамъ. А то кто туфли видитъ?

— Нѣтъ, ужь оставь… Была я всегда въ этотъ день въ бѣломъ и останусь.

Еликанида покачала головой.

— Годъ отъ году вы все капризнѣе, княгинюшка, Богъ съ вами, — сказала она.

— А ты все навязчивѣе и навязчивѣе. Ступай, вари шоколадъ-то.