Кнут Гамсун - Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

• Название: Под осенней звездой (пер. Благовещенская)
• Автор: Кнут Гамсун
• Жанр: Классическая проза

Гамсун (Hamsun) — псевдоним. Настоящая фамилия Педерсен (Pedersen) — знаменитый норвежский писатель, лауреат Нобелевский премии (1920). Имел исключительную популярность в России в предреволюционные годы. Задолго до пособничества нацистам (за что был судим у себя в Норвегии).

---

КНУТЪ ГАМСУНЪ ПОДЪ ОСЕННЕЙ ЗВѢЗДОЙ

I

Море было вчера тихо, какъ зеркало, и сегодня оно также неподвижно. Наступило бабье лѣто, и на островѣ тепло, — такъ необыкновенно тихо и тепло! Но солнца нѣтъ.

Прошло много лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ я испытывалъ такой покой, — можетъ быть двадцать или тридцать лѣтъ, а можетъ быть это было въ предыдущей жизни. Но когда-то раньше, думаю я, мнѣ навѣрное пришлось вкусить этого покоя, такъ какъ я брожу здѣсь и напѣваю и въ восторгѣ отъ каждаго камня, отъ каждой травинки, а эти послѣднія, повидимому, тоже обращаютъ на меня вниманіе. Мы — старые знакомые.

Когда я иду по заросшей тропинкѣ черезъ лѣсъ, то сердце мое переполняется неземной радостью. Я вспоминаю пустынное мѣсто на берегу Каспійскаго моря, гдѣ я однажды стоялъ. Тамъ было то же, что и здѣсь, и тяжелое свинцовое море было неподвижно, какъ и теперь. Я пошелъ лѣсомъ и вдругъ растрогался до слезъ, и въ восторгѣ я твердилъ все время: «о Боже, если бы мнѣ когда-нибудь снова пришлось возвратиться сюда!»

Словно я уже когда-нибудь раньше тамъ бывалъ.

Но, можетъ быть, я былъ перенесенъ давнымъ-давно изъ другой страны, гдѣ лѣсъ и звѣзды были такіе же; быть можетъ, я былъ цвѣткомъ въ лѣсу или жукомъ, который жилъ на акаціи.

А теперь я здѣсь. Я могъ быть птицей, которая пролетѣла весь длинный путь. Или же я могъ быть зернышкомъ въ какомъ-нибудь плодѣ, который былъ присланъ персидскимъ купцомъ.

И вотъ я вдали отъ городского шума, отъ сутолоки, отъ газета, отъ людей — я бѣжалъ отъ всего этого, потому что меня снова потянуло въ деревню, въ одиночество, — вѣдь я самъ изъ деревни. «Вотъ увидишь, какъ тебѣ будетъ хорошо!» — думаю я и преисполненъ самыми радужными надеждами. Ахъ, я уже бѣжалъ когда-то такимъ образомъ и снова возвратился въ городъ. И снова бѣжалъ.

Но теперь я принялъ самое твердое рѣшеніе добиться полнаго успокоенія, чего бы мнѣ это ни стоило. Я поселился пока въ одной избѣ, и старая Гунхильдъ — моя хозяйка.

Рябиновыя деревья со спѣлыми коралловыми ягодами разсѣяны но всему хвойному лѣсу. Ягоды падаютъ съ нихъ цѣлыми кистями и тяжело шлепаются о землю. Онѣ сѣютъ себя сами, и ихъ такое невѣроятное изобиліе: на одномъ только деревѣ я насчитываю болѣе трехсотъ кистей. А кругомъ на пригоркахъ стоятъ еще голые цвѣты, которые ни за что не хотятъ умирать, хотя время ихъ уже давно прошло. Но время старой Гунхильдъ также давно уже прошло, а развѣ похоже на то, что она собирается умирать? Она суетится и хлопочетъ, словно смерть не имѣетъ къ ней никакого отношенія. Когда рыбаки стоятъ въ заливѣ и смолятъ свои мережи или красятъ лодки, старая Гунхильдъ идетъ къ нимъ покупать рыбу; правда, глаза ея потухли, но зато у нея сохранились пріемы заправскаго купца.

— Что стоитъ сегодня макрель? — спрашиваетъ она.

— То же, что и вчера, — отвѣчаютъ ей рыбаки.

— Ну и оставайтесь съ вашей макрелью!

И Гунхильдъ направляется домой.

Но рыбаки отлично знаютъ, что Гунхильдъ вовсе не принадлежитъ къ числу тѣхъ, кто только притворяется, что идетъ домой. Она уже раньше не разъ уходила въ свою избу, не оглянувшись даже. А потому они кричатъ ей:

— Эй, послушайте! пусть сегодня будетъ семь макрелей въ полдюжинѣ, такъ какъ вы старая покупательница.

Тогда Гунхильдъ покупаетъ рыбу.

На веревкахъ развѣшаны красныя юбки и синія рубахи и бѣлье невѣроятной толщины; все это спрядено и соткано на островѣ старыми женщинами, которыя живутъ еще до сихъ поръ. Но вонъ тамъ висятъ также нижнія сорочки безъ рукавовъ; въ нихъ такъ легко посинѣть отъ холода. А вонъ тамъ маленькая шерстяная кофточка, которую можно вытянуть въ веревочку. Откуда взялись эти странныя вещи? Онѣ принадлежатъ дочерямъ, молодымъ модницамъ, которыя выслужили себѣ эти вещи въ городѣ. При осторожной и рѣдкой стиркѣ онѣ выдерживаютъ цѣлый мѣсяцъ. А когда онѣ покрываются дырами, то въ нихъ испытываешь пріятное ощущеніе наготы.

Зато не приходится шутить съ башмаками старой Гунхильдъ. Она обращается черезъ извѣстные промежутки времени къ одному рыбаку, своему ровеснику и единомышленнику, и онъ ставитъ ей новыя подметки и новые вещи и смазываетъ башмаки такъ щедро особенною мазью, что никакая вода не можетъ справиться съ ними. Я видѣлъ, какъ варится эта мазь: она состоитъ изъ сала, дегтя и смолы.

Вчера, когда я бродилъ по берегу залива и смотрѣлъ на плавающія дрова, на раковины и на камни, я нашелъ вдругъ маленькій осколокъ зеркала. Какъ онъ попалъ сюда, я не понимаю; но онъ производитъ впечатлѣніе какого-то недоразумѣнія и лжи. Не могъ же какой-нибудь рыбакъ привезти его въ лодкѣ сюда, выбросить на берегъ и опять уѣхать! Я оставилъ его лежать тамъ, гдѣ онъ лежалъ. Видно было, что это осколокъ отъ простого зеркала, можетъ быть, отъ коночнаго. Было когда-то время, когда стекло было грубое и зеленое и считалось рѣдкостью. Будь благословенно доброе старое время, когда хоть что-нибудь могло быть рѣдкостью.

Но вотъ на южной оконечности острова, надъ рыбацкими избушками началъ подниматься дымъ. Наступилъ вечеръ, варится каша. А по окончаніи ужина благоразумные люди пойдутъ спать, чтобы на слѣдующій день вставать съ ранней зарей. Это только легкомысленная молодежь перебѣгаетъ еще изъ избы въ избу и теряетъ драгоцѣнное время, не понимая своей собственной пользы.

II

Сегодня къ берегу причалилъ человѣкъ; онъ будетъ красить домъ. Но старая Гунхильдъ такая дряхлая и такъ страдаетъ отъ ревматизма, что она попросила его сперва наколоть ея дровъ на нѣсколько дней. Я самъ часто предлагалъ ей наколоть дровъ, но она находитъ, что я слишкомъ хорошо одѣтъ, и она ни за что не хотѣла выдать мнѣ топоръ.

Новоприбывшій маляръ — маленькій, плотный человѣкъ съ рыжими волосами и безъ бороды. Въ то время какъ онъ колетъ дрова, я стою у окна и наблюдаю за нимъ. Когда я открываю, что онъ разговариваетъ самъ съ собой, я выхожу изъ дому и прислушиваюсь къ его голосу. Если онъ ударяетъ мимо, то онъ остается къ этому равнодушнымъ, но если онъ ударяетъ себя по колѣнамъ, то онъ сердится и говоритъ: «Чертъ! Дьявольщина!» послѣ чего онъ оглядывается и вдругъ начинаетъ напѣвать, чтобы скрыть то, что онъ сказалъ.

Однако я знаю этого маляра. Но какой же онъ къ чорту маляръ? Это Гриндхюсенъ, одинъ изъ моихъ товарищей по проведенію дороги въ Скрейѣ.

Я подхожу къ нему, онъ узнаетъ меня, и мы вступаемъ съ нимъ въ разговоръ.

Это было много, много лѣтъ тому назадъ, когда мы работали вмѣстѣ, Гриндхюсенъ и я, надъ проведеніемъ пороги; это было въ нашу раннюю молодость. Мы отплясывали по дорогѣ въ самыхъ плачевныхъ башмакахъ, ѣли что попало, и только тогда, когда у насъ бывали деньги. Но если у насъ еще сверхъ этого оставались деньги, то мы устраивали балъ, который продолжался всю ночь съ субботы на воскресенье, и къ намъ присоединялись наши товарищи по работѣ, а хозяйка дома такъ хорошо торговала кофе, что богатѣла. А затѣмъ мы работали бодро и весело всю недѣлю и ждали субботы. Надо сказать, что Гриндхюсенъ былъ большой охотникъ до дѣвушекъ и гонялся за ними, какъ рыжій волкъ.

Помнитъ ли онъ еще время, проведенное нами въ Скрейѣ?

Онъ смотритъ на меня и нѣкоторое время наблюдаетъ за мной. Мнѣ не сразу удается вовлечь его въ свои воспоминанія.

Да, онъ помнить Скрейю.

— А помнишь ты Андрея, Фила и Спираль? А помнишь ли ты Петру?

— Кого?

— Петру, которая была твоей возлюбленной?

— Ее-то я помню. Въ концѣ-концовъ она при мнѣ и осталась.

Гриндхюсенъ снова начинаетъ колоть дрова.

— Такъ она при тебѣ осталась?

— Ну, конечно. Ничего другого не оставалось… Но что я хотѣлъ сказать? Да, ты, я вижу, сталъ важнымъ бариномъ?

— Это почему ты думаешь? Платье? Но развѣ у тебя самого нѣтъ воскреснаго платья?

— Сколько ты заплатилъ за это платье?

— Я не помню, но не очень много, хотя я и не могу сказать навѣрное, сколько именно.

Гриндхюсенъ смотритъ на меня съ изумленіемъ и начинаетъ смѣяться.

— Такъ ты не помнишь, сколько ты заплатилъ за свое платье?

Но вдругъ онъ дѣлается серьезнымъ и прибавляетъ, качая головой:

— Нѣтъ, этого не можетъ быть. Вотъ что значить быть богатымъ!

Старая Гунхильдъ выходитъ изъ избы, и когда она замѣчаетъ, что мы теряемъ время за болтовней, она отдаетъ Гриндхюсену приказаніе приступить къ окраскѣ дома,

— Вотъ какъ, — ты, значитъ, превратился теперь въ маляра? — говорю я.

Гриндхюсенъ ничего не отвѣчаетъ на это, и я понимаю, что сказалъ нѣчто лишнее въ присутствіи постороннихъ.

III

Онъ шпаклюетъ и краситъ въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ, и вскорѣ маленькая избушка на сѣверномъ берегу острова принимаетъ нарядный видъ и издалека сіяетъ свѣжей красной краской. Во время послѣобѣденнаго отдыха я отправляюсь къ Гриндхюсену съ выпивкой. Мы ложимся на землю, болтаемъ и куримъ.