Кирилл Кожурин - Боярыня Морозова

• Название: Боярыня Морозова
• Автор: Кирилл Кожурин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03559-1

Образ боярыни Феодосии Прокопьевны Морозовой — суровой обличительницы новых обрядов, введенных в Русской церкви в середине XVII столетия патриархом Никоном и царем Алексеем Михайловичем, — знаком нам прежде всего благодаря картине художника Василия Ивановича Сурикова, запечатлевшего переломный момент в ее жизни, когда ее, богатейшую и знатнейшую женщину России, везут на санях, закованной в кандалы, к месту будущих мучений и пыток. Но кем была эта женщина? Почему ради своих убеждений, ради приверженности старой вере она не побоялась лишиться всех причитавшихся ей благ, да и самой жизни? Почему даже под страхом смерти она не согласилась — хотя бы для вида — перекреститься на новый лад, то есть тремя перстами, и произнести по-новому Символ веры? И только ли религиозный фанатизм был причиной ее непреклонности? На эти вопросы дает свой ответ автор книги, известный петербургский историк и публицист Кирилл Яковлевич Кожурин. Особый интерес книге придает то обстоятельство, что в ней представлен именно старообрядческий взгляд и на биографию боярыни Морозовой, и на всю русскую историю XVII века.

---

Стрелецкие сотники и простые стрельцы были допрошены с пристрастием: кто приносил узницам необходимые вещи и продукты и кто допускал посещать их в темничном заточении? Некоторые сознались в том, что не только приходящих допускали, но и сами носили. «И быша сотником беды великия». Сотники Александр Сазонович Медведевский (Медвецкий) и Иван Чичагов, оказавшиеся виновнее остальных, «за воровство и за неосторожность, что они на караулех стояли оплошно», были биты нещадно, разжалованы в рядовые и сосланы в Белгород на «вечное житье».

«Во двою телесех едина душа»

Все тяготы тюремного заточения разделяла со своей сестрой княгиня Евдокия Прокопьевна Урусова. Но ей, быть может, было еще тяжелее оттого, что мучения ее усугублялись разлукой с горячо любимыми детьми.

В 1916 году, разбирая документы петровского Преображенского приказа, касающиеся дела Ивана Цыклера, казненного вместе с Алексеем Прокопьевичем Соковниным в 1697 году за участие в заговоре против Петра I, Н. Г. Высоцкий обнаружил связку писем княгини Урусовой — 13 писем, в основном адресованных ее детям.

Эти письма, по выражению Пьера Паскаля, освещают нам личность княгини Урусовой, оставленную на втором плане в Житии боярыни Морозовой. Можно добавить: не только в Житии, но и в русской истории. А между тем личность эта заслуживает, на наш взгляд, не меньшего внимания и уважения, чем личность ее знаменитой старшей сестры. «Письма Евдокии Прокопьевны Урусовой — значительный и своеобразный памятник эпистолярной и нравственной культуры XVII в., они ярко и полно раскрывают трагизм избранной Е. П. Урусовой судьбы, силу и цельность ее натуры»[333].

Двенадцать из сохранившихся писем княгини Урусовой обращены к детям — «трем птенцам сирым» — «сыну Васеньке» и двум дочерям, Анастасии и Евдокии, оставшимся после ареста матери в Москве в доме отца князя П. С. Урусова.[334] Сердце несчастной матери уже с самого начала ее заключения разрывалось на части. И не только от разлуки с любимыми детьми. Ее муж — князь Петр Семенович — совершенно ее забыл. Более того, как уже говорилось выше, вскоре добившись развода, он вступил в новый брак. Нужно сказать, что с точки зрения канонов Православной Церкви и существовавшей в XVII веке практики, развод при живом и здравствующем супруге был делом достаточно непростым и совершался в исключительных случаях. В церковных правилах, изложенных в Кормчей книге, перечислялось всего несколько причин для расторжения церковного брака. Тем не менее в числе этих причин была и такая: покушение на царя, злой умысел против него, а также недонесение начальству об умысле на самодержца со стороны другого лица («Аще на царство совещавающих неких, уведавши жена, и своему мужу не-повесть; или аще муж сие от жены своея слышав умолчит, подобает жене киим любо образом возвестити цареви, яко же мужеви ея от того дне не имети извета никоего же о разлучении брака»)[335]. Указанные преступления, как тягчайшие, лишали виновного всех гражданских прав. Это приравнивалось к его гражданской смерти, не говоря уже о том, что обычно такие преступления карались смертной казнью. Видимо, этой причиной и воспользовался князь Урусов в качестве благовидного предлога для того, чтобы избавиться от нелюбимой жены.

Письма княгини Урусовой пронизаны чувством безмерной материнской любви и тоски по детям. Но вместе с тем любовь к детям не мешала ей быть непреклонной во всем, что касалось истинной веры.

«Свету моему любезному, — писала Урусова своему сыну, — другу моему сердечному, утробе моей возлюбленной, Васеньке. Мир тебе, свет мой, и благословение мое. Ох, возлюбленный мой, как не вижу пред очами своими тебя, как не обымаю руками своими тебя, как не целую своими устнами тебя, любезного! Ох, мой любезный Васенька, не видишь ты моего лица плачевного и не слышишь моего рыдания слезного, не слышишь, как рыдает сердце мое о тебе и душа моя о тебе сокрушается. Ох, мой любезный друг, не слышу твоего гласа любезного. Ох, возлюбленный мой. Промолви ко мне хотя един глагол, утеши печаль мою, обвесели сердце мое сокрушенное.

Ох, мой ненаглядный, ненасмотренный, не могла, грешница, своими очами на тебя насмотретися! Ох, утроба моя возлюбленная, промолви ко мне про сиротство свое, к кому приклонити тебе главу свою сирую, кто попечется о тебе или кто о тебе, сиром, поболезнует, кто призрит на сиротство твое или кто утешит тебя, сирого, кто тебя, сирого, примолыть (приласкает. — К. К.) словом ласковым. Ох, кто таков сир на земли, что ты, мой возлюбленный! Ох, любезный мой друг Васенька, или ты забыл меня, или я тебе на ум не взойду, или забыл любовь и ласку мою, али забыл ты слезы мои и рыдание мое, как я рыдала по тебе, как видела тебя на смертном одре, не дала я покоя очам своим день и ночь, и держала тебя, своего друга, на руках своих, и омывала слезами тебя, и сокрушила свое сердце по тебе; а чаяла, грешница, что ты будешь утеха душе моей и радость сердцу моему. И я ныне молю у тебя, любезный мой Васенька, и прошу со слезами и рыданием, утешь ты меня, любезный мой, обрадуй ты душу мою и свою душу помилуй вовеки, поживи ты угодно Христу, стой в вере истинной, старой, а к новому не прикасайся. Не погуби душу свою и берегися от нового, и пенья нового не слушай, и крестися по-старому, истинным крестом; как при мне крестился, любезный мой, так и ныне крестись. Люби ты веру старую, утешь ты меня, любезный мой; ведаешь, как ты утешал и все ты любил по-старому. Ох, возлюбленный мой, буди ты со Христом да со мною во единой вере истинной.

И я молю у тебя, радость моя Васенька, буде ты что погрешил, и ты кайся, свет, ко Христу. Он, свет, простит тебя и помилует. А с сего часу поживи, друг мой, угодно Христу, люби веру истинную, старую и крестися по-старому; и буде ты, любезный мой, возлюбишь веру истинную, старую, а от нового от всего станешь беречися, и ты будешь от Бога вечно помилован, и будешь долголетен на земли, и мое благословение буди на тебе; а буде грех ради моих возлюбишь ты нынешнюю новую веру, и ты скоро умрешь, и тамо станешь в будущем мучиться, и меня не нарекай уж себе матерью, уж я не мать тебе, буде ты возлюбишь нынешнюю, новую. Ино, любезный мой, сохрани тебя Христос оттого, что тебе любить нынешнее, сохрани тебя Небесный Царь, радость моя Васенька, буди ты, утроба моя возлюбленная, буди ты радость душе моей, храни ты то, о чем я у тебя тепере молю, и вовеки не позабуди прошения моего и моления, помилуй душу свою, и чтобы мне про тебя услышать и возрадоваться, не опечаль ты душу мою вовеки, а свою душу вовеки не погуби»[336].

Однако старший сын походил на своего отца. Несмотря на то что ему было около пятнадцатишестнадцати лет, «у него уже были все стремления солдафона»[337]. Он пил, и когда младшие сестры упрекали его в этом, говорил им грубости. Княгиня пытается увещевать сына в одном из писем: «Да молю у тебя, любезный мой Васенька, буди ты ласков к сестрам и утешай их, и слушай во всем их, что они станут тебе говорить, и ты слушай во всем их, любезный мой, и не печаль их, и не досаждай им, буди ласков к ним, только ведь у них, у сирых, и радости, что ты един, ты утеха и радость им, а тебе, сирому, только же радости и утехи, что они у тебя, только у тебя и сердешных приятелей, что они, а у них ты един же приятель сердешной; поживите, светы мои, в любви и друг на друга не наглядитеся. Аты их слушай, любезный мой Васенька, утеши ты меня, возлюбленный мой.

Да еще у тебя прошу, любезный мой, не презри ты моего моления, не пей ты вина, не опечаль ты душу мою, не пей вина и ничего хмельного не пей, любезный мой. Помни, свет, кто вино пьет, тот не наследит Царствия Небесного, пьяницам мука сотворена.

Да еще молю, возлюбленный мой, не резвися и имей чистоту душевную и телесную; ведай, мой свет: блудники и в огне вечно мучатся, и нет отрады им. И ты берегися, любезный мой, от той погибели, чтобы тебе не мучиться, и буди, мой свет, кроток и смирен.

Прости же, любезный мой, прости же, мой радостный, прости же, возлюбленный мой, и не позабуди ты прошения моего! Все сия слова мои напиши в сердце своем, помни вовеки приказ мой, не преступи прошения моего. Да обрадуй меня, Васенька, отпиши ко мне, как ты живешь, утеши ты меня, любезный мой. Буди на тебе Божия милость»[338].

Младшие дочери Урусовой были ее единственным утешением: они посылали ей в заточение деньги, необходимые вещи, полотенца, нитки, носовые платки, воск для свечей. Мать в ответ передавала детям лестовки собственной работы с написанным на них своим именем. Она много думала о их духовном воспитании и развитии: «Светам моим любезным, трем птенцам единоутробным, за имя Христово осиротевшим, трем сиротам бесприютным, не имеющим к кому главы своея приклоните: мир вам, светам моим, и благословение мое буди на вас!

Ох, мои светы любезные, не вижу я своими очами вас, не обымаю и не целую своими устнами вас. Ох, светы мои возлюбленные, не видите вы моего лица плачевного и не слышите рыдания моего слезного! Ох, светы мои, отлучена от вас! Ох, светы мои превозлюбленные, кои чады разлучены от живой матери, как вы, светы мои, отлучены от младых ногтей и от недр матерних! Ох, мои светы любезные, кто об вас поплачется, или об вас поболезнует кто? Ох, светы мои, кто таков сир на земли, яко же вы, мои светы возлюбленные, сиры и бесприязни паче всех! Ох, светы мои прелюбезные, к кому вам приклонить главу свою сирую, кто утешит печаль вашу сиротскую, или кто вас примолыт словом ласковым, или кто вами, сирыми, поболезнует?