Игорь Смирнов - Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

• Название: Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
• Автор: Игорь Смирнов
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1994
• ISBN: 5-86793-002-5

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.

Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).

И. П. Смирнов

---

В только что названных произведениях встреча героев означает либо лишь потенциальное, в тексте не прослеженное, продолжение нарушенной любви («Русский лес», «Танкер „Дербент“», «Счастье»), либо неосуществимость в настоящем когда-то наметившейся любовной связи (в романах «Как закалялась сталь» и «День второй» женские персонажи находят себе за время разлуки новых партнеров). Еще одну версию из этой мотивной парадигмы излагает сценарий «Строгий юноша»: жена хирурга Степанова, встретившись с Фокиным на любовном свидании, возвращается затем к мужу.

2.2.3. Обобщим сказанное. В наблюдаемой мазохистом реальности то, что в ней не дано, и есть данность (весна в «Счастье», молодость жены в «Русском лесе», однополчане в «Кавалере Золотой Звезды»), Действия же мазохиста, направленные на эту реальность, приводят его в такое положение, когда то, чем он не обладает, и есть его собственность, каковой ему предстоит владеть за пределами текста («Русский лес», «Танкер „Дербент“», «Счастье»); каковая принадлежала бы ему, если бы он не упустил свой шанс («Как закалялась сталь», «День второй»); каковая поступает ему во временное пользование («Строгий юноша»). Субъект мазохистской культуры обладает ценностным объектом номинально — de jure, но не de facto, а если и de facto, то при условии возвращения собственности истинному владельцу. В социальной жизни сталинского государства с этим корреспондирует номинальное право (допустим, участвовать в выборах, которые не предусматривают наличия альтернативного кандидата) и ограниченное право (допустим, на использование колхозом сельскохозяйственной техники, которая временно выдается ему государственными машинно-тракторными станциями (МТС)). Садистская экспроприация чужой собственности, совершавшаяся в начале большевистской революции, сменилась при Сталине мазохистским возвратом собственности тем, кому было запрещено стать ее полновластными хозяевами (ср. еще развернутую в постсталинскую, но столь же тоталитарную, как и сталинская, эпоху 1950-х гг. сеть магазинов проката, в которых Хрущев видел зачатки коммунистического будущего).

Номинальное обладание объектом — непременный, не зависимый от субъекта конечный пункт мазохистской практики. Чтобы сделать этот пункт творческой целью, мазохисту приходится конституировать себя в роли составителя планов, программ, проектов, т. к. продуктами именно такой креативности индивид распоряжается исключительно de jure. Будучи бессознательным диалектиком, мазохист сознательно ставит себе целью планирование[495].

Этим объясняется приверженность СР к обрисовке профессий, которые требуют от героев создания программ; сюда относится, среди прочего, деятельность инженеров (ими хотят стать Фокин в «Строгом юноше» и Колька Ржанов в «Дне втором», ими являются центральные персонажи романа «Далеко от Москвы» и механик Басов из «Танкера „Дербента“»), воспитателей (районный пропагандист Воропаев у Павленко, директор детской колонии в «Педагогической поэме» (1935) Макаренко, полковой комиссар в «Повести о настоящем человеке» (1947) Полевого), полководцев (пьеса Корнейчука «Фронт» (1942), многочисленные биографические романы о русских военачальниках). Остальные профессии переосмысляются в духе перечисленных выше и им подобных: рабочему вменяется в долг быть рационализатором, усовершенствователем технологий; писатель объявляется, по Сталину, «инженером человеческих душ». По тому же принципу: целый дискурс, как, например, новейшая история, может быть редуцирован до плана этого дискурса так, что план упраздняет дальнейшее творчество в данной области, — ср. инспирированный Сталиным «Краткий курс истории ВКП(б)».

Reductio (анальность) и aemutatio (оральность) перестают различаться в мазохистской культуре, причем и то и другое в процессе снятия различия между ними превращаются в одинаково отрицательные смысловые величины. Мир, который СР застает, грязен (анален: он наполнен «отребьями человечества», он «захламлен», в нем следует остерегаться «очернителей» славного социалистического строительства; рифма к слову «иностранцы» в таковых обстоятельствах — это, как сказал Сталин Симонову в личной беседе, «засранцы», и т. п.[496]). Но победа над анальной действительностью не оральна, она состоит в молчании, в невыражении вовне информации, которой владеет личность (Фадеев в «Молодой гвардии» (1946, 1951) восхваляет мужество молчащих на допросах партизан; герой есть тот, кто проглотил слово (в рассказе Л. Пантелеева «Пакет» (1932) красноармеец съедает письменное донесение начальства, чтобы оно не досталось врагу); сохранение тайны — главная обязанность советского человека, как это ему предписывает кодекс его поведения).

Литературный сюжет из социальной жизни (вернемся к проблеме того, что дается мазохисту и что создается им) не может быть в СР не чем иным, кроме коллизии, сталкивающей друг с другом два плана, — первоначальный и так называемый «встречный». Позитивный смысл обычно сообщается в СР тому плану, который ужесточает нормы, предъявляемые исполнителям, вовлекая их в процесс мазохистского самопожертвования (ср. облигаторное перевыполнение планов «сталинских пятилеток»), В условиях кризиса СР Кочетов пишет роман «Братья Ершовы» (1957), в котором стереотипическая для сталинистской литературы конфронтация двух планов уступает место конфликту, разыгрывающемуся между создателями плана (рационализаторами производства) и его похитителями. Конец СР был ознаменован признанием того, что главная ценность этой системы идеологических и эстетических представлений — план — поддается отчуждению от владельца.

3. Кенозис

3.1.1. Схема переходных обрядов то и дело встречается в повествовательных текстах 1930–50-х гг., как, впрочем, и во всей мировой нарративике. Но К. Кларк не права в своем убеждении, что к этому и только к этому архетипу восходит сталинистский роман. Rites de passage предполагают перемещение индивида из одной позиции в противоположную: из младшей возрастной группы в старшую, из холостого положения в семейное, из жизни в смерть. Между тем в границах СР существует большое число нарративов, подытоживаемых не изменением, но сохранением resp. восстановлением исходного статуса героев (Вихров в «Русском лесе» остается профессором, хотя и собирается переквалифицироваться в лесника, чтобы избавиться от преследований со стороны Грацианского; авиатор Мересьев в «Повести о настоящем человеке» теряет обе ноги и тем не менее вновь начинает летать).

Для сталинистской культуры как целого несущественно, достанутся ли героям новые роли в конце повествования или нет. Обязательным в ее нарративной практике служит момент, когда центральный персонаж текста утрачивает свой дифференциальный признак, но, несмотря на это, не лишается способности действовать так, как если бы он по-прежнему был носителем отличавшей его черты.

3.1.2. Вместе с переходными ритуалами мифопоэтическую базу СР образуют и многие иные архетипические комплексы, например, мессии (в повести А. Н. Толстого «Хлеб» (1937) Сталин спасает революционную Москву от голода); демиурга и его «низкого» подражателя (таковы Вихров и Грацианский в «Русском лесе»: первый печатает оригинальные научные сочинения об умножении лесных богатств, а второй снабжает каждое из них критическим комментарием, нацеленным на то, чтобы свести на нет лесные массивы России) и т. д.

На названные и прочие архетипы ориентированы отдельные тексты, входящие в СР, и группы текстов. Над архетипами ограниченного распространения надстраивается и подчиняет их себе общая для литературы сталинской эпохи идея, берущая начала в мифеме кенозиса: какая бы архетипическая функция ни была вменена герою, он должен потерять ее, т. е. подвергнуться деидентификации, и все же добиться своего.

Чтобы защитить Царицын и наладить поставку хлеба в Москву, Сталин-мессия в повести А. Н. Толстого решает организовать — вместо разрозненного — единый штаб Царицынского фронта. Троцкий разрушает этот проект, назначает в штаб своих ставленников, которые тайно сочувствуют врагам большевиков, и, таким образом, отнимает у Сталина функцию спасителя революции. Сталин принимает приказ Троцкого, «не споря и не опровергая»[497], после чего, даже согласившись с положением обесправленного лица, наполняет штаб — с помощью интриги — нужными ему людьми.

Грацианский из «Русского леса», трикстер, ложный подражатель демиурга, эффективно мешает тому, чтобы научная программа Вихрова нашла практическое применение. С Вихрова слагается демиургическая функция. Тогда тот разъясняет свое учение студентам и завоевывает их безоговорочное признание. Тем самым Вихров и потеряв признак демиурга обеспечивает на будущее проведение в жизнь истинных идей.

Что касается переходных ритуалов, то они, будучи суммированы с кенозисом, нередко принимают форму, в соответствии с которой герой, попадая в позицию, противоположную отправной, вскоре расстается со свойством, отвечающим его новому статусу. Возьмем, к примеру, мотив брака в «Как закалялась сталь». В финальной части этого романа Корчагин, воздерживавшийся от любовных авантюр, женится на Тае Кюцам. Через некоторое время его разбивает паралич. Впрочем, семья Корчагина продолжает существовать, держась на общности политических интересов мужа и жены. СР знакомит нас и с иными преобразованиями переходного обряда. Например, с несостоявшимися переходами в сферу противоположного (высокопоставленные друзья зовут Воропаева из районной глуши в Москву, в генеральный штаб, но пропагандист не хочет повышать свой статус).