Леопольд Захер-Мазох - Сочинения

• Название: Сочинения
• Автор: Леопольд Захер-Мазох
• Жанр: Эротика

В книгу «Сочинений» скандально известного австрийского писателя Леопольда Захер-Мазоха вошли три наиболее известных его произведения: «Венера в мехах», «Губительница душ», «Странник». Впервые в мировой литературе Захер-Мазох описал феномен психологической и сексуальной жизни, названный впоследствии его именем, – мазохизм. Демонические женщины Захер-Мазоха осознанно или бессознательно проповедуют эстетику наслаждения через мучения. В своих произведениях Захер-Мазох предвосхитил теорию открытия психоанализа и художественные откровения декаденса.

Произведения Захер-Мазоха переводились на многие европейские языки и издавались большими тиражами. Особенно популярен он был во Франции. Его творчество высоко оценивали Эмиль Золя, Гюстав Флобер, Альфонс Доде, Александр Дюма и др. В 1886 году президент Франции вручил Захер-Мазоху орден Почётного легиона.

Перевод: С. Котельникова

---

В столовой был подан роскошный завтрак, после которого старуха Малютина объявила, что она останется дома, между тем как Эмма, Генриетта и мать ее, красивая женщина лет тридцати шести, с удовольствием приняли участие в охоте.

Дамам было предоставлено право, выбрать себе кавалеров: Эмма избрала Солтыка, Генриетта – Сесавина, а ее мать – Тараевича. На мадам Монкони был прелестный костюм из темно-зеленого бархата, отделанный соболями и такая же шапочка. Брюнетка Генриетта предпочла бархат темно-красного цвета и чернобурую лисицу; а белокурая красавица Эмма знала, что ей очень идет светло-синий цвет. У всех троих за плечами были маленькие ружья, а за поясом – ятаганы. Каждая пара ехала в маленьких санках, между тем как остальное общество, состоявшее из соседних помещиков, заняло большие розвальни, размерам напоминавшие Ноев ковчег. Сани, в которых ехал хозяин дома, изображали собой крылатого дракона. Эмма невольно улыбнулась, глядя на мифического зверя.

– Это символ волшебницы, владычицы стихий, повелительницы бесплотных духов, которая считает всех смертных своими рабами, – отвечал граф на вопрошающий взгляд своей дамы.

– Граф Солтык никогда не будет рабом женщины.

– Не шутите… Вы знаете, что я уже несу это иго и не имею другой воли, кроме вашей.

– Это еще не известно.

– Подвергните меня испытанию.

– Не позже, как сегодня, даю вам честное слово.

Наконец охотники подъехали к опушке леса, вышли из саней и заняли места, указанные лесничими. Солтык остановился со своей дамой в чаще леса, под старым дубом. Обширная поляна открылась их взорам. В нескольких шагах позади них поместился егерь с заряженным ружьем, а и еще немного далее – мужик с рогатиной. Это была необходимая предосторожность на случай появления медведя, которые нередко встречались в киевских лесах.

Воцарилась глубокая тишина: никто не разговаривал, никто не шевелился, между стволами деревьев виднелись пылающие костры, над головами кружили кровожадные вороны, но и они вскоре исчезли.

Наконец раздался сигнал – звук трубы. Загонщики пришли в движение:

лес огласился громкими криками, щелканьем кнутов, звоном колокольчиков, стуком палок о деревья. Спущенные со свор собаки разбежались во все стороны. Вдруг из-за куста выглянула рыжая лисица, и, боязливо озираясь, начала осторожно пробираться к опушке леса. Эмма уже взвела курок, но граф остановил ее и шепнул на ухо:

– В лисиц стрелять запрещено.

– Почему?

– Потому что преждевременные выстрелы могут разогнать волков.

Казалось, что лисица сознает свою безопасность. Она преспокойно продвигалась вперед, не обращая на охотников никакого внимания. Несколько минут спустя на поляну выбежал ощетинившийся зверь грязно-серого цвета, глаза его метали искры.

– Это волк? – спросила Эмма.

Граф утвердительно кивнул головою.

Еще одно мгновение… грянул выстрел и окровавленный хищник повалился на землю, оглашая окрестность самым отчаянным воем.

– Надо его пристрелить, – сказал Солтык и шагнул вперед.

– Предоставьте это мне, – попросила Эмма и, выхватив из-за пояса ятаган, со свирепым наслаждением вонзила его по самую рукоятку в брюхо издыхающего волка.

Изумление и ужас изобразились на лице графа – щеки Эммы пылали, глаза искрились, кровожадная усмешка искривила ее губы.

– Охота доставляет вам удовольствие? – спросил он.

– О да! – отвечала красавица, снова заряжая ружье. – Мне кажется, что в каждом человеке кроется одновременно и божественное и дьявольское; вот почему мы убиваем, уничтожаем и творим добро с одинаковым наслаждением.

– Какие у вас странные, своеобразные воззрения!

– Разве вы только теперь заметили, что я недюжинная натура?

– О нет!

– Признаюсь вам, что мне не очень нравится этот способ охоты, в нем мало наслаждения. Выстрел или ловкий удар ножом – и все кончено… убитая дичь лежит у ног ваших. То ли дело травля! Вы спугиваете дичь, преследуете ее и, наконец, убиваете. Вот истинное удовольствие!

– Какая жестокость!

– Нет, это не жестокость… Я с удовольствием подверглась бы самой ужасной пытке и, как древняя мученица-христианка, пела бы хвалебные гимны, стоя на арене, посреди хищных зверей, готовых меня растерзать… Я не боюсь смерти, потому что жизнь не имеет для меня ничего привлекательного.

В эту минуту раздался выстрел, другой, третий и целая стая волков, преследуемых собаками, вырвалась на поляну и устремилась к опушке леса. Но Эмма, граф и сопровождающий их егерь выстрелами преградили им путь. Три волка повалились на землю, обагряя снег алой кровью, остальные скрылись в чаще леса. Охота была окончена.

Граф приказал подать свои сани, усадил в них Эмму и уехал домой. Они уже успели переодеться и, сидя у камина, пили горячий чай, в то время как остальные охотники еще ждали в лесу сигнала, возвещающего окончание травли. Наконец один из лесничих протрубил отбой, и озябшие, проголодавшиеся гости графа Солтыка собрались в обратный путь.

– Итак, мы будем обороняться общими силами? – обратилась красавица к своему собеседнику.

Граф молча кивнул. В продолжение нескольких минут оба они не говорили ни слова.

– Черта вашего характера, которую я подметил только сегодня, еще сильнее привязала меня к вам, – начал Солтык. – Как бы мне хотелось увидеть вас в ту минуту, когда ваш злейший враг будет лежать в прахе у ваших ног!

– Осуществление этой мечты зависит от вас самих.

– Вы хотите сказать… Тараевич…

– Да, наш общий враг… О, как я буду счастлива, когда этот человек окажется в моей власти!

– Нет ничего легче… Вам стоит только захотеть.

– Сама я ничего не могу: это возбудит подозрение, но вы можете предать его мне.

– Охотно… но каким образом?

– Это уже ваше дело.

Граф глубоко задумался.

– Итак, между нами заключен союз против Тараевича, – после довольно продолжительной паузы снова начала сектантка.

– Против всего мира, – в порыве необузданной страсти возразил Солтык.

– Тараевич сегодня же должен быть обезврежен.

– Я придумал кое-что и надеюсь как нельзя лучше устроить это дело… А когда Тараевич будет в вашей власти, что вы намерены предпринять? – спросил граф тоном, изобличавшим его нероновскую натуру во всем ее демонском величии.

– Этого я еще и сама не знаю.

– Я этому не верю.

– Быть может, я не желаю, чтобы вы это знали.

На дворе послышался звон колокольчиков и щелканье кнутов – усталые охотники вернулись в Комчино.

– Извините меня, mesdames, – обратился хозяин к мадам Монкони и ее дочери, – я поспешил возвратиться домой, потому что моя дама очень озябла. Прошу вас не стесняться и распоряжаться здесь как у себя дома.

– Помилуйте, граф! – возразила хорошенькая женщина.

– Мы переоденемся и сейчас же придем в столовую.

Сидя вокруг роскошно сервированного стола, никто из гостей и не подозревал, что невинная забава будет иметь развязкой самую ужасную, кровавую драму. Вечер прошел быстро, в приятных разговорах – шутки и остроты градом сыпались со всех сторон. Наступила ночь. Соседние помещики давно уже разъехались по домам, дамы ушли в гостиную, а мужчины, сидя у стола, опорожняли последние бокалы.

– Давай играть в карты! – воскликнул вдруг Тараевич, вставая с места и едва держась на ногах.

– Изволь, – ответил Солтык и приказал приготовить стол.

XLI. Проиграл!

Эмма и Генриетта сидели в маленькой турецкой гостиной: первая – полулежа на диване, а вторая – на ковре у ее ног.

– Теперь он в моих руках, – сказала Малютина, продолжая начатый разговор.

– Скажи, как тебе удалось покорить этого деспота? – спросила Генриетта.

– Странно… ему понравилась моя мнимая жестокость.

Я нередко спрашиваю себя, почему люди, обладающие непреклонным характером, внушают окружающим не только страх, но и уважение. Это мнение подтверждается историческими фактами: почему, например, злодейства такого изверга, как Иоанн Грозный, производят на людей более сильное впечатление, чем благодеяния Тита? Есть люди, которые с восторгом отзываются о Семирамиде и совершенно индифферентно относятся к матери Гракхов… Моя жестокость поражает графа Солтыка, опьяняет его. Ты, быть может, воображаешь, что я с наслаждением подвергаю человека пыткам или умерщвляю его своими руками? Вовсе нет! Я постоянно опасаюсь, чтобы чувство излишнего сострадания не повредило мне при исполнении моих священных обязанностей. Вот ты – другое дело.

Я замечала, что страдания наших жертв приносят тебе явное наслаждение. Вот почему ты до сих пор не можешь сделаться жрицей нашей секты. Советую тебе воздерживаться от этих неуместных восторгов. Я с душевным прискорбием исполняю мои священные, но тяжелые обязанности; ты же, наблюдая пытку или участвуя в ней, радуешься не хуже самого бесчеловечного палача.

– Виновата ли я в том, что Бог сотворил меня такой жестокой? Содрогание жертвы под ударами моего ножа доставляет мне неизмеримое наслаждение, запах человеческой крови опьяняет меня!