Леонид Замятин - Блондинка 23-х лет…

• Название: Блондинка 23-х лет…
• Автор: Леонид Замятин
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 1996

---

— Смотри-ка, совсем очухался.

И в тот момент, когда он сделал шаг в мою сторону, мне удалось перевернуться на бок и тотчас выстрелить. Обладатель хрипловатого голоса, высокий плечистый мужчина, выронил оружие, сделал еще один шаг с широко открытым ртом, из которого так и не вырвался вскрик, покачнулся и рухнул, ударившись головой о стену.

Сухощавый шустро прибежал на выстрел, скорее всего решив, что подельник не ко времени начал добивать меня. Он появился в распахнутой рубашке, торопливо застегивая брючный ремень, и замер, увидев направленное на себя оружие.

И хотя я полулежал в неудобной позе, опираясь на локоть той руки, в которой держал пистолет, и потому дуло ходило из стороны в сторону, а голова, неимоверно потяжелевшая, по-прежнему клонилась вниз, он не решался попытаться исчезнуть в прихожей, по-видимому, ошарашенный неожиданным поворотом событий, и застыл в проеме двери.

— Руки, — еле внятно выдавил я из себя и перед глазами запрыгали разноцветные круги.

Сухощавый нехотя подчинился, но по его бегающему взгляду можно было понять: он что-то уже замышлял ради собственного спасения.

— Марина! — позвал я девушку, а в ее лице последнюю свою надежду, но вместо нее откликнулась новым приступом боль, и сухощавый то пропадал за пеленой тумана, то опять обозначался в проеме двери. И тогда я замечал, что его взгляд устремлен на пистолет, лежавший возле ног широкоплечего, не подававшего признаков жизни.

Баланс на грани потери сознания не мог продолжаться долго. Еще несколько секунд и я вновь окажусь в состоянии полной беспомощности. «Стреляй! Стреляй!» — приказывал я себе, но палец, лежавший на курке уже не подчинялся команде, а сама рука, словно парализованная, опустилась на пол.

Я увидел его глаза, полные торжества и злорадства. Он даже позволил себе медленно опустить руки, почувствовав себя хозяином положения.

— Мразь! — раздался за спиной сухощавого истеричный женский вскрик и что-то вроде скалки, промелькнув в воздухе, обрушилось на его затылок.

Сухощавый согнулся вопросительным знаком, но все-таки удержался на ногах. Последовал повторный удар, однако результат его мне не пришлось увидеть. Я потерял сознание, будто деревянный предмет одновременно прошелся и по моей голове.

Очнулся от легкого похлопывания по щекам. И первое, что услышал — всхлипы. На мой лоб упали теплые капли. Я разомкнул веки. Надо мной знакомое, совсем недавно желанное лицо, но теперь заплаканное, с искаженными чертами. Из-под разорванного платья выглядывала маленькая девичья грудь. Я завороженно уставился на нее, и на моих искривленных болью губах появилась улыбка, до того неожиданно и приятно было видеть среди крови и слез нечто, напоминавшее об иной жизни.

Она заметила мои открытые глаза, запахнула платье и поднялась с колен.

— Вызови милицию, — попросил я.

Она отступила и, затравленно глядя на меня, помотала головой. От нее в столь стрессовом состоянии можно было ожидать любых действий. Нас лишь примирила на время общая беда, которую мы, помогая друг другу, одолели, но сейчас, когда опасность миновала, мы стали если и не врагами, то, по крайней мере, людьми, между которыми встал закон.

— Помоги мне сесть, — решил я сгладить взвинченное состояние девушки просьбой о помощи.

Больше всего я боялся, что она исчезнет, хлопнув дверью. Удариться в бега — это самый худший вариант для нее. Впрочем, и для меня, еще не совсем очухавшегося от удара, ее исчезновение тоже не самый лучший исход.

Время отсчитывало секунды ее нерешительности. Я понимал: если не приведу сейчас Марину к состоянию трезвомыслия, не вырву ее из лап инстинкта самосохранения, толкавшего к бегству, то жизнь этой длинноногой блондинки будет окончательно изломана.

— Помоги мне сесть, пожалуйста, — повторил я просьбу. Проявит ли она милосердие? Пробьются ли в ней, зажатой в тисках страха и безысходности, ростки разумного?

Она испуганно дернулась, когда громко простонал сухощавый и, как мне показалось, в этот самый миг и был сделан ею выбор. Марина приблизилась ко мне, подхватила под мышки, и мы вместе достигли дивана. Сидя на полу, я привалился к нему спиной, она же опустилась на диван поодаль. От приложенных усилий у меня закружилась голова, покатилась в сторону, прямо к ней на колени. И тут я ощутил, как ее пальцы коснулись моих волос.

— Тебе больно? — спросила она сочувственным, но уставшим голосом.

— Тебе, наверно, больнее, — ответил я, представляя душевное состояние девушки.

— Меня посадят? — как-то равнодушно спросила она.

— Не знаю, потому что почти ничего не знаю о тебе. Но в любом случае удар скалкой зачтется, — мрачно пошутил я.

Марина рассмеялась, истерично, с долей обреченности, но как оказалось вовсе не от моей мрачной шутки.

— Ну вот я и протянула руку за подаянием. Думала, этого никогда не случится, — и вновь истеричный смешок. — Ты ответишь на мое письмо из тюрьмы? Или забудешь меня?

— Как можно забыть того, кто спас тебе жизнь? Нас повенчала сама смерть, пройдясь косой над нашими головами. А союз, скрепленный дыханием смерти, самый прочный на свете.

— Повенчаны. — Она хмыкнула. — Ты будешь приходить на мои допросы?

— А тебе есть что рассказать?

— Немного: хотела быть состоятельной и независимой. Бросила институт, отвергая всех своих друзей, связалась вот с такими деловыми людьми. Они приобщили меня к веселью, беззаботному времяпрепровождению, вину, наркотикам. С помощью их денег приобрела квартиру, из которой в скором времени сделали перевалочный пункт. При получении телеграмм бежала на вокзал, к поездам, следовавшим из южных районов. Мне передавали сверточки, сумочки. Я тащила их к себе домой. Когда накапливалось несколько килограммов наркотиков, давала в газету объявление о знакомстве. Боже, сколько писем я получала и каких! Но все они остались без ответа. — Она огорченно вздохнула, как о чем-то навсегда потерянном. — В назначенный день дверь моей квартиры открывалась только однажды — в час, когда приходили за товаром. Остальную часть суток сидела взаперти, не подавая признаков своего присутствия. Мне доверяли и в то же время контролировали. Всякое самовольство исключалось, меня попросту убили бы. Я походила на зверька, попавшего в западню с железной дверью, ключи от которой в руках других, а запасного выхода не существовало. От жизненного тупика появлялись мысли о самоубийстве. Выручала «травка», которую я пристрастилась курить.

Марина говорила тихим торопливым голосом, как на исповеди. Она торопилась очиститься, как в предсмертный час, от грехов, чтобы дать свободу своей душе, живущей столько времени взаперти. Я не перебивал ее, хотя естество профессионального сыщика так и подталкивало вклиниться с вопросом.

— Твое появление здесь оказалось для меня полной неожиданностью. Я запаниковала, хотя и не показывала виду. Когда ты заговорил о двух убитых девушках, я поняла, почему меня предупредили повременить с подачей объявления. Шли какие-то неизвестные мне разборки. А выставленный вами постоянный пост внес страх не только в мою душу. Мы ожидали самого худшего — обыска. Потому и было решено разыграть перед вашими сотрудниками любовную сценку, чтобы попытаться вынести из квартиры запасы наркотиков. Роль пылкого любовника играл личный телохранитель босса, это тот мужчина, с которым ты так рвался переговорить. «Большой Вова» (я понял: речь шла о бывшем обладателе хриплого голоса) объявился перед вашим приходом, после того как ушли ваши люди, чтобы прикрыть нас в случае опасности. Он единственный, через кого я поддерживала связь и получала указания.

Ее ровная речь вдруг оборвалась. Холодноватые пальцы вновь прошлись по моим волосам и коснулись лба.

— Ты влюбился в меня? — неожиданно спросила она.

Я молчал. Пожалеть, ответить утвердительно, подарить ей маленькую надежду? Ведь были, были у меня и сильное влечение, и крутая ревность к рядом сидевшей блондинке. Что осталось сейчас — после таких потрясений — я не мог ответить даже себе, а жалость плохое успокоение, когда рушится сама жизнь.

— Ты полюбил ту, которая чище меня…

Я оторвал голову от колен и медленно, насколько позволяла боль, повернул ее. Я увидел глаза Марины. Они были полны тоски, той смертной тоски, когда человек предчувствует, что завтра для него не будет.

Это уныние в глазах проняло меня сильнее слов. Господи! Ведь совсем недавно я боготворил ее, мечтал о ее расположении, жаждал услышать ее голос.

Коснувшись ее руки, я сказал:

— Я буду дарить тебе цветы.

О, чудо! Ее глаза потеплели. В уголках появились слезинки, но их уже нельзя было назвать слезами отчаяния. Печальные губы тронула робкая улыбка радости. Но душа, видимо, все еще находилась под спудом тоски.

— Гони дальше мрачные мысли, все страшное уже позади. Дверь западни открыта и нужно выходить на свободу.