Наталья Рузанкина - Возвращение

• Название: Возвращение
• Автор: Наталья Рузанкина
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2008

---

— Она не страдала, — умиротворенно улыбнулся Хранитель. — Память о Долине и о прошлых жизнях не коснулась души Её, лишь в этой жизни потревожил Её память Изумрудный свет минувшего рая. Она вспомнила о Долине, а вскоре вспомнит и о тебе, и отринет свой мир, и посмеется в лицо Хозяйке Бала, и пойдет к вам, воскрешая всё на своем пути. О, какая чудная и дивная сила дана Ей, Идущий в Долину, за Её кошачьей египетской красотой — тысячелетия мудрости и мужества! Ты любил Воительницу, Странник, и Воительница возвратится к тебе… Прощай.

Легкие шаги Хранителя смолкли в росистом тальнике. Луна поднялась выше, в перламутровых лучах ее холодно вспыхивала трава, листы замерли, будто нарисованные, во влажном тяжелом воздухе. Странник воскрешал свое прошлое, путешествуя по пылающим кругам памяти, но не в ад вели они, нет, они восходили к Потерянному Раю, на пороге которого, улыбаясь печально и всепрощающе, его ожидала Единственная. Сон сморил его на рассвете, тревожный, ознобный вначале, золотой и спокойно-глубокий — ближе к полудню. Во сне ему приснилась дорога и дивной красоты огнеглазый дракон — первое испытание…

Глава V

Очередной наискучнейший корректорский день подходит к концу. Татьяна Ивановна лениво шелестит рукописями преуморительных «сельхозников», Лерочка прилежно красится, из зеленоватых глубин аквариума, похожего на гермошлем, наш крохотный мирок презрительно созерцают скалярии, герани на окнах тоскуют по просторному и золотому закату. Но заката сегодня не будет, серая пасмурность за окном навевает такие же пасмурные мысли, вечер предполагается дымчато-пепельный, сонный, как причудливый зверь.

— Даш, дело есть! — Лерочка подмигивает мне изящно оттененным глазом, прикрывая другой перламутрово-глянцевой прядью. — Сегодня в семь в «Корибу». Придешь?

— «Корибу»! — беззлобно передразнивает Татьяна Ивановна. — Ох, свернешь ты когда-нибудь себе шею, ох, свернешь. Мимо этого «Корибу» днем-то пройти — жуть берет… Да вы к Сашке лучше б сходили, третий день человек на работу носа не кажет, небось с сыном что…

— Ага, пришла я как-то в эту ее Воронью слободку! — эффектно возмущается Лерочка. — Так в коридоре мне какая-то Яга на ноги плюнула!

— В лосинах небось была, — понимающе кивает Татьяна Ивановна.

— Не помню! Вонь, тараканы, какое-то корыто на плите булькает — коммунальный ад тридцатых! Она ж вдова вроде профессорская, а такой бомжатник…

— Наследство профессорское на лечение Тёмкино пошло, да всё без толку… Она ведь ненамного тебя старше, а уж седая наполовину… О, Господи, крест-то какой!

Кукольное Лерочкино лицо жалостливо кривится.

— А я его видела тогда, такой глазастенький, рыжий, улыбчивый — прямо солнечный зайчик! Рисует, рисует, рисует — все стены его картинками увешаны. Смеется, разговаривает — чудо, инвалиды ведь обычно злые, дерганые, и на коляске своей по коридору гоняет — класс! Я ему еще шиншиллу китайскую подарила, поющую, на батарейках… Ой, девочки, ну я сегодня и вправду не могу, шесть уже, а мне еще в парикмахерскую, я к семи еле успеваю, — начинает канючить Лерочка. — Даш, сходи без меня, купи ей по дороге что-нибудь, — Лерочка плавно-благородным жестом опускает на стол две мятые купюры.

— Никак спонсора поймала? — весело удивляется Татьяна Ивановна.

— Поймаешь их! Тетка пенсию вчера получила. В это время сволочное лучший спонсор — пенсионеры! — и Лерочка томно закатывает глаза, подводя губы сочной коралловой помадой.

— Даш, иди сюда, — Татьяна Ивановна протягивает мне коробку «Ассорти» и бутылку белого «Муската» — подарок одного из тех преуморительных «кандидатов с сельскохозяйственного», маловнятные исследовательские откровения которого она, редактор Божьей милостью, облекла в блистательную научную статью. — Чем могу… Денег-то не предвидится пока…

— И как ты еще живешь от зарплаты до зарплаты? — изумляется Лерочка. — Целый полк усатых-полосатых — их же кормить надо! В твои годы уж внуков нянчат. Это же…

— Заткнись! — обмирая от сказанного Лерочкой, шепчу я, но непоправимое уже случилось.

Воздух застывает в комнате призрачной глыбой и сквозь неподвижную толщу его я вижу, каким жалким, растерянным становится лицо Татьяны Ивановны, как темнеют, наливаются давней неизбывной болью близорукие беспомощные глаза.

— Дура! — выдыхаю я по адресу ошеломленной перламутрово-сверкающей Лерочки, двери распахиваются, и на пороге возникает крошечный старичок с обширной коричневой лысиной, в отвратительном костюме с блекло-бордовым галстуком — местный краевед Киселев. Краевед обрадованно устремляется к столу Татьяны Ивановны, картаво бормоча приветствия и потрясая дипломатом, скрывающим очередную порцию его ужаснейших исследований по истории нашего города.

Торопливо попрощавшись, я выскакиваю за дверь, на лестницу, за мной усердно стучит каблуками Лерочка.

— Даш, ну чего ты, Даш, — в светлой пустоте лестничных пролетов тонет скрипичный Лерочкин голос.

— Сына у нее в армии убили, сына! «Усатые-полосатые», «внуков нянчить»! Соображать все-таки надо хоть немного… «Корибу»!

— Даш…

Я вырываю руку из цепких Лерочкиных коготков, сбегаю с университетского крыльца и спешу к остановке; недоумевающая и обиженная Лерочка остается позади. На полпути я замираю, потрясенная прохладной свежестью и силой вечернего света. Пасмурность сгинула, умерла навеки на пороге великого заката, высокого, чистого, пронзительно-золотого, торжественно и печально взошедшего над городом.

Странное предчувствие охватывает меня, предчувствие великой Любви и великой боли, сердце вздрагивает от невесомого прикосновения бесконечно дорогого, забытого и незабвенного, цветущий шиповник незримо касается моего лица — шиповник леса, погибший тысячи тысяч лет назад в великом огне, но теперь волшебно воскрешенный в потаенном уголке сердца, и посреди пыльной улицы проклятого Города я закрываю глаза, погружаясь в память, как в горную воду, веря, что такой закат не может обмануть. Странный шепот заполоняет всё вокруг, то шепчутся, шелестят минувшие и будущие эпохи, разрывая ткань пространства, как чудовищные черви, Демон смерти устремляет в меня темные грозные глазницы, охотясь за бессмертной душой моей, но из глубин вечности, как из волшебного колодца с затонувшим Млечным Путем на дне, слышится единственный на свете голос: «Долина!» — и возвращенный изумрудный свет на мгновение вспыхивает под отяжелевшими веками…

Я открываю глаза. Ветка шиповника лежит у ног моих, такая же чистая и прекрасная, как тот золотой закат, что засыпает на западе, а наискосок, на заплеванном тротуаре, в странных, нездешних одеждах — измученного, потрясенного, с серебряно посверкивающим мечом у пояса, с лицом изумленным и тоскующим — я вижу Тебя…

Помнишь тот огонь? Он сошел с неба и убил наше Чудо, нашу Радость и Жизнь, нашу Долину… Помнишь тот снег? Он пришел вслед за огнем и засыпал пепелище нашего Рая. Помнишь плач мой за порогом убитого счастья? Огонь и снег пришли в мир по твоей вине, единственная любовь моя, и все-таки я люблю тебя. Память плавит мозг, предвечным холодом обдает сердце, мириады жизней проходят перед взором, но я помню только жизнь с тобой, калейдоскоп лиц мелькает перед глазами, но я помню только твое лицо, тысячи цветущих долин сияют под летней лазурью, но я помню только нашу Долину… Как ты посмел убить ее? Единственная любовь моя, зачем ты впустил в наш дом Пыльную Тень и вслушался в ее золотые речи? От сотворения мира она охотится за Любовью и Радостью, обращая их в пепел, зачем ты послушал ее, единственная любовь моя? Ты и меня обрек на страдание, на путешествия по временам, пустым и страшным, на иссушающую тоску. Вот, я вспоминаю их, все века, прошедшие без Тебя и Долины, и теперь замираю в ужасе от прожитого без вас. Как ты жил без меня, Единственная Любовь моя, светло ли было твое бессмертие? Судя по страданию на лице твоем, горьким и темным было оно…

— Девушка, девушка! О Господи, помогите кто-нибудь!

— Девушка… нажрутся, а потом…

— Сумку у ей держи, сумку! Пульс проверь.

Не исчезай… В этом тихом и невозможном закате я сейчас подойду к тебе, и обниму, и расскажу, смеясь и плача, о своей земной, своей грошовой вечности, и спрошу Путь в Долину. Ибо не будет мне отныне покоя, потому что вспомнила я о Тебе и о своей предвечной Родине…

— Дочь, доча, сердце, а? Скорую, скорую!

— Не, оклемалась вроде, смотрит…

Не исчезай. Даже если она сожжена огнем и засыпана снегом, мы должны вернуться к Ней. Было ли в твоем бессмертии что-либо прекраснее Ее? В моем — не было. И сквозь пепел прорастает трава, и под снегом, зацветая, дремлют цветы. Золотой вечер становится сумрачным, хрупким, как стекло, а ты уходишь от меня по темной дороге всё дальше и дальше, и путники твои — старик, похожий на звездочета, и угрюмый Кот — так же чудны и печальны, как ты сам. Не исчезай… Единственная любовь моя, мы должны вернуться на свою Родину…