Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества

• Название: Колодец одиночества
• Автор: Маргарет Рэдклифф-Холл
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1928

Мы все большие дураки перед природой. Мы придумываем свои правила и зовем их la nature; мы говорим — она делает то, она делает это. Дураки! Она делает то, что хочет, а нам она делает длинный нос.

(Рэдклифф Холл. Колодец одиночества)

---

Ванда подходила к статуе серебряного Христа, приложившего руку к Своему сердцу, а другую руку протянувшего в мольбе. Преклонив колени, она осеняла себя Его крестом, потом закрывала глаза и забывала о Стивен. Тихо стоя позади нее, Стивен гадала, что говорит сейчас Ванда серебряному Христу, и что серебряный Христос говорит Ванде. Она думала, что Он выглядит очень усталым, этот Христос, Кому приходится слушать столько молений. Странные, бессвязные мысли приходили к ней в такие минуты; этот Человек был Богом, Богом, Который ждал — мог ли Он ответить на загадку существования Ванды, ее собственного существования? Если бы она спросила, мог ли Он ответить? Что, если она вдруг громко крикнет: «Посмотри на нас, нас здесь двое, но мы стоим за многих. Имя наше легион, и мы тоже ждем, мы тоже устали, о, как ужасно мы устали… Дашь ли Ты нам какую-нибудь надежду на последнее освобождение? Расскажешь ли Ты нам тайну нашего спасения?»

Ванда, закончив молитву, довольно неловко поднималась с колен, приобретала пару свечей и, когда она ставила их на подсвечник, то прикасалась к подошве ноги серебряного Христа, прощаясь с ним — обычай, освященный временем. Потом они со Стивен снова возвращались к озеру огней, распространявшемуся вокруг дароносицы.

Но однажды утром, когда они прибыли в церковь, над высоким алтарем дароносицы не было. Алтарь только что убрали и вымели, и Святые Дары были еще в часовне Пречистой Девы. И, пока они стояли там и смотрели на Святые Дары, подошел священник, и с ним — седой служка; они отнесли своего Бога снова в Его дом, в драгоценное святилище Его бесконечного бдения. Служка первым делом должен был зажечь Его маленький фонарь, подвешенный на колышке, а потом взять Его колокольчик. Священник поднял своего Господа из дароносицы и положил Его на шелковое покрывало, и понес Его так, как мужчина несет ребенка — бережно, нежно, но все же сильно, будто какой-то подавленный родительский инстинкт обнаружился здесь, по отношению к Богу. Фонарь ритмично качался взад-вперед, колокольчик вызванивал свое настоятельное предупреждение; потом священник осторожно последовал за служкой, который расчистил ему путь к огромному высокому алтарю. И, как в давние времена, когда такой колокольчик был вестником смерти в руке, изъеденной проказой: «Нечист! Нечист!» — вестник смерти и разложения, предупреждающий колокольчик в ужасной руке, которая никогда больше не узнает пожатия здоровой руки — теперь колокольчик вещал о приближении высшей чистоты, об Исцелителе проказы, прикованном к земле состраданием; но состраданием таким обширным, таким настойчивым, что маленький белый круг облатки содержал в себе всю страдающую вселенную. Так Узник любви, Кому никогда не вырваться на свободу, если останется хоть один прокаженный духом, нуждающийся в исцелении, проходил Свой терпеливый путь со Своей тяжкой ношей.

Ванда вдруг упала на колени и стала бить в свою тощую, бесплодную грудь, ведь, как всегда, она стыдилась и боялась, и ее страх был горьким, самым тяжелым оскорблением. Потупив глаза, с дрожащими руками, она простиралась при виде собственного спасения. Но Стивен стояла прямо, удивительно застывшая, глядя на пустую часовню Пречистой Девы.

Глава сорок восьмая

1

Той весной они впервые по-настоящему познакомились с ослепительной и трагической ночной жизнью Парижа, которая открыта перед такими людьми, как Стивен Гордон.

До этих пор они мало куда выходили по вечерам, не считая случайных вечеринок в студии или походов в кафе мягкого варианта на чашечку кофе с Барбарой и Джейми; но той весной Мэри, похоже, фанатично стремилась заявить свою принадлежность к армии презренных, к которой принадлежала Пат. Лишенная того общения, что было бы для нее и естественным, и желанным, теперь она старалась показать враждебному миру, что она могла обойтись и без него. Дух приключений, что увлек ее во Францию, отвага, что поддерживала ее в отряде, ее эмоциональная, пылкая кельтская натура — теперь все это объединилось в Мэри, чтобы вселить в нее огромное смятение, побудить к жалкому бунту против несправедливости жизни. Удар, нанесенный слабой и легкомысленной рукой, был даже более опасным, чем казалось Стивен; более опасным для них обеих, потому что этот мгновенный удар пришел во времена явного успеха и разорвал в клочья все их иллюзии.

Стивен, видевшую, что девушке не по себе, охватывало что-то вроде дурного предчувствия, тошнотворной муки из-за ее собственной неспособности обеспечить более нормальное и полное существование. Столько невинных развлечений, столько безобидных радостей общения пришлось забросить Мэри ради их союза — а она была еще молода, ей еще далеко было до тридцати. И теперь Стивен оказалась на краю той пропасти, что пролегает между предупреждением и осознанием — всех ее мучительных предупреждений об этом мире не хватило, чтобы уменьшить удар, настигший Мэри, чтобы смягчить этот удар. Глубоко униженной чувствовала себя Стивен, когда она думала об изгнании Мэри из Мортона, думала об оскорблениях, которые девушка должна была выносить из-за своей преданности и веры — все, что теряла Мэри, и что принадлежало ее юности, теперь обвиняло и терзало Стивен. Ее смелость колебалась, как огонек лампы на ветру, и почти иссякала; она чувствовала себя не такой стойкой, неспособной с прежней силой продолжать свою войну, эту беспрестанную войну за право на существование. Тогда перо выскальзывало из ее вялых пальцев, и оно не было больше острым оружием, бьющим в цель. Да, в эту весну Стивен сама познала слабость — она чувствовала себя усталой, иногда очень старой для своих лет, несмотря на свой энергичный ум и тело.

Она звала Мэри и нуждалась в том, чтобы та ее успокоила; и однажды спросила ее:

— Насколько ты меня любишь?

Мэри ответила:

— Настолько, что начинаю учиться ненавидеть… — горькие слова из таких молодых уст, как у Мэри.

И теперь были дни, когда и Стивен жаждала чего-нибудь, что могло бы отвлечь их от всех этих страданий; а ее былой успех казался ей плодом Мертвого моря, сплошными химерами. Кто она такая, чтобы устоять против всего мира, против этих беспощадных миллионов, ополчившихся, чтобы погубить ее и всех похожих на нее? Она — лишь одинокое, несчастное и нелепое создание. Она мерила шагами свой кабинет; взад-вперед, взад-вперед, отчаянными шагами; когда-то ее отец так же расхаживал по своему тихому кабинету в Мортоне. Потом предательские нервы подводили ее, и, когда Мэри приходила с Дэвидом — он был несколько подавлен, чувствуя, что здесь что-то не так — она часто оборачивалась к девушке и резко говорила:

— Ты где была?

— Просто гуляла. Я зашла к Джейми, Барбаре не очень хорошо; принесла им несколько банок мармелада «Брэнд».

— У тебя нет никакого права уходить и не ставить меня в известность, куда ты идешь — я же говорила тебе, что этого не потерплю!

Ее голос был грубым, и Мэри вспыхивала, не зная, что ее нервы напряжены до предела.

Как будто хватаясь за что-то, что оставалось безопасным, они ходили навещать добрую мадемуазель Дюфо, но реже, чем делали это в прошлом, потому что чувство вины добралось до Стивен. Глядя на мягкое лошадиное лицо с невинными глазами за толстыми стеклами очков, она думала: «Мы здесь не по праву. Если бы она знала, что мы представляем собой, она тоже не потерпела бы здесь ни одну из нас. Брокетт был прав, мы должны держаться себе подобных». И вот они все реже и реже заходили к мадемуазель Дюфо.

Мадемуазель говорила с мягким смирением:

— Разумеется, ведь теперь наша Stévenne знаменита. Зачем ей тратить свое время на нас? Я довольствуюсь тем, что была ее учительницей.

Но слепая Жюли печально качала головой:

— Все это не так; ты ошибаешься, сестра. Я чувствую в Stévenne огромное отчаяние — и от Мэри ушла частица молодости. Что это может быть? Мои пальцы слепнут, когда я спрашиваю у них причину этого отчаяния.

 — Я буду молиться за них двоих Святому Сердцу, которое все понимает, — говорила мадемуазель Дюфо.

В самом деле, ее собственное сердце попыталось бы понять — но Стивен переполняло горькое недоверие.

И вот теперь они всерьез обратились к обществу таких, как они, ведь, как прозорливо угадывала когда-то Паддл, для таких людей, как Стивен, «подобное тянется к подобному». Итак, когда Пат однажды неожиданно зашла к ним, чтобы пригласить на вечеринку в баре «Идеал», Стивен не стала спорить с быстрым и слишком охотным согласием Мэри.

Пат сказала, что они собираются пройтись по барам. Ждали Ванду и, возможно, Брокетта. Дикки Вест, американская летчица, была в Париже, и она тоже обещала присоединиться к ним. О да, а еще была Валери Сеймур — Валери вытащила из ее угла Жанна Морель, ее последнее завоевание. Пат предполагала, что Валери будет пить лимонный сок с мякотью и служить для всех холодным душем; она, разумеется, или уснет, или начнет фырчать — для таких вечеринок она не особое приобретение. Но могут ли они рассчитывать на автомобиль Стивен? В холодных серых утренних сумерках такси на Монмартре иногда не хватало. Стивен кивнула, думая, с каким нелепым недовольством Пат говорила о холодных серых рассветах и обо всем, что нравилось им на Монмартре. После того, как она ушла, Стивен слегка нахмурилась.