Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества

• Название: Колодец одиночества
• Автор: Маргарет Рэдклифф-Холл
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1928

Мы все большие дураки перед природой. Мы придумываем свои правила и зовем их la nature; мы говорим — она делает то, она делает это. Дураки! Она делает то, что хочет, а нам она делает длинный нос.

(Рэдклифф Холл. Колодец одиночества)

---

Тогда Стивен придется рассказать ей жестокую правду. Она скажет: «Я одна из тех, кого Бог отметил клеймом на лбу. Подобно Каину, я отмечена и запятнана. Если ты придешь ко мне, Мэри, мир будет избегать тебя, будет преследовать тебя, назовет тебя нечистой. Наша любовь может быть преданной до смерти и после смерти — но мир назовет ее нечистой. Мы, возможно, не причиним вреда своей любовью ни одному живому существу; но все это не спасет тебя от плетей мира, который отвернется от самых благородных твоих поступков и будет находить в тебе лишь развращенность и подлость. Ты увидишь, как мужчины и женщины умеют унижать друг друга, возлагая ношу своих грехов на своих детей. Ты увидишь неверность, ложь и обман среди тех, на кого мир взирает с одобрением. Ты обнаружишь, что многие из них очерствели душой, стали жадными, себялюбивыми, жестокими и похотливыми; и тогда ты обернешься ко мне и скажешь: «Ты и я больше достойны уважения, чем эти люди. Почему мир преследует нас, Стивен?» И я отвечу: «Потому что в этом мире существует терпимость лишь к так называемым нормальным». И когда ты придешь ко мне за защитой, я скажу: «Я не могу защитить тебя, Мэри, мир лишил меня права защищать тебя; я совсем беспомощна, я могу только любить тебя».

Теперь Стивен дрожала. Несмотря на свою силу и прекрасные физические данные, она стояла на месте и дрожала. Она чувствовала смертельный холод, ее зубы стучали от холода, и, когда она двинулась, ее шаги были нетвердыми. Она взобралась по широким ступеням с бесконечной осторожностью, чтобы случайно не споткнуться; она медленно поднимала ноги, очень осторожно, ведь, если она споткнулась бы, она могла разбудить Мэри.

4

Десять дней спустя Стивен говорила матери:

— Мне понадобится перемена обстановки, и надолго. Мне повезло, что девушка, которую я встретила в отряде, свободна и может поехать со мной. Мы наймем виллу в Оротаве, там остается мебель и слуги, но Бог знает, что это будет за дом, он принадлежит какому-то испанцу; во всяком случае, там будет солнечно.

— Наверное, в Оротаве чудесно, — сказала Анна.

Но Паддл, глядя на Стивен, не сказала ничего.

Этим вечером Стивен постучалась к Паддл:

— Можно войти?

— Да, заходи, моя милая. Иди, сядь у огня — сделать тебе какао?

— Нет, спасибо.

Долгая пауза, пока Паддл сидела, завернувшись в мягкий серый шерстяной халат. Тогда она тоже поставила стул к огню и через некоторое время сказала:

— Приятно тебя видеть… твоя старая учительница по тебе скучала.

— Не больше, чем я скучала по ней, Паддл.

Было ли это правдой? Стивен вдруг покраснела, и обе надолго замолчали.

Паддл довольно хорошо понимала, что Стивен была несчастлива. Они не жили бок о бок все эти годы, но Паддл хватало чутья; она чувствовала, что случилось что-то серьезное, и инстинкт предупреждал ее, что это могло быть, и внутри она втайне содрогалась. Ведь перед ней сидела не молодая неопытная девушка, но женщина почти тридцати двух лет, далеко вышедшая за пределы ее руководства. Эта женщина будет решать свои проблемы сама и по-своему — как делала всегда. Паддл приходилось быть тактичной в своих расспросах.

Она мягко сказала:

— Расскажи мне о своей новой подруге. Ты встретила ее в отряде?

— Да, мы встретились в отряде, я говорила тебе этим вечером — ее зовут Мэри Ллевеллин.

— Сколько ей лет, Стивен?

— Еще нет двадцати двух.

Паддл сказала:

— Нет двадцати двух… такая молодая… — поглядела на Стивен и замолчала.

Но теперь заговорила Стивен, очень быстро:

— Я рада, что ты спросила меня о ней, Паддл, ведь я собираюсь обеспечить ей дом. У нее нет никого, кроме каких-то дальних родственников, и, насколько я понимаю, она им не нужна. Я попробую пристроить ее к тому, чтобы печатать мои книги, как она просила, тогда она будет чувствовать себя независимой; конечно же, она будет совершенно свободна — если не получится, она всегда может меня покинуть… но я надеюсь, что все получится. Она общительная, мы любим одно и то же, во всяком случае, она подарит мне интерес к жизни…

Паддл думала: «Она не расскажет мне».

Стивен вынула портсигар, из которого извлекла аккуратную маленькую фотографию:

— Не очень хороший снимок, сделан на фронте…

Но Паддл поглядела на Мэри Ллевеллин. Потом она резко подняла глаза и встретилась взглядом со Стивен — не говоря ни слова, она вернула фотографию.

Стивен сказала:

— Теперь я хочу поговорить о тебе. Ты уедешь в Париж сразу же или останешься здесь, пока мы не приедем из Оротавы? Делай, как пожелаешь, дом уже готов, тебе нужно будет лишь послать Полине открытку; они ждут тебя в любой момент.

Она ждала ответа Паддл.

И Паддл, маленький, но неукротимый боец, вступила в битву против самой себя, чтобы подавить внезапную горячую ревность, внезапную, почти яростную обиду. Она видела себя, изнуренную старую женщину, которая стала уже скучной и усталой из-за своей долгой службы; которая уже пережила смысл своей жизни, ее общество было теперь бесполезно для Стивен. Зимой ее мучил ревматизм, летом — вялость; когда она была молода, она не знала молодости, разве что ее молодость была кнутом для ее чувствительной совести. Теперь она была стара, и какая жизнь ей оставалась? Ей не оставалось даже привилегии охранять свою подругу — ведь Паддл хорошо знала, что ее присутствие в Париже будет только смущать их, хотя и не сможет им помешать. Невозможно противостоять судьбе, если пробил час; и все же в глубине души она опасалась того, что этот час пробил для Стивен. И — кто станет ее обвинять? — она действительно молилась, чтобы Стивен досталась ее доля счастья, какое-нибудь средство от житейских ран: «Только не так, как я… пусть она не состарится так, как состарилась я». Потом она вдруг вспомнила, что Стивен ждет ответа.

Она тихо сказала:

— Послушай, милая моя, сейчас я размышляла; мне кажется, я не должна покидать твою мать, у нее слабое сердце… ничего серьезного, конечно, но она не должна жить в Мортоне в полном одиночестве; и, если даже не говорить о здоровье, грустное это дело — жить в одиночестве. Есть и еще кое-что. Я стала усталой и ленивой, и не хочу отрываться от корней. Когда приходят годы, начинаешь укореняться в своих привычках, а мне как раз подходит жизнь здесь, в Мортоне. Я не хотела приезжать сюда, Стивен, об этом я говорила, но я была неправа, ведь я нужна твоей матери — теперь нужна даже больше, чем во время войны, потому что во время войны у нее было чем заняться. Господи! Я глупая старая женщина — знаешь, ведь в Париже я тосковала по Англии! Мне не хватало булочек за пенни. Представляешь? А ведь я жила в Париже! Только… — ее голос чуть дрогнул, — только если ты когда-нибудь почувствуешь, что нуждаешься во мне, если тебе когда-нибудь понадобится мой совет или помощь — ты ведь пошлешь за мной, правда, моя милая? Я хоть и старая, но сразу прибегу к тебе, если ты почувствуешь, что я действительно нужна тебе, Стивен.

Стивен протянула руку, и Паддл сжала ее.

— Я не все могу выразить, — медленно сказала Стивен. — Я не могу выразить тебе свою благодарность за все, что ты сделала — не могу найти слов. Но… я хочу, чтобы ты знала, что я стараюсь играть в открытую.

— Рано или поздно всегда начинаешь играть в открытую, — сказала Паддл.

И вот, после почти восемнадцати лет совместной жизни, близкие подруги и компаньонки теперь практически расстались.

Глава тридцать восьмая

1

Вилла «Кипарис» в Оротаве была построена на мысе над Пуэрто. Она называлась так из-за прекрасных кипарисов, которых было много в просторном саду. В Пуэрто были смех, крики и пение, когда телеги, запряженные быками, наполненные ящиками бананов, скрипя и спотыкаясь, ехали вниз, на пристань. В Пуэрто, можно сказать, вечно шла торговля, потому что за пирсом ждали грязные пароходы, увозившие фрукты; но вилла «Кипарис» стояла в гордом одиночестве, как испанский гранд, видевший лучшие дни — чувствовалось, что здесь терпеть не могут торговлю.

Вилла была старше, чем улицы Пуэрто, хотя ее почтенные камни заросли травой. Она была старше, чем самые старые виллы на холме, известном как старая Оротава, хотя ее ставни с зелеными решетками выгорели добела на солнце за долгие годы в тропическом климате. Она была такой старой, что ни один крестьянин не мог сказать точно, когда она появилась; записи об этом были утрачены, если когда-либо существовали — ведь ее история интересовала лишь ее владельца. А ее владелец всегда был в Испании, и его управляющий, отвечавший за ремонт, был слишком ленивым, чтобы беспокоиться из-за мелочей. Какая разница, когда был заложен первый камень, или кто его заложил? Ведь вилла всегда хорошо сдавалась… он зевал, сворачивал сигарету, зализывая бумагу кончиком толстого красного языка, и наконец отправлялся поспать на солнышке, чтобы увидеть во сне приличные комиссионные.