Инал Кануков - Антология осетинской прозы

• Название: Антология осетинской прозы
• Автор: Инал Кануков
• Издательство: Ир
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

В книгу вошли лучшие рассказы, повести, главы из романов осетинских писателей в переводе на русский язык.

---

Они обнажили кинжалы…

Батраз понимал, что он вышел на смертный бой, и жизнь свою дешево отдавать не хотел. Кавдын же таил в сердце погибшую жизнь. Перед глазами вставал его старый враг — Годах.

Недолго тянулся бой. Враги вместе ударили. Батраз целился в живот, но кинжал упал и воткнулся в землю. Кавдын так рассек Батразу правую руку, что она повисла.

— Потихоньку убиваю тебя, Батраз, — сказал Кавдын.

Едва лишь Батраз схватил кинжал левой рукой — по левой руке получил удар. Она тоже повисла. Юношеская сила и ловкость не пропали еще у Кавдына. Он махнул кинжалом над левой скулой Батраза — ухо упало на зеленую траву.

Тогда застонал Батраз. Вновь стиснул он правой рукой кинжал, но уже ослаб — чуть царапнул только Кавдына.

Кавдын кольнул — острие кинжала выскочило из спины Батраза. Упал Батраз, перевернулся в глубокой нескошенной траве, — и Кавдын отсек голову юноши и положил на его грудь.

Точно от рубки леса устал, — отдохнуть решил Кавдын: присел на холмик, набил трубку, закурил. Дым выпускает и о своей жизни думает. Дни — с тех пор как себя помнит — словно листья перед ним кружатся. Поздно вставал, когда маленький был… Солнце уже высоко взойдет… Выходил, протирая глаза… «Умойся, я дам тебе теплого молока», — скажет, бывало, мать. В теплое молоко кукурузный чурек накрошит. Как тогда вкусно казалось… Вдруг детские голоса доносятся — бежишь на улицу, оставив чашку.

Как хороши были «праздники урожая». Обходят дома молодые ребята, собирают в мешки подношения хозяев, несут в поле, пируют там. Как будто большие, по старшинству рассаживались. Тосты говорили. Песни пели.

Когда подрос, на работу начал бегать. «Кавдын сильный мальчик». Как приятно слышать было…

Курит, дым пускает Кавдын. О пройденных шагах жизни думает.

Или в ночном… Боролся с товарищами… Никогда внизу не был. Ни одного мальчика не оставил непобежденным… Веселое время…

А на танцах… Любили девушки с ним танцевать. На его предложение ни одна девушка не ответила бы отказом.

Задумался Кавдын — все вспомнил. Танцы… Всхрапыванье лошадей… Музыка… Девушка Цорати… Отрезанное ухо…

Посмотрел Кавдын на убитого.

— Это что такое? Где я? — спросил он и точно проснулся, протер глаза.

— Пятнадцать лет, лучшие дни жизни похоронил я!.. Пятнадцать лет мечтал, жаждал этого дня… Что же теперь я буду делать? Нужна ли кому-нибудь моя жизнь?

Как красивы, как радостны бывают наши горские поля после сенокоса! У каждого человека легко становится на сердце. Но почему это кто-то плачет?

Маленький мальчик плачет — горюет. Смотрит на убитого брата, смотрит на убийцу, топчется на верхушке стога.

Если было б оружие, если б в руках сила была! Спрыгнул бы, изрубил бы на куски убийцу брата.

Но знает, что мал он; знает, что сил не хватит.

— Эй, мальчик, слазь, иди сюда! — позвал Кавдын.

«Теперь меня убьет», — подумал мальчик, крепко прижался к стогу, громче зарыдал.

Кавдын понял, что мальчик испугался.

— Нет, мальчик, иди сюда. Не бойся, ничего тебе не сделаю.

Мальчик не верил Кавдыну. И Кавдын поднял винтовку:

— Иди по-хорошему — ничего не сделаю. Если не придешь — я тебя из винтовки пристрелю.

Мальчик медленно сполз со стога и пошел к Кавдыну, иногда останавливаясь в нерешительности.

— Иди, иди! Не бойся я тебе говорю, — подбодрял Кавдын мягко и ласково.

Но мальчик, увидев близко тело брата, опять заплакал.

Кавдын подошел к нему:

— Мальчик, перестань плакать. Ведь твой отец — Годах — сильный был человек, а ты его сын… Зачем ты, как девушка, плачешь?.. Я убил твоего брата… Возьми винтовку и бей в меня.

Мальчик не верил Кавдыну, плакал громче.

Кавдын взмахнул винтовкой и сказал:

— Умеешь стрелять из винтовки?.. Тогда я научу тебя… Никогда не стрелял? Надо так… Вот я зарядил ее… Теперь, если этот железный хвостик потянешь к себе, винтовка выстрелит.

Кавдын прикладом протянул винтовку мальчику.

— Держи… Приклад поставь на правое плечо, а дуло — мне в грудь, и выстрели.

Мальчик стоял смирно, не брал винтовку, не верил Кавдыну.

— Стыдись! Твой отец Годах в твои годы на охоту ходил, а ты из винтовки стрелять не умеешь.

В глазах у мальчика сверкнули искры. Секунду он постоял, как бы готовясь к прыжку, потом быстро схватил тяжелую винтовку, словно в ней не было веса, и спустил курок.

Один раз мотнул руками Кавдын и упал навзничь.

Испугавшись выстрела, птицы перепорхнули на дальние деревья. Каркая, низко-низко над убитыми полетели вороны и присели на холмик — посмотреть, не обманывают ли мертвые, не шевельнутся ли.

Перевод Ф. Гатуевой

Цомак Гадиев ЧЕСТЬ ПРЕДКОВ Рассказ

Дахци жил на окраине селенья, у большой дороги. Зелеными волнами бурьяна врывалась буйная степь в его пустой двор. Покосившийся, крытый соломой домишко. Дахци был олицетворением безысходной нужды. Зимою, когда снег тяжело давил на соломенную крышу, домишко выглядел совсем убого. А зима выдалась лютая. Январь шел суровой поступью своих дней и ночей, дышал с гор на равнину морозом и холодными белыми глазами заглядывал в кривые окошки Дахциева дома.

Был воскресный день. И хотя, по видимости, он ничем не отличался от будничных дней, Дахци и семья его суетились по-праздничному. Жена его Бабуз возилась в углу с тестом, а шестнадцатилетняя дочь Сона подбрасывала сырой хворост в дымящийся очаг.

Дахци туго подпоясал старую нагольную шубенку и вышел во двор. Постоял во дворе, заглянул на баз, где сын его Мисост давал корм корове и лошади, вышел на улицу и тихими шагами направился по дороге в село. В голове его, как пчелы, роились разные мысли..

«Помогает нынешняя власть беднякам, помогает, — думал Дахци, — но по своей робости, скромности я, как и прежде, живу бедняком, где-то на окраине села. Кровью и потом исходит вся семья моя над клочком кукурузного поля, над клочком сенокоса. Лошаденка совсем отощала и раздулась от соломы, коровенка наша мала и невзрачна». Так думал Дахци.

И даже куры жены его Бабуз казались ему такими же невзрачными и несчастными, как и он сам, как и вся его семья. А тут еще дочь Сона и сын Мисост записались в комсомол, ходят на какие-то собрания, и теперь из-за них кое-кто из соседей смотрит на него враждебными глазами. Взять хотя бы соседа Ильяса, богатого Ильяса.

В то время Дахци как раз шел мимо его дома. Глядь, сам Ильяс вышел за ворота. Остановился Дахци, поздоровался. Посмотрел на него Ильяс с высоты своего величия.

— Эх, Дахци, — сказал Ильяс, — все испортили друзья твоего сына, эти большевики. Погубили они честь наших предков. В свой Новый год, говорят, они устроили пир, на котором вперемежку сидели и мужчины, и женщины. Тьфу, будь они прокляты!

— А что же с ними поделаешь! — ответил Дахци.

— Правильно говоришь, мы ничего поделать не можем, но… приходит их конец, не бойся. Ты знаешь Тохтиева Мамсура, которому в царское время немного послужить осталось, чтобы стать полковником? Так он говорит, что дольше этой весны большевики не продержатся. Тебе бы, мое солнышко, нужно поберечь своего сына и дочь, — они связались с озорной молодежью!

Постояли, еще немного, Ильяс вернулся, а Дахци направился своей дорогой в село. Новая забота снедает его: сын Мисост и дочь Сона — это единственная его надежда. А вдруг опять придут эти вестники несчастья, белые — они не очень-то разбирают, кто прав, кто виноват. Припомнились ему насилия деникинских войск, пьяные офицеры, виселицы. Перед глазами встала картина: посреди села, на площади, около правления, поставлена виселица, а на ней качается человек, видно, русский и, судя по рваной одежде, бедняк. Какой-то белогвардеец всунул ему в оскаленный рот папиросу и на голову его набекрень посадил старую шапку. Сельские ребятишки собрались вокруг и смотрят с детским любопытством.

— Не допусти, боже, не допусти, боже, — проговорил Дахци. Расстроился он, не пошел дальше и вернулся домой.

Дома Дахци застал только жену. Мисост и Сона ушли в сельский клуб. На людях Дахци был молчалив, но дома мог показать язвительность своего языка. Бабуз сразу поняла, что муж ее опять чем-то разгневан.

— Все погубили эти проклятые, — сурово сказал Дахци.

Бабуз повернулась к нему.

— Кто тебе опять жизни не дает?

— Кто, говоришь? Друзья твоих детей, кто еще!

— Оставь, пожалуйста! Опять тебе кто-то наговорил на детей.

— Ну, скажи-ка мне, если так, где они, твои чада? Где они шляются? Надо тебе сказать, что дети в тебя пошли привычкой шляться да пререкаться.

Долго ворчал и ругался Дахци, пока не уснул в своей клетушке, так и не дождавшись возвращения Мисоста и Соны.

С этого дня Дахци повел борьбу против Мисоста и Соны. Но в этой борьбе, то открытой, то скрытой, ему приходилось порою туго, и тогда он всю злость изливал на жену.