Борис Ряховский - Отрочество архитектора Найденова

• Название: Отрочество архитектора Найденова
• Автор: Борис Ряховский
• Жанр: Советская классическая проза

Небольшой степной городок, над крышами которого клубятся голубиные стаи; мир голубятников со своими неписаными законами, обычаями, нравами — и подросток, восставший против его бессмысленной жестокости и тем утверждающий себя как личность. Это трудный и сложный процесс — становление человека. В повести Б. Ряховского главный герой дан в столкновениях, в стычках, мальчишеских, конечно, но требующих тем не менее самого обостренного напряжения всех своих духовных сил.

В 1986 году по повести был снят фильм «Чужая Белая и Рябой».

---

Ребята спустились во двор. Сережа оглянулся:

— Может, кто следит за нами?..

— Нужны мы ему!.. — Седой оглянулся, ему передалось Сережино напряжение. — Пойдем выследим Мартына, может, стырим белую…

— А капканы?

— Откуда у него капканы? — неуверенно возразил Седой.

— Купил в охотничьем магазине. Запросто ногу перешибет. Седой закричал на Сережу.

— Отдать ему белую, да?.. Ты сорвался бы с крыши насмерть! Понял?.. Мешок бы с костями!

Сережа вновь оглянулся на свой пустой двор, голый, утоптанный до каменной твердости, переходящий в улицу. По ту ее сторону кипел, ворочался базар.

— Жуса с собой бы позвать — сказал Сережа. — У него пистолет…

— Жуса? Ты бы видел!.. Жус ему кланялся до дверей, как китаец своему императору.

Сережа стал неуверенно пояснять свою мысль, и Седой понял, что он заговорил о Жусе из веры в какую-то ограничительную силу: есть же кто-то сильнее Мартына, должен быть…

V

Здание вокзала, амбулатория, перекидной мост, депо, мастерские ПЧ, прочие службы и десятка три жилых железнодорожных домов — одноэтажных, сложенных из тесаного рыжего камня, как бы вдавленных в землю своей тяжестью — образовывали ансамбль. Поставлено все это было разом в начале века, когда тянули ветку в Среднюю Азию, поставлено добротно; через двадцать лет Седому, главному архитектору города, при перестройке привокзального района придется выслушивать сетования начальника СМУ на прочность здешних построек — их будут долбить и крушить не одну неделю.

Вдоль домов тянулись сараи, уборные с множеством дверей, размерами не уступавшие сараям, мусорные ящики.

Щель между сараями приходилась напротив мартыновского крыльца. Между тем то Седой, то Сережа быстро оглядывались на проходивших вдали за их спинами людей — вдруг Мартын их засёк и сейчас подкрадывается к ним?..

Пустынна была улица — глиняное, в пятках солонца пространство с кучами мусора и золы в колеях. Седой унял наконец дрожь в руках.

— Он!..

На крыльце стоял Мартын. Он был в своем поношенном мятом кителе, в руке держал хозяйственную сумку. Мартын с неуверенностью раз-другой оглянулся через плечо в темный провал коридора, потянулся туда своей лошадиной головой: прислушивался. На его старом лице, морщинистом, стянутом подковообразной складкой вокруг рта, как кошелек шнурком, было выражение обиды и одновременно безысходности.

Он побрел направо — к станции, следовательно. Он брел, как старая лошадь, сутулый, штанины болтались на прямых, как палки, ногах, плечевые кости выдвинулись вперед и вверх, китель, весь в складках и ямах, висел на их выступах. Седой вновь пытался унять дрожь в руках, стиснув кулаки. Эта жалкость, заурядность облика Мартына была прикрытием, защитной окраской; но им была известна его тайная, его другая жизнь! Седой переживал чувство, с каким брал в руки лезвие: страшно и сладостно.

— Я за ним! — зашептал Седой. — Ты домой к нему!.. Сережа медлил.

— Ну, гадство, что встал?

— Зачем домой?

— Цыган принес ему белую днем. Может, она еще дома у него? Не успел переправить в голубятню?.. Сцапаешь — и деру!..

— А ты за ним? Зачем? Он за хлебом… Седой толкнул Сережу:

— Ладно, я к нему домой.

Сережа бросился было бежать, но остановился шагах в десяти и жалобно поглядел на Седого. Тот повернулся, чтобы не встретиться глазами с другом, проскользнул в проход между сараем и помойным ящиком и пошел через двор к крыльцу, напевая сиплым голоском:

— Горит в сердцах у нас бутылка с керосином!

Он вошел в квартиру справа — выбрал ее потому, что двери там были полуоткрыты. С порога кухни Седой пушечно, по-мужски откашлялся, сказал твердо:

— Мне товарища Мартынова!

Он держался прямо, развернув плечи, кулаком постукивал в ладонь.

— Кто там еще? — отозвались с досадой.

В кухню вошла женщина. Оглянулась, произнесла со злостью:

— Уехал, значит? — Она поправила обеими руками прическу — волосы у нее были обесцвечены перекисью и завиты, — затем одернула свое крепдешиновое платье, так что оно обтянуло ее живот, а бант на груди встал торчком.

— Я пришел за голубкой!

Женщина оборвала его:

— Да, да, скребся тут голубь какой-то… Черт бы вас драл с вашими голубями!

— А куда он ее понес?

— Так вашему брату и скажи! Завтра же обкрадете! — Она в раздражении взяла со стола тарелку, перегнулась через подоконник, вытряхнула остатки каши. — Он думает, я не знаю, куда он ездит!.. А десятник с разъезда проговорился!.. Я тут сиди всю жизнь одна… Таскались в горемах[5], пески, пыль, окна не открыть в вагончике! Шваль такая, прости господи, белье с веревок таскали!..

Седой выскочил на крыльцо, оглянулся — ни Мартына, ни Сережи, дядька возле мотоцикла, вдали пацанята гонялись за щенком. Высунулась белая теткина голова, позвала:

— Иди сюда, пацан! А что, и скажу!.. — Эта мысль ее развеселила. — Ты придешь, он тебе: как нашел? А ты ему: ваша жена Зоя Петровна сказала… До сорок первого разъезда доедешь. Как сойдешь — барак, путейцы живут. Ты ходом в степь, увидишь брошенные дома. Десятник говорил: недалеко…

Раскатисто-властным окриком она вернула Седого, вновь затрясла опрокинутой тарелкой. На уровне его глаз были выбритые впадины ее подмышек.

— Первым делом скажи ему: место указала ваша жена Зоя Петровна!..

Седой бросился бежать к станции. Он уже видел, как находят дом Мартына. Сережа идет вторым — страхует. Седой врывается во двор. В пристройке кипит птица!.. Сторублевые, загадочные, известные в городе только по рассказам тошкари из Бухары, Самарканда. Седой делает шаг, другой, от ужасе слабеет: со скрежетом срабатывает механизм, гремят колеса. Нельзя, нельзя было наступать на ту доску у входа! Пол опускается, проплыли стены, склизкие, бугристые от ядовитых, выросших без света грибов. Затих скрежет железных колес и цепей. Седой очутился в сырой, холодной яме. Сверху раздался хохот, он взглянул, увидел голову Мартына. Она раскрывала рот, гримасничала, волосы вздувал восходящий из ямы поток воздуха. Что-то упало на Седого, он взглянул: кусок хлеба!..

Из-за ограды амбулатории вышел на Седого Сережа, на лице обычное выражение ленивого спокойствия. Седой выкрикнул в негодовании:

— Упустил, идиот?

— На перроне сшивается, у лавочек. Дяхан с ним какой-то…

— Он белую повез! К себе, туда!

Пуста была плита перрона. По дальнему пути неслышно уходил товарный состав…

— К домам подходим вместе. Как найдем дом Мартына, разделимся.

— Почему? — спросил Сережа. Они сидели на тормозной площадке в хвосте товарняка. — Почему разделимся?

— У него там ловушки расставлены, западни, понял?.. Я пойду первый. Если провалюсь, ты выручаешь.

— Почему ты первый пойдешь?

— Ты ж сильнее. Огреешь Мартына дрючком, меня вытащишь, белую берем — и ходу в степь.

Стукнули колодки, зашипел воздух — проверяли тормоза. Сережа спрыгнул на землю.

— Я не могу ехать сейчас, Пепе ждет, — сказал он, глядя на Седого снизу. — Давай завтра, с утра…

— Мартына там не будет, ему ж на работу с утра. Мы его сейчас бы врасплох!.. Птица во дворе. Поймаем белую — и деру в степь. Завтра же все на запорах, ловушки! Проводок зацепишь какой. Или наступишь на доску. Вроде просто доска в полу — загремишь в подпол!..

— Я не могу. — Сережа отвел глаза.

Поезд качнулся, покатил. Прошли опоры перекидного моста со строчкой заклепок в жирной копоти, бойчее застучали колеса на стыках. Седой спрыгнул перед выходной стрелкой. Через пустырь от черного цилиндра мастерских бежал к нему Сережа, высоко вскидывая ноги в бурьяне. Приближаясь, он перешел на шаг, глядел, робея. Споткнулся о шейку колесной пары, повалился. Седой подскочил, подал ему руку. Сережа дернул его, повалил, они забарахтались с хохотом, счастливые своим примирением.

— Я только к Пепе! Заскочу! — Сережа хватал воздух распаленным ртом…

Мария Евгеньевна положила им на тарелки по второму пласту омлета с кабачками, полила горячим густым соусом из сметаны и пригоршнями стала сыпать рубленый укроп.

Ни Сережа, ни Седой не возражали против добавки: не задобрят они Марию Евгеньевну, не отделаться от нее. Она собиралась проводить сына на урок к Пепе. Делала она это часто; сегодня же, как было объявлено ею в начале ужина, следует дать Петру Петровичу отставку: «Из-за этой истории…» Подразумевалось, что Сережа не найдет в себе сил передать Пепе решение матери.

Евгений Ильич — он сидел с книгой в своем углу — поворотился лицом к обеденному столу и сказал:

— Машенька, затем Петр Петрович увидит Сережу в классе у Ксении Николаевны и все поймет…

Седой ловил взгляд старика, искал случая сказать, что теперь с Жусом дружбы у него нет. С этой готовой фразой он вошел сюда, однако Евгений Ильич не замечал его.