Михаил Иманов - Чистая сила

• Название: Чистая сила
• Автор: Михаил Иманов
• Издательство: Современник
• Жанр: Детектив
• Год: 1988
• ISBN: 5-270-00184-5

События полудетективного характера, являющиеся следствием споров из-за крупного наследства, развиваются в романе необычайно стремительно. И главный герой произведения, невольный их участник, не может решить — на чьей он стороне. Его сомнения, попытки разобраться и уяснить, насколько действенна сила и власть денег, что такое любовь к людям и к отдельному человеку, что значит верная позиция в жизни, как быть максимально полезным обществу — вот основной круг проблем романа М. Иманова «Чистая сила».

---

— Я повторяю: мне не нужны теперь эти деньги (или как это там называется?). Да, это называется — чистая сила. Хороша же эта «чистая сила», а в особенности — чиста. Да, она чиста, не спорю. Только чиста она сама по себе, потому что всю грязь свою отдает, об людей чистится, на них грязь свою оставляет. А то, что сила она — с этим тоже не спорю. Сила! Да еще какая! Коробочка с резиночкой — вот весь ее приют, хоромы, так сказать. Что ж — хитрые хоромы, а главное — непритязательные. Только в таких непритязательных хоромах великая идея и может храниться, потому что великая идея — она всегда из хижин, но никогда — из дворцов. Я эту коробочку только сейчас увидел и все-таки предполагал хоть какой-нибудь сундучок, пусть и не старинной работы, но все-таки сундучок или укладку — хоть под старину. А оказывается, всего-то коробочка картонная, в которую старые счета складывать, да и то — просроченные, ненужные, только из педантизма хозяйского сохраняемые; так, на всякий случай. Я так много об этой коробочке сейчас говорю, хотя сама она, может быть, и полслова не стоит, ибо дело не в ней. Но говорю потому, что эта коробочка всю мою жизнь испортила. Да, испортила. И если даже я сейчас другое говорю и другое думаю, то все равно — возврата нет. Точно я знаю, что нет возврата. Знаю, что час пройдет, ну, пусть месяц, даже год допускаю, но все равно грязь из этой коробочки на меня вернется, как бы я тщательно (а я буду тщательно) ее сейчас ни соскабливал. Но — это дело будущее и от смысла моей речи далекое.

Что ж я такое? И откуда я такой явился? Первый раз я с коробочкой соприкоснулся (разумеется, не ведая еще ничего), когда мне было каких-нибудь девять лет. Тогда-то этот человек и появился у нас. Комнату у нас снимал. Он комнату снимал, а мы на кухне жили: в собственной кухне собственного нашего дома. Только весь наш с матерью «собственный дом» и состоял из комнаты да кухни, даже прихожей не было. Отца к тому времени тоже не было. Уехал он на заработки, в Сибирь, да больше и не возвращался. Мать говорила, что по заданию он там и что долго ему там пробыть. Но я-то и тогда знал, что не по заданию, улица — она все знает, а я на улице рос. Да и заработки эти были странные — ничего мы с матерью от этих заработков не имели. Но ладно — дело не в этом. Вот тогда и появился у нас квартирант: тихий, предупредительный, конфетками меня одаривал, по головке гладил. А видеть мы его мало видели: уйдет утром, приходит к вечеру, закроется в комнате — и все. Разве я знал тогда… Да, думаю, и мать ничего не знала. Нет, что это я говорю — конечно же не знала. А здесь война началась, и ушел наш квартирант воевать. От нас уходил и вещи свои у нас оставил. Не знал я тогда, что среди вещей была эта самая коробочка. Мать знала. Мать эту коробочку и хранила. Ведь вот как сыграл! Вот ведь на что пошел! Нет, в проницательности ему не откажешь. Видел он, насквозь мою мать видел. Сохранила она коробочку, я-то думаю, и она мне говорила, что ни разу в нее и не заглянула, и даже тогда не тронула, когда «похоронка» пришла и когда она, вследствие уговора, полной владелицей  в с е г о  имущества своего квартиранта стала — а уж коробочки тем более. Но только и тогда не тронула она коробочку. А ведь не из-за идеи не тронула. Она такого слова, может быть, никогда и не слыхивала. Из порядочности своей не тронула. И ни про какую силу — «чистую» или «не чистую» — не знала. Так кто же настоящий хранитель?! А? Она и есть настоящий хранитель. Честность и порядочность свою умела хранить. И ни для одной себя хранила, хотя тоже об этом не догадывалась. Таких хранительниц на нашей земле много было, и сейчас есть — от одной к другой передают… и хранят. И мы сохранены, пока они есть, не совсем мы погибшие, раз они есть и хранят. Даже такие, как я, погибшие, — не окончательно погибшие, раз они есть.

А квартирант наш вернулся, не погиб. Мне вот сейчас какая мысль пришла: может быть, он и вернулся, и не погиб потому, что она хранила. Может быть, она этим своим ожиданием его и спасла. Мне скажут, что это только измышления хитрого ума, на случай. И не только скажут, но и возьмутся доказать. Но разве докажут? Нет, никто обратное не докажет. А ведь она ждала, если хранила. А он погиб и воскрес. Вот и доказывай.

Он вернулся. Я его тогда уже не увидел (учился я и в другом городе жил), так что следующая наша встреча вот аж через сколько лет случилась. Ждал я этой встречи, гонялся я за этой встречей и — вот настиг. И коробочка передо мной: так близко, как никогда не была. А мать умерла. И незадолго до смерти, в случайном разговоре, заметьте, что в случайном, про все мне и поведала. Для нее это не было ни подвигом, ни тайной, а так — чужое дело. Хорошо она о своем квартиранте отзывалась, с большим прямо-таки уважением. Мол, до чего же хорошие люди на свете живут. Мол, кто я ему такая? А он аттестат свой всю войну присылал и после, как съехал (а он через несколько дней после возвращения — воскресения?! — и съехал), все равно не забывал, кое-какие деньги пересылал. А кто, мол, я для него? Вот, мол, какие благородные люди на свет являются. Все она мне тогда рассказала: и про коробочку, и про уговор. Я ей и говорю: «Что ж ты, когда «похоронка» пришла, даже и не посмотрела на все это богатство? Ведь оно теперь твое стало». А она даже испугалась: «Как же можно, Петя, — чужие вещи. Человек мне доверие сделал — как же можно». То есть не поняла она меня — не могла понять. Зато я все понял.

И вот (не сразу, конечно, после разговора) постепенно эта коробочка во мне вызревать стала. Сначала чуть только проклюнулась — с трудом и слабо, — а как только на божий свет выглянула, то все легче пошло и быстрее. Жил я как будто своей жизнью, но только это уже была не моя жизнь: коробочка на пути встала и в другую сторону (в свою сторону) меня сдвинула. Не знаю даже и в точности объяснить не смогу, как эта идея всего меня захватила. Это я уж потом всякие факты подставлять стал, о праве своем размышляя; а ведь размышлял о праве, много размышлял, с сомнениями, представьте себе, боролся, и не всегда успешно; поверьте, что не всегда, а сначала мне все только возможность виделась, вернее, возможности. Что это за возможность и что в себя заключает — я тогда разобраться не мог, да и не копал глубоко. А разбираться не мог потому, что всего меня занимало одно — мечта. И она была тоже более чувственная, чем материальная, то есть совсем не материальная еще. Не знаю, с чем сравнить. Ну… словно я и есть тот сказочный Иван, что всякие сласти на полянке разложил, а сам в кустах хоронится, жар-птицу поджидает. И еще не знаю сам, что мне в этой жар-птице, но… Ведь жар-птица! А он, Иван, жар-птицу не поймал, только перо успел выдернуть. А мне одно перо не нужно было. Что мне с этим пером? — в месяц какой-нибудь по ресторанам разбросать или пару раз на курорт съездить. Нет — одно перо мне без надобности.

И какое такое мое право, если разобраться?! Не мне же, в конце концов, они на сохранение были оставлены, и не мне было решать. А если бы и мне? Еще бы неизвестно, как бы я сам поступил. Может быть, и сам еще лучшим бы хранителем стал. Ведь это тоже идея: иметь в руках, а не тронуть. Это почище всякой «золотой рыбки». Там старик ни о какой идее не думал, а по доброте душевной поступал. Но я бы не так, я бы не по доброте, то есть если и по доброте, то по осознанной. А только осознанная доброта удовлетворение приносит. А если она еще и тонко осознана, как бы щемяще осознана, с некоторой такой сладкой болью — вот тогда и полное удовлетворение, которого, может быть, и на всю жизнь достанет, если каждую ее извилину каждодневно бередить.

И вот что примечательно: никакой конечной цели ты не знаешь (я думаю, что знать ее невозможно), а только бы добраться до коробочки, до «силы» этой. И думаешь: вот доберусь, вот когда она в руках моих будет, вот тогда и цель откроется, объявится. И конечно же, не какая-нибудь завалящая, ресторанная или курортная, а огромная возможность и великая цель. Обязательно, что великая. А иначе быть не может: чтобы с такой силой, да не великая. И непременно такая, чтобы со служением людям, человечеству, если хотите.

И положим, что ты у цели, не у той, конечной, для человечества, а у этой, ближней, у коробочки, как я сейчас, и сила эта уже у тебя или возле, как эта коробочка, что где-то под кроватью. Значит так: кончена жгучесть, года оправданы. Даже больше: не только года оправданы, но и цель последующая открылась, то есть великое дело. И что же — возьмешься за это дело, за служение? Вот тут-то и загвоздка получается. Такая, что всякой стены, о которую лоб расшибешь, стоит. А загвоздка эта, если ее словами… вот какая: кто ты есть сам такой? То есть теперь, с «силой» в руках, кто ты есть? Положим, только, положим, что, когда начинал, был чист, добр, праведен. Но это ты без «силы» еще был чист и добр, а с «силой» ты уже другой. Это во-первых. Во-вторых, и самое главное, кем ты сделался, пока до «силы» добирался? Совершенства новые приобрел? Еще честнее и добрее стал? Нет! И нет, и нет! Ведь дело это такое, до «силы» добираться, а вернее, «силу» силой отнять, что тут ни чистым, ни добрым сохраниться невозможно. Пока ты до «силы» добирался — подлецом стал. Ну, если и не законченным, то очень возле того. И вот цель, положим, перед тобой открылась, но ты сам-то теперь не в силах к прежнему себе вернуться. И не может же тебя в один миг «сила» праведным и благородным сделать?! И цель эта (если даже предположить, что открылась она, а скорее, что не откроется, потому что сам ты теперь ее недостоин) никак тебя возвысить не сможет и никаких тебе совершенств не прибавит, потому что и прибавлять-то будет не к чему. Вот и останешься ты с «силой» и — без ничего. Здесь-то все эти курортные и ресторанные радости сами собой к тебе и подскочат. Ты еще и сам думать станешь, что жизнь, мол, твоя не удалась, что несправедливо ты награды за свое отречение и мытарства лишен. И так далее, и так далее. Вот и весь выход «силы». Ну, тут всякие варианты возможны, но только варианты.