Себастьян Бэлфор - Фидель Кастро

• Название: Фидель Кастро
• Автор: Себастьян Бэлфор
• Издательство: Ростов-на-Дону: изд-во «Феникс», 1997. - 320 с.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-85880-600-7

Книга известного автора С. Бэлфора представляет собой в большей степени оценку политических идей Кастро и источников власти, нежели биографию, хотя личные подробности также включены для более полного освещения темы.

Автор детально анализирует особые исторические условия, позволившие Кастро захватить и удержать власть, сохраняя во все времена удивительное политическое влияние на мировой арене.

Книга предлагается широкому кругу читателей.

---

Однако поиск Кастро дружеских отношений с Советским Союзом, помимо всего, вызвало экономическое давление. Кроме увеличения московских ограничений поставок нефти кубинская экономика имела огромный долг перед советским блоком. По торговому соглашению между двумя странами Советский Союз покупал кубинский сахар по цене выше, чем на мировом рынке, тогда как Куба использовала неконвертируемую валюту, оплаченную за сахар, чтобы покупать нефть, промышленные товары у СЭВ. Любые излишки сахара затем могут продаваться на мировом рынке, чтобы получить необходимую иностранную валюту для закупки технологии и товаров, не имеющихся в социалистическом блоке. Однако в течение всех шестидесятых годов кубинский экспорт сахара в Советский Союз оставался намного меньше ее импорта товаров из СЭВ, и Москва до сих пор хотела финансировать этот дефицит в торговле. К 1969 году Куба имела задолженность в 7,5 млн тонн, и Кастро объявил «год решающей попытки», на протяжении которого усилия всех кубинцев будут направлены на производство 10 миллионов тонн сахара. Будет ли достигнут такой рекордный урожай или нет, но Кастро больше не мог враждовать с Советским Союзом. Интервенция Варшавского договора в Чехословакию 21 августа 1968 года дал ему чудесную возможность реставрации мостов, соединяющих с Москвой.

Кастро считал, что осталось 48 часов до вторжения на Кубу, которое ожидалось с большой уверенностью. Группа верховных официальных лиц Кубы, наносящих визит в Европу, обещала французскому журналисту К. С. Кароль, что «это станет новой страницей в истории международного рабочего движения»[120]. Находясь в стороне от растущей ссоры с 1965 года Кастро и Советского Союза, вторжение по Варшавскому договору может не указывать на связь с непрерывными вмешательствами США в дела Кубы с тех пор, как остров стал независимым в 1902 году. Подобная доктрина коллективной безопасности и «сфер влияния» использовалась для объяснения нарушения суверенитета Чехословакии, и, действительно, Кастро начал свое выступление с отклонения заверений Советского Союза в том, что интервенция оправдана законом. «Чего нельзя отрицать, — сказал он, — так это того, что суверенитет Чехословакии был нарушен… И нарушение носило фактически скандальный характер». Тем не менее он настаивал, что интервенция была необходимым злом: «Нет сомнения, что политическая ситуация в Чехословакии ухудшалась и портилась, возвращаясь к капитализму, и неуклонно шла к переходу в руки империализма». Именем закона, который, как он считал, был даже более священным для коммунистов, чем международное право (то есть «борьба людей против империализма»), социалистический блок был обязан вмешаться.

Кастро также использовал случай, чтобы выполнить два молчаливых требования Советского Союза: окончание экономических реформ в социалистическом блоке и обязательство прийти на защиту других социалистических стран, таких как Куба, если им будет угрожать империализм. Эти требования приняли форму вопросов: «Означало ли это (интервенция) случайно то, что Советский Союз стремится также обуздать определенное направление в экономической сфере, в интересах которого уделять большее внимание денежным отношениям?.. Мы спрашиваем себя, пошлют ли они войска Варшавского договора на Кубу, если империалисты-янки нападут на нашу страну, или просто в случае угрозы их нападения на пашу страну, если паша страна попросит об этом?»[121].

Определенное одобрение Кастро вторжения в Чехословакию привело в замешательство пли разочаровало многих «левых» за границей, которые сначала приветствовали кубинскую революцию, а затем и Пражскую Весну, как тот же прорыв постсталинской ортодоксии. Тогда и сейчас многие комментаторы видят в этом часть настоящей политики, диктуемой под советским давлением[122]. Но если обозревать событие в свете внутренних проблем кубинского режима, поддержка Кастро вторжения принимает новые размеры. Реформы чехословацкого руководства, как доказывал Кастро, представляли собой увеличение размеров децентрализации и рыночных механизмов, разрешенных Советским Союзом в середине шестидесятых. Суд над «мелкофракционностью» был направлен непосредственно против местных сторонников таких мер, в то время как революционное направление в марте постановило устранить оставшийся частный сектор и «черный» рынок, угрожавшие предоставлением преимуществ рынку на Кубе с черного хода.

С точки зрения Кастро, ослабление центрального контроля и социальной дисциплины было невозможно в середине экономического кризиса и в империалистическом окружении, как ясно было выражено в его речи того времени. Пражская Весна, богатая альтернативными культурами, являлась антитезисом его модели для осажденной Кубы. Реформистские меры Дубчека и его союзников вызвали слишком много ожиданий и сопровождались волной забастовок. Неоднократно проявленная Кастро склонность заключалась не в том, чтобы игнорировать социальное недовольство, а в том, чтобы направлять его, предназначать для выбранного им направления, использовать, чтобы подорвать или сместить тех, кто, как он считал, стояли на пути изменений приоритетов Революции. Его недоверие к Пражской Весне становилось все глубже, так как ее лидирующие светила — студенты, художники и интеллигенция — вышли из той социальной элиты, которая в конце шестидесятых годов подвергалась критике за скрытые буржуазно-либеральные тенденции. Отсутствию в Кастро симпатии или понимания целей реформистского движения в Чехословакии был подведен итог в его случайном замечании: «И для тысяч миллионов людей, до сих пор живущих без надежды в условиях голода и чрезвычайной нужды, существуют вопросы, в которых они более заинтересованы, чем в проблеме: расти их волосам или нет?»[123].

Поэтому у Кастро были свои причины для поддержки вторжения по Варшавскому договору. Хотя он и очень критиковал советскую внешнюю политику, он ясно ощущал себя ободренным их повой решительностью предотвращать любые последующие разделения внутри блока, которые подвергли бы Кубу опасности. В то же время он приветствовал вмешательство в той мере, пока это восстановит политическое единство Восточной Европы и покончит с разъединяющим опытом экономических реформ, берущих начало в Советском Союзе. В любом случае у Кастро не было большего выбора, чем поддержка советских действий. Все сильнее изолированный заграницей, с истрепавшейся партизанской стратегией и оседланный огромным торговым дефицитом, кубинский режим не мог потерять советской поддержки.

В таких обстоятельствах кампания 1969 — 70 года по производству 10 млн тонн сахара стала для Кастро и революционного руководства последней, почти отчаянной попыткой накопить ресурсы для развития острова и сохранить независимость в определении их политики. Как сказал известный дореволюционный коммунист и руководитель иностранных отношений Карлос Рафаэль Родригес: «10 млн тонн урожая сахара обеспечат нашей стране второе освобождение»[124]. Кампания также являлась апофеозом модели мобилизации, принадлежавшей Кастро, доказавшего, что нравственная решимость может двигать горы. Па успех кампании были поставлены репутации и Кастро и всего режима. Вся нация была поднята для выполнения задачи, и вся остальная экономическая деятельность подчинялась ее достижению. Действительно, урожай в 10 млн тонн стал скорее политической, чем экономической целью. В речи 18 октября 1969 года он заявил: «Десять миллионов тонн сахара представляют собой гораздо больше, чем тонны сахара, гораздо больше, чем экономическую победу; это испытание, моральное обязательство перед страной. И именно потому, что это есть моральное обязательство, мы не можем потерять ни грамма из этих десяти миллионов тонн… Если десять миллионов топи будут меньше на один фунт, мы заявляем всему миру, что это станет поражением, а не победой»[125]. Кампания также разрабатывалась для поднятия духа кубинцев во время, когда напряжение, вызванное работой и продажей продуктов по карточкам, стало выходить на поверхность. Рабочим в большей степени приходилось отказываться от пользы заработной платы, выигранной ими в начале Революции, взамен на ограниченный круг свободных государственных услуг. Неоплаченное сверхурочное время пли «добровольный труд» стали обязательными, тогда как материальные стимулы заменились моральными, такими как привилегии, распространяющиеся на образцовых рабочих, составляющих часть «Передового движения рабочих». Увеличилась не производительность, а прогулы. Казалось, будто Кастро надеялся, что великая сахарная кампания вновь разбудит дух Плайя Хирон и сделает лишения терпимыми.

В обычном для него стиле Кастро показывал пример нации, по четыре часа в день во время поры сбора урожая срезая сахарный тростник. Сезоны посадки и сбора расширили для увеличения урожая, празднование Рождества было отложено. Но с течением времени становилось ясно, что цель не будет достигнута. В мае 1970 года Кастро допустил, что урожай не составит 10 миллионов тонн. В результате урожай сахара достиг рекордного уровня — около 8,5 миллионов тонн. Это, действительно, было замечательным достижением, почти вдвое больше сбора предыдущего года. Провал в достижении цели случился не из-за недостатка готовности части кубинцев, а из-за слабого планирования и несоответствующих технических ресурсов. Так как Кастро превратил кампанию в испытание прочности режима, недостача означала ужасное поражение его руководства. Ухудшило положение то, что сконцентрированность на урожае повлекли за собой серьезные нарушения в экономике, находящейся уже в кризисе. 21 % промышленных и сельскохозяйственных товаров и 41 % продукции леса означали худший год со времени Революции[126].