Борис Лазаревский - Сирэн

• Название: Сирэн
• Автор: Борис Лазаревский
• Жанр: Русская классическая проза

Лазаревский, Борис Александрович — беллетрист. Родился в 1871 г. Окончив юридический факультет Киевского университета, служил в военно-морском суде в Севастополе и Владивостоке. Его повести и рассказы, напечатал в «Журнале для всех», «Вестнике Европы», «Русском Богатыре», «Ниве» и др., собраны в 6 томах. Излюбленная тема рассказов Лазаревского — интимная жизнь учащейся девушки и неудовлетворенность женской души вообще. На малорусском языке Лазаревским написаны повесть «Святой Город» (1902) и рассказы: «Земляки» (1905), «Ульяна» (1906), «Початок Жития» (1912).

---

Борис Александрович Лазаревский Сирэн

Антону Павловичу Чехову

В одиннадцать часов вечера в квартире судебного следователя Робустова все домашние уже спали. Сам он, с папироской в зубах, сидел в кабинете и, нагнувшись над письменным столом, заканчивал длинное постановление. Потихоньку чикали часы, и слышно было, как в соседней комнате храпела нянька. Дописав один полулист, Робустов оставил его сохнуть, а сам встал и так потянулся, что в спине у него что-то хрустнуло.

«Накурил я сильно, а это вредно», — подумал он, подошёл к окну и отворил его. Повеяло ночною осеннею свежестью и недавно шедшим дождём. На голубоватом, матовом, точно обтянутом мокрой кисеёй, небе не мерцали звёзды, и белело только одно светлое место там, где спряталась луна. Маленький безуездный городок притих. Залаяли где-то собаки и лаяли долго, ожесточённо, с подвизгиванием. Потом с левой стороны улицы послышались отчётливые солдатские шаги и у самых ворот вдруг смолкли.

Робустов лёг боком на подоконник, посмотрел на улицу и, увидав человеческую фигуру, спросил:

— А кто там?

— Телеграмма следователю.

— Хорошо. Сейчас. Зайдите с парадного.

«Господи Боже мой, — мало того, что за одну неделю поступило восемнадцать дел, ещё и ночью не дают жить. Вероятно, от исправника о задержании Сазонова»… — думал он, спускаясь по тёмным ступенькам к двери. Взяв телеграмму, он расписался в получении её, отдал расписку и снова вернулся в кабинет. Телеграмма была не от исправника, а из Петербурга от дяди, и в ней было напечатано: «Вчера состоялся приказ о назначении твоём, как хотел, товарищем прокурора. Поздравляю, Лавровский». Робустов прочёл ещё раз, улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

Потом встал, прошёлся несколько раз по комнате и, ступая на цыпочках, приотворил дверь в спальную. Жена его Мария Николаевна спала, свернувшись калачиком на кровати, укрытая до самого подбородка плюшевым одеялом, и мерно дышала. В другой маленькой кроватке сопел трёхлетний их сын Володя. На умывальнике мигал, в зелёном стаканчике, огонёк лампадки. Было очень тепло. Робустов подошёл к жене, положил ей руку на плечо и тихо окликнул:

— Маруся, а, Маруся…

— Что? Папиросы там в верхнем ящике.

— Да я не о папиросах. Мы назначены в губернский город на Кавказ… Товарищем прокурора.

Мария Николаевна открыла глаза, поднялась и села. Одеяло спало у неё с плеча.

— Ну, что же, поедем, — сказала она и сонно улыбнулась.

— Ты рада?

— Да, конечно. Только переезд, хлопоты, потом наём квартиры…

— Ну, это пустяки.

— Тебе всё пустяки. Ты знаешь, у меня всё время ныл зуб, и меня знобит.

Она снова укуталась в одеяло и легла.

— Что ты! Здесь чуть ли не двадцать градусов. Это значит у тебя лихорадочное состояние, нужно опять принять антифебрину.

— Да, а вот, говорят, на Кавказе такие лихорадки, что и умереть можно.

— Ну, спи.

Робустов поцеловал жену сначала в губы, потом в лоб и вышел. Постановления он уже дописать не мог, а лёг на тахту и долго думал. Будущее представлялось интересным и счастливым. Во-первых, ему ещё нет и тридцати лет, а он уже назначен товарищем прокурора, значит, служба идёт и будет идти хорошо, а не так, как у большинства товарищей, которые ещё сидят кандидатами. Во-вторых, они выедут из этого ужасного местечка, в котором невозможно даже собрать четырёх партнёров в винт, и где местное почтовое отделение безо всякого затруднения доставляет иногородние письма с адресом: «Хвотию Хвотиевичу».

В городе же они абонируются в библиотеке, станут посещать театр, и их жизнь хоть чем-нибудь будет отличаться от жизни семьи станового пристава, выслужившегося из фельдфебелей.

Природа на Кавказе величественная, и типы интересные. Наконец, жизнь в губернском городе заставит Марусю хоть немного больше следить за туалетом, подымет её интересы, которые теперь все сосредоточиваются на детской, на еде и на разговорах о том, повенчан или не повенчан доктор с той женщиной, с которой приехал.

«Удивительно, как быстро наши барышни опускаются после замужества, — думал Робустов. — Всего шесть лет назад Маруся была изящнейшим созданием. Была вдумчивой, отзывчивой на все беды окружающих людей, отлично пела и считалась среди своих соучениц по выпуску самой развитой. А теперь… Красота, правда, ещё сохранилась, хотя вся фигура и расплылась, но подвижности, интереса к книгам, весёлого смеха, — всего этого уже нет. Целуется точно по обязанности. Со дня рождения Ксенечки, которой уже скоро пойдёт одиннадцатый месяц, Маруся, кажется, не надевала никакого другого платья, кроме блузы. Ничто её не интересует, и сегодняшней телеграмме даже не рада. Выписали для какого-то чёрта журнал, и все восемь книжек, полученные до сих пор, лежат не разрезанными. Сам я тоже ничего не читаю. Но у меня же нет ни одной секунды свободного времени. То я допрашиваю, то я в отъезде, то я так устаю, что могу только лежать и курить».

Такая жизнь началась сейчас же после университета. Женщины, в которых он влюблялся, театр, книги, споры, — всё это уплыло страшно быстро и неизвестно куда.

«Уплыло, и Бог с ним, — мысленно утешал он себя. — Мы с Марусей — честные люди, любим друг друга, и нам нужно только вырваться из этой ямы, тогда снова явятся умственные интересы, и счастье не будет мещанским».

Мысли эти тревожили Робустова уже давно и с каждым днём всё чаще и чаще. Ехал он с доктором в бричке на вскрытие, сидел у себя в кабинете или просыпался ночью в постели, — сейчас же начинал придумывать способы, при помощи которых можно осуществить мечты. Робустов завёл переписку с жившим в Петербурге важным дядей, который служил в министерстве юстиции, и в каждом письме жаловался, что он огрубел, опошлел в этом захолустье, и ему хотелось бы нравственно ожить. Однажды дядя полуофициально запросил его, желал ли бы он служить в губернском городе на Кавказе. Робустов ответил утвердительно и сейчас же послал докладную записку. Через два месяца пришла, наконец, и телеграмма о новом назначения. А через несколько дней после её получения уже приехал старший кандидат для принятия участка. Сутуловатый брюнет с окладистой бородой, он казался гораздо старше Робустова, смотрел исподлобья, по-обезьяньи, и всё время насвистывал один и тот же мотив.

— Однако, вы, господин новый товарищ прокурора, изволили сильно запустить участочек, кажется, до сорока штук придётся принять от вас, — говорил он, перелистывая настольный реестр.

— Да, видите ли, это только за последнее время. Трудно, знаете ли, заставить себя работать, когда всякие счёты со всем этим в сущности уже покончены.

— Конечно, конечно, — отвечал кандидат и снова начинал насвистывать свой мотив, и Робустову делалось совестно, что он взваливает такое количество работы на человека, который старше его годами и, может быть, способнее, но у которого нет в Петербурге дяди, и поэтому он будет жить в этой трущобе и работать, работать…

После сдачи участка решили сначала ехать всей семьёй в Екатеринослав к родным жены. Там Маруся останется до конца сентября, а Робустов поедет через неделю один на место службы устраиваться, а потом уже выпишет жену.

Екатеринослав, в котором они не были уже три года, всем очень понравился, и Робустов находил, что некоторые улицы даже напоминают Петербург. Выходя от портного, у которого он мерил новый сюртук и тужурку, он думал: «Вот, если бы служить в этом городе»… И лица всех судейских чиновников, которых он встречал, казались ему симпатичными и умными. Побывали в театре. Маруся ходила всё время в платье, а не в блузе, и как будто помолодела и посвежела. Робустов успел прочесть несколько книг новых авторов, которых все знали и считали известными, а ему лишь приходилось встречать их фамилии в объявлениях о подписке на журналы.

Уезжал он ночью со скорым поездом, который шёл прямым сообщением с западной границы до Тифлиса. С женой расставались в первый раз в жизни и крепко расцеловались. В спальном вагоне, освещённом электричеством, было уютно и не тесно. Лёжа на удобном диване, раздетый и укрытый одеялом, как у себя дома, Робустов долго не спал и волновался. Настроение было бодрое и радостное, и мысли о будущем бежали как в тот вечер, когда получилась телеграмма. Думал он о жене, о том, что он в сущности рад, что едет без неё, и это — гадко. Думал о своей предстоящей деятельности товарища прокурора.

«У публики составился ложный взгляд на эту должность. Большинству кажется, что прокурор непременно должен быть человек сухой и бессердечный, который вечно старается кого-то уличить, поймать, с удовольствием участвует в обысках, а в своих речах всегда упрашивает судей применить высшую меру наказания. Между тем, это совсем не так. Будучи товарищем прокурора, можно сделать очень много добра. Во-первых, если на скамью подсудимых случайно попадёт человек невинный — можно отказаться от обвинения. Можно следить, чтобы в тюрьме с арестантами не обращались жестоко. Можно наблюдать, чтобы состоящих под следствием не томили долго предварительным заключением… Можно много сделать полезного и хорошего, и он непременно так будет поступать»…