Иннокентий Омулевский - Шаг за шагом

• Название: Шаг за шагом
• Автор: Иннокентий Омулевский
• Жанр: Русская классическая проза

Федоров (Иннокентий Васильевич, 1836–1883) — поэт и беллетрист, писавший под псевдонимом Омулевского. Родился в Камчатке, учился в иркутской гимназии; выйдя из 6 класса. определился на службу, а в конце 50-х годов приехал в Петербург и поступил вольнослушателем на юридический факультет университета, где оставался около двух лет. В это время он и начал свою литературную деятельность — оригинальными переводными (преимущественно из Сырокомли) стихотворениями, которые печатались в «Искре», «Современнике» (1861), «Русском Слове», «Веке», «Женском Вестнике», особенно же в «Деле», а в позднейшие годы — в «Живописном Обозрении» и «Наблюдателе». Стихотворения Федорова, довольно изящные по технике, большей частью проникнуты той «гражданской скорбью», которая была одним из господствующих мотивов в нашей поэзии 60-х годов. Незадолго до его смерти они были собраны в довольно объемистый том, под заглавием: «Песни жизни» (СПб., 1883).

Кроме стихотворений, Федорову, принадлежит несколько мелких рассказов и юмористически обличительных очерков, напечатанных преимущественно в «Искре», и большой роман «Шаг за шагом», напечатанный сначала в «Деле» (1870), а затем изданный особо, под заглавием: «Светлов, его взгляды, его жизнь и деятельность» (СПб., 1871). Этот роман, пользовавшийся одно время большой популярностью среди нашей молодежи, но скоро забытый, был одним из тех «программных» произведений беллетристики 60-х годов, которые посвящались идеальному изображению «новых людей» в их борьбе с старыми предрассудками и стремлении установить «разумный» строй жизни. Художественных достоинств в нем нет никаких: повествование растянуто и нередко прерывается утомительными рассуждениями теоретического характера; большая часть эпизодов искусственно подогнана под заранее надуманную программу. Несмотря на эти недостатки, роман находил восторженных читателей, которых подкупала несомненная искренность автора и благородство убеждений его идеального героя.

Другой роман Федорова «Попытка — не шутка», остался неоконченным (напечатано только 3 главы в «Деле», 1873, Љ 1). Литературная деятельность не давала Федорову достаточных средств к жизни, а искать каких-нибудь других занятий, ради куска хлеба, он, по своим убеждениям, не мог и не хотел, почему вместе с семьей вынужден был терпеть постоянные лишения. Сборник его стихотворений не имел успеха, а второе издание «Светлова» не было дозволено цензурой. Случайные мелкие литературные работы едва спасали его от полной нищеты. Он умер от разрыва сердца 47 лет и похоронен на Волковском кладбище, в Санкт-Петербурге.

Роман впервые был напечатан в 1870 г по названием «Светлов, его взгляды, характер и деятельность».

---

— Не надо уж… — слабо махнул ему рукой Ельников и опять повернулся к стене, — притерпелся…

Странную фигуру представлял из себя в эту минуту будущий инок: смесь какого-то суеверного ужаса, уныния и малодушного страха за свое самовольство придала Созонову что-то неизобразимо жалкое. Он ждал от больного выговора и, кажется, был бы радехонек последнему; но Анемподист Михайлыч упорно молчал, тяжело дыша. Созонов постоял, постоял перед кроватью, раза два неловко сморкнулся, попятился в самый дальний угол комнаты и тихонько уселся там на стул, подперев обоими локтями голову и колени.

Так прошел час, другой…

В половине второго больной сделал движение, тревожно откинулся на подушке и едва слышно спросил:

— Темно или светло теперь?..

— Совсем день уже-с, Лкемподист Михайлыч… — пояснил Созонов, робко кашлянув в руку.

— Ааа!.. — протянул доктор, — понимаю!..

Он сделал усилие и провел рукой у себя по глазам, как бы желая удостовериться, на месте ли они у него.

— Окажи, брат, ты мне, Созонов… последнее одолжение, — несколько помолчав, попросил напряженно больной, — возьми вон там… на окне… старую книжку журнала… без переплета; растрепанная такая… Почитай ты мне оттуда… хоть позитивную философию… Огюста Конта [26], там… она должна быть… Мысли у меня мутятся…

Созонов как-то испуганно встрепенулся весь, точно внезапно разбуженная птица, быстро отыскал книгу, развернул ее и сел возле кровати.

— Я бы вам лучше-с… — заикнулся было он.

Но его удержал какой-то непонятный, энергический жест Ельникова, сделанный при самом начале этой фразы.

— Читайте же!.. Созонов! — раздражительно поторопил доктор.

Началось чтение — медленное, несвязное, неуклюжее. Странно как-то было видеть Созонова с книжкой «Современника» [27] в руках; еще страннее казалось выходившее из уст этого человека учение знаменитого мыслителя; оно как будто теряло свой смысл.

Так прошло еще с полчаса.

— Созонов-батюшка!.. — прервал вдруг Анемподист Михайлыч чтеца, стараясь приподняться на локте. — Скажи ты, брат, Созонов… большой поклон… от меня… Светловушке!.. Скажи… что… что…

Больной глубоко вздохнул, остановился на этом вздохе — и не договорил; только кровать как-то болезненно скрипнула за доктора, — и таинственная мертвая тишина воцарилась в комнате…

В тот же самый день, вечером, а не назавтра, как обещал представитель местной власти Соснину, в острог приехал полицеймейстер и прямо прошел к Светлову.

— Я к вам от его превосходительства, — необыкновенно вежливо объявил он молодому человеку. — Генерал поручил мне передать вам, что вы — свободны; только с тем условием, если вам угодно будет выехать отсюда через неделю, а до того времени — вы не можете ни у кого показываться здесь, за исключением, разумеется, ваших ближайших родственников. Предполагалось сначала обязать вас к тому подпиской, но его превосходительство находит, что вашего слова будет совершенно достаточно в этом случае. Могу ли я передать генералу, что вы согласны?

— Да, конечно, — сказал Александр Васильич, — в моем положении не упрямятся… Сделайте одолжение, поблагодарите генерала за его любезность.

Немного погодя Светлов уже испытывал необыкновенно приятное чувство, полной грудью вдыхая в себя свежий уличный воздух.

— Фу-у… какая чудесная вещь… свобода! — несколько раз громко повторял он, останавливаясь и оглядываясь посреди улицы.

Несмотря на то, что у него не было ни гроша в кармане, Александр Васильич взял извозчика и прежде всего отправился к Ельникову: молодому человеку ужасно хотелось повидаться с больным товарищем, чтоб хоть немного развлечь его да пособить ему, чем можно. Подъехав к воротам квартиры Анемподиста Михайлыча, Светлов не без удивления заметил, что два окна ее, выходившие на улицу и теперь непроницаемо забеленные узорами мороза, не были, против обыкновения, закрыты ставнями; впрочем, в окнах виднелся свет: значит доктор был дома. Идя уже по двору и потом поднимаясь на крыльцо, Александр Васильич обратил также внимание на какой-то невнятный, монотонный звук, доносившийся сюда из комнаты.

«Кто же это у него сидит? уж не Лизавета ли Михайловна? Вот бы кстати было!» — подумал Светлов.

Ему, однако ж, стало как-то неловко, когда он невольно прислушался к странному звуку: в нем, в этом звуке, было слишком много однообразия для разговора. Александр Васильич входил в переднюю с стесненной грудью; но его так и пошатнуло, как только он вступил туда.

— Врази же… мои… живут… и укрепишася… паче… мене..- явственно уже слышался теперь из-за соседней притворенной двери робкий, дрожащий слезами, голос Созонова.

Холодная, насквозь пронизывающая, как трескучий мороз, действительность охватила Светлова. У него совершенно потемнело в глазах, когда через минуту он припал горячей головой к недвижным коленям доктора, мирно покоившегося теперь на каких-то причудливых подмостках, наскоро воздвигнутых руками его бывшего однокашника.

«И весны-то ты не дождался?!.- с необычайной горечью думалось Александру Васильичу. — Да и ни до чего хорошего не дожил ты, товарищ!.. Все впереди у нас… И я не дождусь здесь весны: поеду подышать за тебя более чистым воздухом, посмотреть на более светлые небеса… Но клянусь тебе, вот здесь, у твоего не совсем остывшего еще трупа, что никакая сила, кроме смерти, не остановит меня идти дальше по нашему пути, никакая воля не вырвет из моей груди того, что запечатлено в ней такими же благородными личностями, как твоя!!. Ты теперь еще свободнее, чем я, бедный Анемподист Михайлыч!..»

Светлов на минуту поднял голову, но сейчас же опять и опустил ее: она как будто свинцом была налита у него. А тем временем Созонов, заложив пальцем недочитанную страницу псалтыря, робко и тихо, как бы боясь разбудить могильный сон Ельникова, передавал Александру Васильичу:

— В третьем-с часу кончились… Худенькой такой стали-с, господин Светлов: я как их обмывал, так просто все косточки ощупать можно-с было…

Но Александр Васильич не мог слушать дальше.

— Потом… потом, это Созонов! — скорбно остановил он его.

Светлов снова поднял голову и неподвижно уставил глаза на низкое изголовье, покоившее выразительные черты доктора. Долго-долго еще всматривался после того Александр Васильич в лицо покойника: что-то сосредоточенно спокойное и вместе с тем глубоко саркастическое застыло на этом умном страдальческом лице…

VII НА ПЕРВОЙ СТАНЦИИ ОТ УШАКОВСКА

Зимний вечер догорал какими-то причудливыми красными полосами в просветах горизонта, слабо озаряя покрытое серыми тучами небо, когда две лихие тройки, весело побрякивая колокольчиками, крупной рысью подъезжали по московскому тракту к почтовой станции — первой от города Ушаковска.

— Да, батенька! — говорил Варгунин сидевшему с ним рядом в передней повозке Светлову, — дядя ваш выручил нас всех…

— Я не понимаю, отчего они только сегодня выпустили вас, а не раньше? — перебил его Александр Васильич.

— Terra incognita! [28] — пожал под шубой плечами Матвей Николаич. — Впрочем…

— А это верно вы знаете, — опять перебил его Светлов, — что отправлен нарочный воротить Жилинских?

— По крайней мере, так я слышал несколько часов тому назад из собственных уст его превосходительства. Он, видите ли, раскусил, должно быть, что его ввели в заблуждение относительно нашего участия во всей этой кутерьме: говорят, что в фабрике открыто множество самых вопиющих злоупотреблений Оржеховского. Немудрено, что бывший директор угодит на ваше недавнее место… Да! сейчас видно было по лицу генерала, что он жестоко конфузится за свой промах. Если б старика не запутали, стал ли бы он пороть такую горячку? Ведь это не шутка, батенька!

— Очевидно, — заметил Александр Васильич.

Приятели помолчали.

— Ну, что, батенька? — спросил вдруг Варгунин, весело рассмеявшись, — небось теперь уж не скажете, как тогда — «шаг за шагом»?

— Это отчего, Матвей Николаич? — удивился Светлов. — Непременно скажу и теперь то же самое; да и всегда буду говорить. Последняя история с нами — тут ни при чем; она, напротив, еще подтвердила мой взгляд на это. Вы только посудите: ведь и локомотив идет сперва тихо, будто шаг за шагом, а как разойдется — тогда уж никакая сила его не удержит. Мы вот и не прыгали с вами, да чуть не провалились…

Повозка остановилась в эту минуту у крыльца станции, помешав Александру Васильичу выразить до конца свою мысль. Варгунин нахмурился и как-то неопределенно проговорил, вылезая:

— Смотрите, батенька! не попадите мимо…

Они обождали немного, пока подъехал задний экипаж. В нем оказалась вся остальная семья Светловых, провожавшая до этой станции, вместе с Матвеем Николаичем, двух самых любимых своих членов: Владимирко также ехал в Петербург, благодаря настояниям брата, кое-как урезонившего стариков отпустить с ним их дорогого «заскребыша».