Екатерина Мещерская - Китти. Мемуарная проза княжны Мещерской

• Название: Китти. Мемуарная проза княжны Мещерской
• Автор: Екатерина Мещерская
• Издательство: Радуга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-05-005215-7

«О мачеха моя! О русская земля!.. Но я люблю тебя, суровую и злую». Эти поэтические строки Е.А.Мещерской ключ к ее мемуарам. В силу своего происхождения урожденная княжна Мещерская прошла через ад многочисленных арестов и лишений, но в ее воспоминаниях перед читателем предстает сильная духом женщина, превыше всего ценившая поэзию и радости жизни, благородство и любовь.

---

Раба этикета и внешнего приличия, мама находила предлог и с какой-нибудь вазой, чтобы якобы подложить конфет, покидала с очаровательной улыбкой гостей. Она заглядывала ко мне за занавеску, и ее красивое лицо мгновенно менялось. Гнев искажал его черты.

— Позор!.. В день Ангела!.. При всех… ночью… покидать дом!.. — шипела она скороговоркой.

Я молча махала рукой, но она продолжала:

— Что подумают гости? Что подумает о тебе твой муж? Наконец, что подумаю о тебе я, твоя мать? С какими глазами ты уезжаешь? Как ты пала, как низко ты пала!.. О князь, князь!.. — И она поднимала полупустую вазу с конфетами по направлению к портрету моего отца и потрясала ею в воздухе.

— Мама, пожалейте вазу, вы разобьете ее! — смеялась я.

После этого я выслушивала ее слова о том, что я „чудовище“.

А через минуту я уже слышала, как непринужденно болтает мама по-французски с Жильбером.

Мы уехали. С этой самой минуты я видела Викки и Вадима сквозь какую-то дымку счастливого полусна, даже не видела, а скорее только ощущала их присутствие. Едва мы остановили проезжавшее по Арбату мимо нас такси, как рука Жильбера взяла мою и уже не покидала ее больше. Я танцевала только с ним, говорила только с ним. О чем мы говорили, я не помню, наверное, о каких-нибудь пустяках. Мы находились среди публики, все было наполнено звуками джаза, но мы никого не видели и ничего не слышали. Мы говорили друг с другом на беззвучном языке, который понятен только двоим, — на языке сердца.

Тот, кто был скуп душой, кто не бросал лживых клятв и обещаний, кто не был подвластен вспышкам минутной прихоти, кто не целовал, не любя, тот знает, какое блаженство таится в мимолетном взгляде, в легком пожатии руки и во множестве непередаваемых нежностей, которые чужды сердцам, опаленным страстью; они не умеют их ни оценить, ни даже просто почувствовать.

Когда мы кружились в плавных волнах бостона, губы Жиль-бера легко коснулись моей щеки… Может быть, мне это только показалось?.. Но в этот миг зал исчез, он словно утонул в какой-то мгле, и мне казалось, что мы несемся над землей, несемся все выше и выше к облакам, в беспредельную лазурь.

К утру я устала и почувствовала страшную слабость. Жиль-бер угощал нас всех крепким кофе с совершенно теплыми, только что испеченными бриошами. И мы были почти последними из публики, которая покинула ресторан.

Под утро мороз поднялся почти до 30 градусов. Но в машине не было холодно. Мы отвезли Вадима домой первого, потом повезли в Средне-Кисловский Викки.

— Все равно уже четвертый час, — сказала Викки. — Знаешь пословицу: „Семь бед — один ответ“?.. А потому заедем ко мне.

— Неужели это возможно, Викки? — обрадованно спросил ее Жильбер. — О, я вам так благодарен…

Я, ничего не сказав, пожала Викки руку. Она была в те дни моим преданным другом.

Нет слов описать, как отрадно было войти в ее комнату!.. Я, так всегда любившая веселье, танцы, джаз, теперь облегченно и радостно вздохнула, очутившись в тишине, в уюте и полумраке. Мы не зажигали свет. Викки с Жильбером, несмотря на то, что камин был только что истоплен Марфушей, разожгли его „для уюта“, как любила выражаться Викки. А пока они вдвоем около него возились, я бросилась в мягкое кресло. Голова моя кружилась, мне нездоровилось, и я чувствовала себя плохо, хотя старалась, как всегда, не показать этого другим. Потом заиграло наконец веселое пламя, на стенах заплясали от него дрожащие блики, и было так приятно молчать и не отрываясь глядеть на огонь… Я люблю поддаваться магии огня, люблю покориться его власти, сидеть очарованной и без конца следить за его игрой. Так сидела я молча, смотря на огонь, в то время как чуть поодаль от меня Викки и Жильбер, устроившись на низенькой, небольшой скамеечке у камина, разговаривали вполголоса. Я не прислушивалась к их разговору, я старалась понять, почему мне так хорошо… Ведь, в сущности, не произошло ничего значительного. Однако случилось что-то, что изменило все. А именно: Жильбер был совсем не тот, каким он был все эти дни. Сегодня он стал близким и совершенно родным. Почему?.. Не знаю. Но было хорошо-хорошо, по-родному тепло, и моя замерзшая, одинокая душа отогревалась в той нежности, которую дарил мне этот человек.

Викки давно уже ушла в другую половину своей комнаты, и огни в камине уже погасли, только от резной нагретой решетки струилось теплое-теплое дыхание. Придвинув ко мне сплетенную скамеечку, Жильбер сидел у моих ног и говорил:

— …когда я вошел в эту комнату, меня глубоко тронула искренняя дружба двух женщин, которая так редко встречается. Обе вы вызвали во мне симпатию, но ведь одинаковых чувств не бывает, и из вас обеих я душой потянулся к вам. Вы мне были ближе, дороже, понятнее, я стремился подойти к вам, вызвать вас на откровенность, но — увы! — это было невозможно. Между нами встала Викки. С первой минуты введенный неверным впечатлением в обман, я вообразил, что вы обе живете вместе. Я учитывал властный характер Викки, ее горячность. Я знал, что она хозяйка, что комната принадлежит ей. Таким образом, если бы я отдал вам предпочтение, Викки могла бы вспылить, произошла бы ссора, и могло бы случиться так, что вы оказались бы на улице. В этом во всем был бы виновен я. Могла ли мне прийти в голову мысль, что вы совершенно от нее независимы, что у вас есть ваш собственный дом?.. Как мог я иначе объяснить то, как слепо вы ей во всем подчинялись?.. Я прекрасно понял, что одно время она запретила вам подходить к инструменту. Вы были ей изумительно послушны, хотя прекрасно знали, как я любил вашу игру; и то, с какой легкостью вы согласились на ее требование, мне показало, насколько я вам безразличен. Это было мне достаточно горько. Однако, несмотря на это, вы становились мне все милее. В особенности когда, уверяя меня в том, что у вас порезан палец и что это мешает вам играть, вы по своей рассеянности завязывали бинтом то один, то другой палец и оба они были здоровые.

Я по-своему любил Викки, но мне было досадно за ее чувство ко мне, которое в ней так некстати вспыхнуло. На это чувство мне было нечем ей ответить, и это связывало и стесняло меня. К тому же это стояло непреодолимой стеной и мешало мне подойти к вам. Ко всему еще Викки была хозяйкой дома, и это ко многому меня обязывало. Поэтому я так обрадовался, когда узнал о намеченной вами вечеринке. Раз Викки идет на то, чтобы пригласить других дам, думал я, значит, я свободен и имею право выбора.

Тогда я попросил вас быть на этом вечере моей дамой, и тогда, впервые увидя, как вы изменились в лице, я понял, что вы не совсем ко мне безразличны…

Такова была исповедь Жильбера в ту памятную ночь, под утро… В эти часы между нами росли отношения безграничного доверия друг к другу; они были пронизаны таким внутренним светом, они были так сокровенны, так молитвенно-сокровенны…

Каждый раз, когда я смотрела на часы, Жильбер ловил мой взгляд.

— Подождите еще немного, подождите… — просил он, удерживая меня.

Но час разлуки должен был наступить, и когда мы на цыпочках, чтобы не разбудить спавшую Викки, ходили по комнате, я зашла в ее половину, чтобы оставить ей записку.

Викки сидела на кровати; глаза ее были широко раскрыты, по щекам струились слезы. Увидя меня, она сделала мне знак молчать и отвернулась. Я поняла, что она не спала и слышала все, что говорил Жильбер. Да… Это была слишком жестокая пытка для женского сердца…

Мы с Жильбером расстались на Арбате в тот час, когда лучи красного морозного солнца оранжевым отражением играли на стеклах витрин и в окнах жилых домов.

Мороз все крепчал; говорить было трудно, так захватывало дыхание. Около рта клубился пар, ложась колючим белым кружевом инея на мех воротника. Я была переполнена впечатлениями, морем чувств и безграничным счастьем!..

Когда я пришла домой, часы показывали 8 часов утра. Дима давно уехал (он выезжал в 7 часов), все остальные спали.

Тимоша прыгнул ко мне на диван, пытаясь лизнуть меня в лицо. Я обняла его милое, теплое курчавое тельце и тут же, прижав его к себе, заснула, не раздеваясь, на своем диване.

На другой день вечером мы с Викки напрасно ожидали в Средне-Кисловском прихода Жильбера. Он не пришел. Не пришел он и на второй, и на третий, и на четвертый, и на пятый день. Жильбер пропал…

Я должна сказать несколько слов о работе Викки. Однажды, попав на Биржу труда в качестве безработного канцелярского работника и встав на учет, она была послана по требованию в милицию, по указанной ее специальности. Это был ОРУД (регулирование уличного движения). Там требовался грамотный человек, который мог бы вести книги записи несчастных случаев в Москве.

Викки была очень аккуратным и добросовестным работником.

Через несколько лет беспрерывной службы она уже имела свой письменный стол в автоинспекции и получила звание младшего лейтенанта. Викки ходила в штатском платье, но любила иногда „напугать“ тем, что работает в милиции, особенно когда милиция слилась с МГБ. Викки держала в строгой тайне, кем она работает и в каком отделе. По этому поводу в ее жизни была масса курьезов. Находились негодяи, которые чернили Викки, но все это было клеветой. Викки была младшим лейтенантом в автоинспекции, и этим исчерпывалась вся ее работа.