Доминик Ливен - АРИСТОКРАТИЯ В ЕВРОПЕ. 1815—1914

• Название: АРИСТОКРАТИЯ В ЕВРОПЕ. 1815—1914
• Автор: Доминик Ливен
• Издательство: Академический Проект
• Жанр: Политика
• Год: 2000
• ISBN: 5-7331-0179-2

Книга известного английского историка, специалиста по истории России, Д. Ливена посвящена судьбе аристократических кланов трех ведущих европейских стран: России, Великобритании и Германии — в переломный для судеб европейской цивилизации период, в эпоху модернизации и формирования современного индустриального общества. Радикальное изменение уклада жизни и общественной структуры поставило аристократию, прежде безраздельно контролировавшую власть и богатство, перед необходимостью выбора между адаптацией к новым реальностям и конфронтацией с ними. Три различные модели поведения класса, утратившего свои позиции, реализованные в трех империях, во многом предопределили их судьбы в потрясениях XX века. Исследователь касается следующих аспектов проблемы; образование и культура, источники дохода (земельные владения, леса, промышленность), аристократия и война, аристократия и политика, жизнь и нравы, этикет и т. д.

Сочетание точного, статистически документированного анализа с широким кругозором и тонким пониманием не полной предопределенности исторического развития делает эту книгу по-своему увлекательным и поучительным чтением.

---

Еще одним, не менее важным отличием Британии и Германии от России, было то, что в первых двух странах ценности и политические идеи традиционной элиты пользовались значительной поддержкой среднего класса. Российский дворянин, читавший «Вехи», мог лишь питать надежду, что в будущем сходные тенденции возникнут и в его стране; что же касается настоящего, то пропасть между аристократией и интеллигенцией по-прежнему была бездонной. Несомненно, образованный российский аристократ прекрасно понимал, что английское и германское дворянство существенно разнятся между собой, и в каждом случае был достигнут собственный, особый компромисс со средним классом. Однако с российской точки зрения имело значение лишь то, что компромисс этот все-таки был достигнут, и что символы, стиль жизни и ценности аристократии — являлся ли их воплощением ученик престижной закрытой школы или офицер запаса — глубоко проникли в экономическую и профессиональную элиту современного промышленного общества.

Сегодня историки редко придерживаются той точки зрения, которая господствовала в России в 1914 г. и во многом уравнивала Германию и Британию. Ужасающий опыт нацизма требует, чтобы особенности Германии, ее специфический путь (Sonderweg), были подвергнуты тщательному объяснению. В этическом плане прежде всего возникает вопрос, как могло случиться, что страна, являвшаяся основным составляющим элементом либеральной христианской цивилизации викторианской эпохи, вверглась в пучину нацистского варварства? В политическом аспекте недоумение вызывает отход Германии от англо-американского пути модернизации, который до 1914 г. провозглашался в исторических концепциях вигов универсальным, и который, по крайней мере, в наиболее наивных научных теориях, предлагаемых после Второй мировой войны, был значительно демократизирован, облечен в квазинаучный жаргон и возведен в науку под названием теории модернизации. Для многих историков, стремящихся объяснить германский Sonderweg, значение юнкерства приобретает порой преувеличенные размеры. Существование подобной доиндустриальной элиты в нынешнем веке рассматривается, как главная причина, определившая неспособность Германии следовать демократическим путем к капитализму в современном его виде. Прямо или косвенно, но нередко противопоставляются, с одной стороны, юнкерство, поставившее собственные сельскохозяйственные интересы выше общественного блага, и упорно защищавшее недемократическое избирательное право, с другой, английская аристократия, которая в свое время отменила Хлебные законы и пошла на проведение парламентской реформы, способствовавшей мирному переходу к демократии. В контексте сравнения Англии и Пруссии имеет особый смысл подробно рассмотреть вопрос о сельскохозяйственном протекционизме, так как именно этот вопрос может многое сказать как об аристократиях обеих стран, так и о политических системах, в которых они существовали[385].

Протекционизм распространялся не только на сельское хозяйство. Во многих отношениях причина, по которой в Англии в 1840-х годах он был уничтожен, а в Имперской Германии, напротив, введен, в большей степени зависела от представителей промышленных и интеллектуальных кругов, а не от аграрного лобби. Интересы английских фермеров и землевладельцев в 1840-х и 1880-х годах, а также прусских фермеров в последнее из упомянутых десятилетий, всегда были связаны с протекционизмом. При этом в 1840-х годах в интеллектуальном мире Европы господствовала доктрина laisez-faire, которая в последнюю четверть столетия утратила свое доминирующее положение. Еще более важно, что основные отрасли тяжелой промышленности Германии, в 1870-х годах стоявшие за протекционизм, заключили союз с аграриями. В 1840-е годы вся английская промышленность, за немногими исключениями, была за свободную торговлю по той весьма резонной причине, что в конкурентной борьбе одерживала верх над большинством своих зарубежных соперников. В 1880-х годах о протекционизме в сельском хозяйстве Англии нечего было и думать. «В импортной экономике юга, которая обеспечивала большую часть доходов коммерсантов, финансистов, рантье и представителей интеллектуальных профессий, стояли за свободную торговлю с текстильной, металлургической и машиностроительной экспортной промышленностью севера, с судовладельцами крупнейших портов и судостроителями Тайна, Мерсея и Клайда. Широкие имперские, военные и морские интересы косвенным образом были связаны со свободной торговлей, и инвестиции в производство сырых материалов и морские перевозки являлись основой фондовой биржи в поздне-викторианскую эпоху. Избиратели, принадлежавшие к рабочему классу, упорно противились любым попыткам запретить ввоз зерна из-за рубежа»[386].

Весьма важно также учесть специфику исторического периода, в который разгорелись дебаты по вопросам протекционизма. 1840-е и 1850-е годы были, за исключением нескольких лет, периодом, когда сельское хозяйство средне-викторианской эпохи достигло наибольшего процветания между депрессиями 1820-х и 1870-х годов. Именно то обстоятельство, что фермерство в общем оставалось весьма доходным делом, и послужило в следующее после 1846 г. десятилетие причиной уничтожения сельскохозяйственного протекционизма в Англии. Когда возмущение арендаторов ослабело, стало возможным выразить сомнение в том, что крупные инвестиции в сельскохозяйственные преобразования, в так называемое большое фермерство, действительно обеспечат будущее процветание промышленности. Впрочем, без сомнений не обошлось уже в 1840-х годах. «Большое фермерство — это невероятно дорогостоящее дело и оно не сулит быстрых прибылей <…> лишь богатые аристократы <…> способны вкладывать средства, достаточные для проведения всесторонних, и, следовательно, оправдывающих себя улучшений». Герцог Веллингтон, весьма довольный тем, что сам придерживается научных методов ведения сельского хозяйства, отмечал — «немного найдется джентльменов, которым обстоятельства позволят отдавать весь доход с земель на различные улучшения».

Начиная с 1870-х годов, критики юнкерства также призывали к большому фермерству, и требовали введения протекционизма, как действенного средства против низкой доходности крупных имений. Насколько справедливы были эти аргументы, можно понять лишь в том случае, если современный ученый, свободный от политических пристрастий, предпримет тщательное и всестороннее исследование сельского хозяйства Пруссии. В 1880-х годах английским фермерам, без сомнения, не показались бы убедительными критические доводы, выставляемые прусскими фермерами. «Фермеры Эссекса пользуются завидной репутацией состоятельных людей и деятельных преобразователей. К середине века умело проводимый дренаж и широкое использование удобрений в сочетании с экономией и бережливостью сделали пахотное земледелие Эссекса одним из наиболее доходных в стране». И все же не было графства, в конце девятнадцатого века больше пострадавшего от сельскохозяйственной депрессии, чем Эссекс. Хозяева покидали свои фермы, которые впоследствии перешли к шотландским фермерам-крестьянам, желавшим свести расходы к минимуму, и в их руках давали значительно меньший доход. Но для юнкеров уподобиться шотландским крестьянам означало отказаться от самих себя, изменив тем принципиальным качествам, которые определяли их жизнь[387].

Период, когда в Англии и Германии разгорелись дебаты по вопросам протекционизма, определили также военные и политические условия. Пятому графу Фитцвильяму предстояло стать одним из ведущих аристократов — противников Хлебных законов. В период, непосредственно последовавший за 1815 г., воспоминания о военной континентальной блокаде убедили его в том, что протекционизм, направленный на сельское хозяйство и судостроение, необходим в интересах безопасности страны. На закате викторианской эры империализма национальная безопасность стала более важным вопросом, чем в 1840-е годы. Аристократов, которым было присуще сугубо имперское сознание, сильнее и сильнее тревожила, и не без причин, надвигавшаяся все ближе угроза безопасности Британской Империи. Протекционизм, теперь в виде льготных таможенных пошлин, вновь обрел политическую актуальность как средство отвести эту угрозу. После 1815 г. почти вся аристократия была принципиально консервативной. Это обстоятельство усилило гнев высшего класса, когда в период с 1905 по 1911 год консерваторы на выборах три раза подряд проиграли либералам, не говоря уже о лишении Палаты лордов права вето и постоянных нападках на экономические интересы аристократии. Сознание того, что в 1911 г. победы их лишили голоса избирателей Уэльса, Ирландии и Шотландии, усиливало горечь поражения.

Но именно попытка либералов ввести самоуправление (гомруль) в Ирландии, в которой многие консерваторы увидели предвестие распада Британской империи, вызвала у них самое яростное противодействие. По мнению Дж. Д. Филипса, историка, занимающегося так называемыми «твердолобыми», представители правого крыла тори, защищавшие уходящую эпоху, были куда менее реакционны, чем империалисты позднейшего образца, для которых защита империи была важнее традиционных аристократических представлений о парламентаризме, законности и уважении к свободе. По его мнению, намерение «твердолобых» прибегнуть к насилию, чтобы воспрепятствовать введению гомруля, отнюдь не было запугиванием, и намерение это одобряла большая часть членов партии тори. Филипс заключает, что «начало Великой Войны, в сражениях которой «твердолобые» проявили отвагу и самоотверженность, уберегло старейшие, и надо полагать, наиболее консервативные фамилии Англии от возможной революционной вспышки»[388].