Всеволод Соловьев - Старый дом

• Название: Старый дом
• Автор: Всеволод Соловьев
• Издательство: "Бастион", "Пересвет". .
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997

Всеволод Соловьев (1849–1903), сын известного русского историка С.М. Соловьева и старший брат поэта и философа Владимира Соловьева, — автор ряда замечательных исторических романов, в которых описываются события XVII–XIX веков.

В пятый том собрания сочинений вошел роман «Старый дом» — третье произведение «Хроники четырех поколений». Читателю раскрываются картины нашествия французов на Москву в 1812 году, а также причастность молодых Горбатовых к декабрьскому восстанию.

---

— Пойдемте к отцу архимандриту, — сказала она, — он теперь может вас принять.

— Ах, как я рада, вот это прекрасно!

И княгиня тяжело поднялась со скамейки.

Через несколько минут они входили в помещение Фотия. Служка отпер перед ними двери, и они очутились в небольшой комнате, все убранство которой состояло из дивана, стола и нескольких стульев. На диване сидел небольшого роста, сухой человек, с молодым еще, но болезненным, желтым, будто восковым лицом, с редкой бородкой. На самые брови была надвинута скуфья, и глубоко впавшие, с красноватыми веками неопределенного цвета глаза глядели твердым, строгим взглядом. Он немного приподнялся при появлении гостей, но сейчас же и опять сел.

Графиня назвала своих спутниц. Он приподнял руку. Они подошли под благословение. Когда Нина поцеловала эту небольшую сухую, с желтоватой сморщенной кожей руку, она почувствовала неприятный запах, исходивший от этого человека. Потом, в продолжение свидания она убедилась, что ей это не показалось. Запах объяснялся глубокой раной на груди Фотия, которой он страдал много лет. После минуты довольно неловкого молчания, архимандрит обратился к княгине.

— Она говорила мне, — начал он, указывая на графиню, — что вы возымели благое желание посетить сию обитель. Радуюсь за вас…

Княгиня сделала постное лицо и с благословением отвечала:

— Давно уже желала я этого, отче, а главное — хотелось мне, чтобы племянница моя удостоилась вашего благословения и послушала ваших святых поучений, которые могут ей принести много пользы, открыть путь к истинному спасению души.

Фотий поднял на Нину строгий взгляд, равнодушно оглядел ее и сказал тихим, не особенно приятным, несколько шипящим голосом:

— Я сам не достиг спасения души, как же могу учить других достигнуть этого! А путь один: пусть читает Святое Писание, Жития Святых, соблюдает Заповеди Господни и молится.

— Но без должного руководства, отче, — заметила графиня, — неопытный ум может вдаться в ложные толкования Священного Писания.

Фотий посмотрел на Нину еще строже.

— Как же это слабый человеческий разум осмеливается в слепоте своей толковать слова Господа?.. Что толковать? В сих словах все ясно.

Нина решилась и заговорила.

— Конечно, в них все ясно, — сказала она, — но только для тех, чей разум окреп в учении веры… Мне кажется, отче, что если человек не смеет сам толковать того, что ясно не понимает, то он может и должен просить толкования у других, у людей, понимающих истинный смысл священных слов… Позвольте же мне, отче, просить у вас истолкования того, что мне неясно.

— Что же такое вам неясно? Говорите! — резко перебил Фотий.

— Я бы вас просила, — не без волнения сказала Нина, — растолковать мне первые пять стихов главы четырнадцатой первого послания к коринфянам.

— Анна, пойди принеси мне книгу, — обратился Фотий к графине, — она вот тут, рядом на столе.

Графиня быстро встала и прошла в соседнюю комнату. Нина очень изумилась этому «Анна» и «ты» и вообще довольно грубому тону, которым Фотий говорил с графиней. Фотий раскрыл книгу, громко прочел пять стихов, указанных Ниной, и поднял на нее свои пристальные, холодные глаза.

— Что же вам здесь непонятно? Что требует исполнения?

Нина просила его объяснить ей, что такое «пророчествование» и «глаголание языки», о которых говорит апостол.

— Пророчествование и глаголание языки, — сказал Фотий, — это благодать Святого Духа, дар, ниспосланный по милости Господа ученикам Христовым.

— Я это хорошо понимаю, — заметила Нина, — мне хотелось знать — если в первые времена христианства были люди, получившие от Господа этот дар, то неужели и в последующие времена, и теперь не может быть людей, которые бы удостоились такого дара? Есть теперь такие люди или нет? Можно ли теперь пророчествовать и говорить на неизвестных языках?

— Чтобы достигнуть этого, нужна великая святость, а где же в наши дни святые люди? — сказал Фотий.

Они несколько минут беседовали на эту тему. Но Фотий, этот Фотий, пленявший своим красноречием императора Александра и доводивший его до слез, не мог произвести никакого впечатления на Нину. Он, видимо, был утомлен и страдал от своих недугов, говорил вяло и не решил ни одного из этих вопросов, решения которых жаждала Нина. Он оживился только тогда, когда графиня, очевидно, умевшая его настраивать, подвела так разговор, что заставила его коснуться вопроса о видениях, посылаемых Богом.

— Вы, может быть, слышали, княгиня, — сказала она, обращаясь к Маратовой, — что отец Фотий удостоился видений…

— Не слыхала! Какие же видения были у вас, отче? Удостойте сообщить нам, пожалуйста, расскажите!

— Да, расскажите сами, чтобы они слышали этот рассказ из уст ваших! — просила графиня.

Фотий взглянул на княгиню и Нину с некоторым недоверием. Но вдруг глаза его блеснули, он заговорил:

— Да, я удостоился видений. Напал на меня сон… И сон этот был сладок зело и глубок. И узрел я: ночи тьма, а перед лицом моим было ясно и прозрачно от земли и до небеси. Вдруг поднялась буря, и твердь небесная заколебалась, и стало смятение. На востоке появилась луна и засветилась, но мгла затмила ее, и луна поколебалась. И восхотел я знать, что значит сие видение, и услышал голос, глаголющий: «Знамение!» — и скрылась луна. А далее было: близ луны появился круг прозрачный, больший луны в несколько крат, и внутри от круга бысть аки бы часть создания земного подобием языка, по ней бысть другая часть и третья и вкупе сие три языка, в небесном том кругу, то вращались, то двигались; и страх и ужас от движения их был на вся; пребывали же движаси три части, не сдвигаясь с места своих, и когда, недоумевая, аз спросил: к чему знамения суть сия? Бысть свыше глас, вопия: «К брани!..»

Фотий остановился, переводя дух.

Графиня слушала его с благоговением. На лице княгини выражалось некоторое недоумение. И она искоса посматривала на Нину. Нина сидела с застывшим лицом и почти потухшими глазами. Ей было тяжело и неловко, она чувствовала даже какое-то раздражение. Фотий произвел на нее впечатление, но вовсе не такое, какого она ожидала, впечатление очень неблагоприятное, даже отталкивающее. Этот хилый и грубый человек, с окружавшей его атмосферой болезни, казался ей просто противным. Она не чувствовала его святости, не видела его ума и красноречия, о котором так много говорилось в петербургском обществе. Она не верила в эти его видения и не понимала их смысла.

— Отче, поведайте и другие, бывшие вам видения! — просительным голосом и робко заглядывая в глаза Фотия, проговорила графиня.

Но он сделал также вид, будто не слыхал ее слов и упорно молчал.

— Какой же совет вы преподадите нам, отче? — спросила княгиня. — Чем напутствуете мою племянницу?

Фотий опустил глаза и заговорил, ни на кого не глядя:

— Блюди себя, девица, от соблазнов, от нечистых помыслов, от угождения плоти. Не украшайся нарядами, не измывай лица своего благовонными водами и не помазывай мастями. Подвизайся в духе милосердия, пребывай в молитве… а пуще всего блюди свое девство!..

Княгиня не выдержала и даже завозилась в своем жестком кресле. Она укоризненно взглянула на графиню. Но та, не мигая, смотрела на Фотия.

«Что же это! — думала княгиня. — Что же это? Комплот!.. Она меня обманула!..»

— Отче! — сказала она, перебивая его. — Какой же грех девушке выйти замуж за благочестивого христианина, если она намерена честно исполнять обязанности жены и матери?

Фотий поднял на нее глаза, а потом с некоторым пренебрежением снова опустил их.

— Нет спасения в миру, — продолжал он, — ежели хочет спасти душу, пусть бежит от мира, пусть сохранит свое девство нетленным и обрящет жениха небесного…

Он даже поднял руки и погрозил по направлению Нины. Княгиня встала, вся багровая.

— Однако мы утруждаем отца архимандрита.

Она подошла под его благословение. Нина последовала ее примеру и никак не могла победить в себе чувства брезгливости, когда целовала руку.

Они вышли, оставив графиню с Фотием. Княгиня опять обмахивалась платком и вдыхала в себя воздух.

— Фу! — повторяла она. — Как у него душно, как душно!

А сама думала:

«Дура я! Дура! Ну, чего это сюда ее притащила, — какая польза? Вред только! Да он еще хуже Татариновой!..»

— Как тебе показался отец Фотий? — обратилась она к Нине.

— Ma tante, скажу прямо — он мне очень не понравился…

— И мне тоже! — отрезала княгиня.

На следующее утро они уехали от Орловой.

X. В ПЕТЕРБУРГЕ

Наступила осень 1825 года. Осень эта в Петербурге была сырая, туманная; часто бушевали сильные ветры. Петербургские жители с тяжелым чувством вспоминали о страшной беде прошедшего года — о наводнении, и тревожно, даже с ужасом, толковали: «Кто же может поручиться, что беда ушла навсегда, — а вдруг она вернется? Положим, приняты меры, но с бушующей стихией как сладишь?» У многих обитателей нижних этажей даже были сделаны все приготовления на случай несчастья, уложены все вещи. Многие ежедневно спешили к Неве, смотрели на воду, измеряли высоту ее. Но и помимо этих страхов Петербург был как-то мрачен. Общество уныло, государыня все больна, больна серьезно. Государь уехал в Таганрог. Поговаривали, что уехал он таким мрачным, будто с какими-то печальными предчувствиями. Положение вещей тоже представлялось крайне запутанным; неудовольствие охватывало умы. Имя Аракчеева произносилось все с большим и большим негодованием. В самых разнообразных кружках и слоях столичного населения ходили толки о каком-то заговоре. Многим было известно, что государь уже не раз получал доносы, разоблачения, только оставлял их без внимания…