Ирина Ратушинская - Серый - цвет надежды

• Название: Серый - цвет надежды
• Автор: Ирина Ратушинская
• Жанр: Русская классическая проза

---

В ночь с 27-го на 28-е у Наташи - два сердечных приступа один за другим. Она задыхается и хрипит. Стучу пустой кружкой в дверь, подымаю тарарам на весь ШИЗО.

- Врача! Немедленно врача!

- Утром, утром врач придет!

- А надо сейчас!

- Сейчас никого нет.

- А если она умрет до утра?

- Умрет - спишем.

И ничего, ничего я не могу - только держать у себя на коленях Наташину голову да молиться: Господи, чтоб не умерла! Стоит ли говорить, что утром врач не пришел, мало того - нам прямо отказали в лечении Наташи. "Здесь вам не курорт!" С тех пор к нам в камеру вообще не заходили, даже с обыском. Только смотрели сквозь дверную решетку - живы ли? И каждый раз, когда смотрели, магическое слово "врача!" сметало их прочь от нашей камеры.

В ту голодовку я еще раз убедилась, насколько мы мало знаем о своих возможностях. Вот я лежу на полу, и к моей обессиленной руке медленно, сложными кривыми, подползает мокрица. Не нашла другого места для прогулки! Надо бы ее отогнать, но я с тупой отчетливостью понимаю, что на такой расход энергии меня не хватит. Еле шевелю пальцем, но это не слишком пугает нахальное насекомое. И вдруг от отопительной трубы - стон, Наташа проснулась. У нее в холоде обострилось старое воспаление придатков, и теперь ее корчит от боли. И - не знаю, какой силой - я уже рядом с ней, и обнимаю, и что-то шепчу, и пытаюсь перекачать в нее свою жизненную энергию. Сейчас мне кажется, что ее так много! Надо было бы вынести Наташу из камеры на руках - вынесла бы, уверена. За счет чего? Не знаю. Странные вещи происходят, когда человеку не на что рассчитывать, кроме Божьей помощи.

Но не все время Наташа в таком состоянии, бывают и часы, когда боль утихает и сердце тикает хоть слабенько, а без перебоев. Тогда мы занимаемся разработкой юмористического проекта - парижский отель "Пятнадцать суток". Хотите познакомиться с аспектами советской жизни? Пожалуйста! Тут вам и экзотика, и расширение кругозора, и желающие похудеть станут изящными за неделю безо всяких врачей! Открываем отель, все чин-чином: камеры, нары, баланда и пайка хлеба. Надзирателей придется из Мордовии выписать, французы так не сумеют. Баландеров - тоже. Дороговато получится, но отель-то шикарный, без подделок. Вам сколько суток угодно? Десять? Ну это вы по неопытности - возьмите-ка сначала номерок на четыре! А там посмотрите. Тут и развлечения есть, и конкурсы: ухитритесь передать записку в соседнюю камеру - премия, сумеете юридически грамотно добиться отправки заявления прокурору - премия, протащите через обыск свитерок - еще премия! Развивайте инициативу...

Какие премии? Да не денежные, конечно, это было бы примитивно и не давало бы ощущения полноты жизни. А например - махровое полотенце: подмотать под казенный балахон. Или шерстяные носки. Или - высший приз! на сутки телогрейка...

И какими бы счастливыми выходили из такого отеля парижские клиенты! Какой мелочью казались бы им их нормальные житейские затруднения! Какой вкусной - обычная еда, каким свежим и ароматным парижский воздух! Возвратясь к семьям, они забыли бы о ссорах, и каждый встречный, с которым можно свободно поговорить - был бы им интересен и заслуживал их симпатии!

А будут рецидивы - пожалуйста, обратно! Отель "Пятнадцать суток" работает непрерывно, в любое время суток защелкиваются замки на камерах... И не волнуйтесь, отель все-таки в цивилизованной стране: кто запросится домой досрочно - так и быть, отпустят.

Уж какой лексикон приобрели бы бедные французы в этом отеле - другой вопрос. Наши дежурнячки при нас браниться не смеют, а с уголовницами переругиваются на равных:

- Ах, ты, такая, такая и такая!

- От такой слышу, туды тебя растуды!

Так длится подолгу, и все гулкие камеры ШИЗО и ПКТ внимают этому захватывающему диалогу. Да простит мне покойный Пастернак, но мне всегда вспоминалась при этом его строка: "Двух соловьев поединок". Заканчивался этот поединок обыкновенно так: дежурнячка, исчерпав весь свой запас бранных слов и не желая проигрывать, вдруг вспоминала о своем высоком служебном чине. И потому последним ее аргументом было:

- Заткнись, а то рапорт на тебя напишу!

Потом, походив по коридору и осознав, что она еще не все сказала, ответственная персона подходила к той же камере... и диалог начинался снова. Мы представляем эту беседу на смеси русского и французского языков - но сил хохотать у нас определенно не хватает.

А Новый год мы все-таки праздновали. Не сдали обратно после умывания коробку зубного порошка. И на черной металлической обшивке печи изобразили елочку в натуральную величину. Я - верхушку и среднюю часть, а Наташа, лежа (встать она уже не могла) - елочную ножку. Вернее, не одну ножку, а две: в зэковских ботинках "что ты - что ты". Разведенный водой зубной порошок прекрасно мазался, и картинка получилась развеселая. А мы, лежа на полу Наташа на шестые сутки голодовки, я на одиннадцатые - радовались ей, как дети.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

А к вечеру 31 декабря внезапно разогрелись отопительные трубы: вероятно, кочегары, пользуясь безнадзорностью, решили побаловать зэков. Охрана затихла - сами праздновали, и им было не до нас. Мы лежали, прижимаясь к этим трубам - и живое тепло впервые за все эти дни прогревало нам кровь. Камеру, конечно, обогреть было невозможно - все выдувал в щели морозный ветер. Но хотя бы опять начали слушаться онемевшие пальцы, и один бок был согрет... Мы повеселели, а тут еще в соседних камерах начались песни.

- Седьмая! Политические! С Новым годом, девочки! Эту песню мы поем для вас!

И запели почему-то - Окуджаву. Собственно, и удивляться тут нечему, репертуар женских лагерей широк и многогранен. От старых народных песен вперемежку с дешевой эстрадой - до самых похабных "блатных". Почему бы не войти в этот репертуар и непризнанным официально бардам, на чьей музыке, однако, выросло наше поколение?

- Надежда, я вернусь тогда,

Когда трубач отбой сыграет,

Когда трубу к губам приблизит

И острый локоть отведет.

Надежда, я останусь цел:

Не для меня земля сырая,

А для меня - твои тревоги

И добрый мир твоих забот...

Мы им песен петь не могли ввиду моей музыкальной бездарности. Что ж, я читала им стихи. В кружку, через трубу. А пока хватало голоса вначале просто кричала у двери, тоже было слышно во всех камерах. Я уже выдыхалась, а они просили еще и еще - и снова у меня брались силы неизвестно откуда. Про Рождество, про волчью охоту, про мальчишку, который просит тюрьму дать ему кличку... Про веселых сказочных драконов - они никак не обжоры, просто у них чешутся зубы... И не надо было мне никакого другого признания, да и нет признания выше - дать измученным людям под Новый год хоть десять минут радости!

2 ноября у Наташи кончился срок ШИЗО, и ее вынесли из камеры, идти она уже не могла. Приступили ко мне:

- Снимайте голодовку!

- Я требовала не только выпустить Лазареву из ШИЗО, но и уложить ее в больницу.

- Ее туда повезли!

- Я вам не верю.

- Почему это?

- Потому хотя бы, что ее полуживую продержали в ШИЗО до последнего дня. Я раз сто вызывала для нее врача, и врача этого мы не видели. Кроме того, все вы все время врете, и я не могу верить вам на слово.

- Чего же вы хотите?

- Увидеть Лазареву в больницу своими глазами.

- Но вам еще два дня ШИЗО!

- Так буду голодать.

Двух этих последних суток я напрочь не помню. Кажется, я их сплошь проспала. На меня навалилась страшная усталость всего последнего месяца - а тут я была одна в камере, и никто меня не будил. Помню, что выволакивала с утра парашу вдвоем с дневальной - перепуганной уголовницей, которой запретили со мной говорить. Ее прикрепили для этой цели к нашей камере, когда Наташа уже не вставала. После такой разминки я валилась на пол поближе к отопительной трубе - вдруг пустят теплую воду? И уходила из камеры туда - не знаю куда. Там было светло и хорошая музыка, она наплывала волнами и затягивала все глубже и глубже. Потом оказывался какой-то черный туннель, и в конце его меня ждали. Но каждый раз, долетая до конца, я понимала, что надо вернуться назад. Ох, как не хотелось! Но туда мне было еще не пора. И потом, как же Игорь? И я возвращалась.

4 января, когда меня вели обратно в зону, я увидела Наташу - она махала мне из больничного окна. В зоне я узнала, что Оля голодовку сняла на четвертый день - ее заверила Подуст, будто у нас в камере ШИЗО температура восемнадцать градусов. Что ж, Оля в зоне была новым человеком, и чего стоят слова Подуст - ей еще предстояло убедиться лично. Но 29 декабря пошла в голодовку пани Ядвига. Теперь мы втроем - с ней и Таней - пошли праздновать победу: Наташа в больнице!

Забастовка наша продолжалась. Оля в ней участия решила не принимать и стала дневальной. Как мы и предполагали, отмененную было ставку дневальной моментально восстановили - ее и отменили только из-за Эдиты. Для зоны это было хорошо - убирать-то все равно нужно, не будем же мы всю забастовку жить в грязи! А нам физической нагрузки и по ШИЗО хватит.