Вальтер Скотт - Обручённая

• Название: Обручённая
• Автор: Вальтер Скотт
• Издательство: Ладомир, Наука
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-86218-449-X

«Обручённая» — исторический роман Вальтера Скотта, посвященный временам правления Генриха II. Он был впервые опубликован в 1825 году и вместе с романом «Талисман» входит в цикл «Рассказы крестоносцев».

---

— Святой отец, — сказал он, — тут нужны твои средства. Перед нами нечистая сила!

Отец Альдрованд в качестве священника не имел опыта борьбы с нечистым духом, а как солдат боялся чертовщины больше, чем любого неприятеля из числа смертных. Стуча зубами, он все же начал читать церковные заклинания против бесов: «Conjuro vos omnes, spiritus maligni, magni, atque parvi…».[11] Но тут его прервал голос Эвелины:

— Это вы, отец Альдрованд?

С чувством большого облегчения убедившись, что перед ними вовсе не призраки, Уилкин Флэммок и монах поспешили выйти на площадку, где увидели свою госпожу и ее верную Розу; первая, как подобало часовому, держала в руке копье.

— Что это значит, дочь моя? — удивился монах. — Зачем ты здесь и зачем вооружилась? И где часовой? Где ленивый фламандский пес, которому надлежит здесь быть?

— Быть может, святой отец, ленивому псу необязательно быть фламандцем? — Роза всегда живо отзывалась на все, казавшееся ей обидным для ее народа. — Я слыхала, такие псы бывают и английской породы.

— Будет тебе, Роза, ты говоришь дерзко, а это не пристало девушке, — наставительно произнес ее отец. — Я тоже спрашиваю, куда подевался Петеркин Форст, которому поручен этот пост?

— Не браните его; вина тут моя, — заступилась Эвелина за фламандца-часового, крепко спавшего в тени зубчатой стены. — Он сражался весь день и очень измучен. Когда я пришла сюда, как призрак, нигде не находящий сна и покоя, то увидела его спящим и мне стало жаль будить его. Я подумала: он сражался за меня, значит, и я могу немного постоять за него на часах, взяла его оружие и решила оставаться тут, пока не придет смена.

— Вот я его сейчас сменю, шельму этакую, да еще как сменю! — Уилкин Флэммок наградил спящего часового двумя пинками, от которых на том зазвенели латы. Часовой вскочил; он мог всполошить весь гарнизон, ибо собрался крикнуть, что валлийцы уже на стенах, но монах зажал ему рукой рот, уже раскрытый для крика. — Молчи и ступай вниз. По законам войны ты заслуживаешь смерти. Но погляди, негодяй, кто спас твою негодную шкуру! Кто стоял на часах, пока тебе снились пиво и свинина!

Фламандец, хотя и не вполне еще проснулся, понял свое положение и поспешил молча удалиться, отвесив неловкие поклоны Эвелине и тем, кто столь бесцеремонно нарушил его сон.

— Негодяя следовало связать по рукам и ногам, — сказал Уилкин. — Но что поделаешь, госпожа? Мои соотечественники не могут жить без сна и отдыха. — И он сам зевнул так широко, словно собирался проглотить одну из башен, а башня была не более чем украшением какого-нибудь рождественского пирога.

— Верно, добрый Уилкин, — согласилась Эвелина. — Отдохни и ты, доверь мне этот пост до прихода смены. Я не могу спать, если бы даже хотела, и не стала бы, если бы могла…

— Благодарю, госпожа, — сказал Флэммок. — Оно и правда, тут важный пост и до смены осталось не более часа. А я бы пока подремал, а то глаза так сами и закрываются.

— Ах, отец! — воскликнула Роза, смущенная бесцеремонностью своего родителя. — Вспомни, где ты и кто перед тобой!

— Да уж, мой добрый Флэммок, — укоризненно произнес монах, — в присутствии благородной норманнской девицы не пристало снимать плащ и надевать ночной колпак.

— Оставьте его, отец мой, — сказала Эвелина, которая в другое время улыбнулась бы при виде готовности, с какой Уилкин Флэммок, еще прежде, чем монах договорил эти слова, завернулся в свой широкий плащ, умостил на каменной скамье свое дородное тело и приготовился вкушать сон. — Церемонии, — продолжала Эвелина, — хороши для мирных времен. Когда кругом опасность, опочивальней пусть служит воину любое место, где он может хотя бы час отдохнуть; а трапезной — любое место, где он может найти пищу. Посидите с нами, отец мой, и помогите нам скоротать эти тревожные часы.

Монах повиновался; но как ни хотел он найти слова утешения, богословская ученость не подсказала ему ничего, кроме покаянных псалмов. Он читал их, пока усталость не взяла верх и над ним; тогда он сам совершил то же нарушение приличий, в каком обвинял Уилкина Флэммока, и задремал на полуслове.

Глава IX

— О ночь! — в слезах она сказала, —

О ночь, предвестница всех бед,

О ночь! — она в слезах сказала, —

Но мне еще страшней рассвет!

Сэр Гилберт Эллиот.

Усталость, которая свалила с ног Флэммока и монаха, не ощущалась обеими девушками, ибо сильнее усталости была тревога; они то вглядывались в едва различимую даль, то поднимали взор к светившим над ними звездам, точно желая прочесть по ним, что сулит завтрашний день. Это было меланхолическое зрелище. Деревья и поле, холм и равнина едва виднелись в неверном свете; вдали их глаза с трудом различали одно или два места, где река, почти всюду скрытая деревьями и высокими берегами, открывалась звездам и бледному полумесяцу. Все было тихо, не считая журчания вод; лишь изредка доносились из полночной тишины отдаленные звуки арфы, означавшие, что кто-нибудь из валлийцев все еще предается любимому развлечению. Из этой дали звуки арфы казались голосом незримого духа; они звучали для Эвелины с неумолимой враждебностью, пророча войну и бедствия, плен и смерть. Другими звуками, нарушавшими тишину, были шаги часовых или стенания сов, которые как бы оплакивали гибель башен, где они издавна гнездились.

Но и само окружающее спокойствие тяжким бременем ложилось на несчастную Эвелину; сильнее, чем шум и кровавое смятение прошедшего дня, оно заставляло ее ощущать нынешнее бедствие и бояться грядущих ужасов. Она то вставала, то садилась, то ходила вдоль башенной площадки, то замирала, неподвижная как статуя, словно пыталась отвлечься от наполнявших ее печали и тревоги.

Наконец, взглянув на монаха и на фламандца, крепко спавших под сенью зубчатой стены, она прервала молчание:

— Мужчинам легче, милая Роза, — сказала она. — От тревожных мыслей они находят забвение в усиленном труде или в крепком сне, который за ним следует. Их могут ранить или убить; но нам, женщинам, достаются душевные муки, более тяжкие, чем телесные страдания. Терзаемые нынешними бедами и ужасом перед бедами грядущими, мы при жизни словно умираем смертью более мучительной, чем та, которая разом прекращает все страдания.

— Не предавайтесь унынию, благородная госпожа, — успокаивала ее Роза. — Будьте такой, как вчера, когда вы ухаживали за ранеными, за немощными старцами, заботились обо всех, кроме себя, и даже подвергали свою драгоценную жизнь опасности под градом валлийских стрел, если это могло вселить мужество в других; а я в то время — какой стыд! — могла только дрожать, плакать и изо всех сил удерживаться, чтобы не кричать так же дико, как валлийцы, и не стонать, как наши друзья, раненные их стрелами.

— Увы, Роза! — отвечала ее госпожа. — Тебе можно предаваться страху и отчаянию, у тебя есть отец, чтобы защищать тебя и сражаться за тебя. А мой добрый и благородный отец лежит мертвый на поле битвы, и мне остается только поступать достойно его памяти. И только сейчас, вот в эти минуты, я имею право вспоминать и оплакивать его.

Говоря это и не имея больше сил сдерживать дочернюю скорбь, она опустилась на каменную скамью, шедшую вдоль зубчатого парапета, и зарыдала, повторяя:

— Его нет, его больше нет на свете!

Бессознательно сжимая в руке оружие и опираясь о него головой, она впер вые за все время плакала, проливая обильные слезы, так горько, что Роза испугалась, не разорвется ли у бедняжки сердце. Любовь и сочувствие подсказали Розе лучший способ утешать Эвелину. Не пытаясь остановить поток слез, она села возле плачущей и, взяв ее бессильно свисавшую руку, стала прижимать ее к своим губам и к груди. То покрывая эту руку поцелуями, то орошая слезами, она выражала свою горячую и смиренную преданность. Чтобы произнести слова утешения, ждала более спокойной минуты; ждала в такой тишине и молчании, что под бледным светом луны эти две прекрасные девушки казались скорее изваяниями, созданными неким великим скульптором, чем существами, чьи сердца еще бились, а глаза способны были проливать слезы. Невдалеке от них, простертые на каменных ступенях, фламандец в блестящих латах и отец Альдрованд в своей темной одежде могли быть приняты за тела тех, кого оплакивали эти прекрасные статуи.

Прошло немало времени, прежде чем печаль Эвелины немного утихла. Судорожные рыдания сменились глубокими, долгими вздохами, а слезы лились все тише. Ее любящая наперсница, пользуясь этим затишьем, попробовала взять из рук своей госпожи копье.

— Дайте мне, милая госпожа, — попросила она, — побыть немного часовым вместо вас. Уж я, наверное, в случае опасности сумею крикнуть громче.

Говоря так, она осмелилась обнять Эвелину и поцеловать ее. Единственным ответом ей была молчаливая ласка, благодарившая девушку за старания утешить. Так оставались они некоторое время — Эвелина, подобная стройному тополю, и Роза, прильнувшая к своей госпоже, точно обвившаяся вокруг него повилика.