Адам Торп - Затаив дыхание

• Название: Затаив дыхание
• Автор: Адам Торп
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2013

Героя романа, англичанина и композитора-авангардиста, в канун миллениума карьера заносит в постсоветскую Эстонию. Здесь день в день он получает известие, что жена его наконец-то забеременела, а сам влюбляется в местную девушку, официантку и скрипачку-дилетантку. Но, судя по развитию сюжета, несколько лет спустя та случайная связь отзовется герою самым серьезным образом.

---

Дом выглядит чужим, точно новое издание с детства знакомой книги. До отъезда в парк еще час. Джек поднялся наверх в кабинет и вытащил пластиковый пакет из-под дивана, куда сам его засунул. Он уже предвкушал, как застенчивая мордашка Яана просияет улыбкой с ямочкой в уголке рта при виде крикетного набора и от сознания, что теперь это его собственность.

На попавшем ему под ноги конверте круглым почерком, похожим на руку Милли, только мельче, было написано: «М-ру Джеку Миддлтону». Джек пошел в зимний сад; воздух там застоялся, и он растворил двери настежь, но и снаружи пахнуло необычной для осени духотой. Он сел, прислонив к ноге пакет с крикетным набором, и вскрыл конверт. Вот что он прочел:

Дорогой мой Джек!

Когда ты получишь это письмо, я вместе с Яаном уже вернулась в Эстонию. И буду в Хааремаа. Именно там я хочу растить нашего сына. Мой старый друг, о котором я тебе говорила, — его зовут Тоомас, он отличный плотник, — уже ждет нас.

Почему я так поступаю?

Потому что мне ясно, что ты будешь только «воскресным» отцом, который приходит и уходит, когда ему угодно, раз в неделю играет с сыном в крикет или футбол и очень озабочен счастьем жены — насколько я понимаю. Возможно, моя вина в том, что я не могу это вынести. Джек, ты весь очень английский, очень вежливый, но берешь то, что тебе нужно. И еще: Яану в Лондоне не слишком хорошо. Как и мне. Из-за кривой стопы над ним смеются, дразнят, и лондонский воздух ему тоже вреден. Меня часто принимают не за ту женщину, какая я есть, потому что я из Прибалтики и так называемая блондинка. Я хотела, чтобы ты увидел сына и тогда, может быть… Мне кажется, я поступила правильно и выполнила свой долг.

Прости меня. Когда Яан захочет узнать, я расскажу ему, кто его настоящий отец. А сейчас это — Тоомас, который любил его с младенца. Пока что он будет учиться играть на альте у моей подруги, на нашем острове; она музыкант, в советские времена играла в оркестре, сейчас она на пенсии, наверно, немножко старомодная, но очень милая. На три года или около того — вполне годится. Потом, может быть раз в две недели, мы будем ездить на автобусе в Таллинн. Я пойду работать на радио Хааремаа и еще учиться. Скоро ты сможешь услышать нашу станцию в интернете.

Джек, если хочешь, я буду иногда присылать тебе фотоснимки Яана. Так лучше всего. Прощаться невозможно.

«Какой он, настоящий ключ от неба?» Так писал Яан Каплинский. Когда я прочла это, я подумала про тебя маленького, как ты в Хейсе смотрел на белые облака и слушал их. А Ахматова говорила: «Света источник таинственно скрыт».

С любовью навсегда,

Кайя.

Но моя жена вовсе не счастлива! — звенел в ушах внутренний голос. Джек долго смотрел на детский крикетный набор в прозрачном, похожем на чулок пластиковом футляре. Письмо выпало из его руки. Возле кресла, под растением с сочными, отороченными алым листьями, он увидел пепельницу с тремя недокуренными «косяками». Джеку почудилось, что он может прямо сейчас умереть на месте — просто перестанет цепляться за жизнь, впадет в транс и уйдет безвозвратно. Потом начнется разложение, по лицу станут ползать мухи… Но к тому времени Марита его обнаружит.

Он явственно ощущает тяжесть металлического аппарата, что громоздится на голове матери, боль от шурупов в собственном черепе. Он уверен, что она не умрет ни сегодня, ни завтра, ни даже на следующей неделе, что бы там ни говорил врач. Она же бабушка Яана. Мама Джека. Доналд — Яану дедушка. А Джеку — отец. Все совершенно ясно.

А он — отец Яана. Ему хочется научить мальчика хотя бы начаткам крикета. Сводить его в Музей игрушек, что в районе Бетнал-Грин, тем более что музей скоро закроют на год. Все очень просто и ясно. Но ведь он прикован к креслу. Толпящиеся вокруг растения дышат, забирают воздух и исторгают из себя совсем другие газы. Этот большущий стол из липы стоил бешеных денег, он весь в шрамах прошлой жизни, прошедших жизней. Какими неимоверными усилиями его сюда втащили.

От отсутствия Яана в груди пустота. Огромная дыра, пробитая в его грудной клетке. Чудится, что он безвольно плывет по воде, по течению, но правит им это чувство в груди. Оно тянет его на дно. Для взрывов бомб литавры ему точно не понадобятся! Взрыв прогремит в начале и завершится в конце. Миллисекунда, которая будет длиться двадцать минут. Виолончель, вторая позиция на струне до, а одновременно, чуть ли не заглушая виолончель, будут устрашающе бушевать духовые, дисканты хора мальчиков и мягкий арабский барабанчик. Все это звучит у него в ушах, пока он упорно смотрит на детский крикетный набор, и светлая деревянная бита то чернеет, то белеет — это уже шуточки зрения: глаза устали одновременно и смотреть в одну точку, и читать развертывающуюся в его голове партитуру. Она аккуратно и четко выписана чернилами, посверкивающими, как мозговая жидкость, на раскручивающихся перед его мысленным взором свитках.

В определенном смысле письмо Кайи все прояснило. С другой стороны, оно все усложнило. Джек чувствовал в себе мощные встречные потоки. В тот же вечер он позвонил в Уодхэмптон-Холл; трубку взял Ричард.

— А, это ты, Джек, — суховато сказал он. — Ты, конечно, хочешь поговорить с Миллисент.

С Миллисент?!

— Да, если можно.

— Пойду посмотрю.

Так разговаривают не с зятем, а с малознакомым и никчемным кавалером дочери. Ричард пропал минут на десять, не меньше. Время от времени Джек кричал в трубку «Алло!» Он живо представлял себе, как неторопливо и чуть прихрамывая (с недавних пор у тестя болит нога) Ричард бродит по огромному дому, изредка выходит на крыльцо и оглядывает окрестности. В трубке вроде бы послышался грачиный грай, дальний стук колотушки, забивающей столб забора, дыхание свежего сельского ветерка.

Наконец, донеслись глухие шаги, негромкий треск, и в телефоне раздался голос Ричарда:

— Алло?

— Да, Ричард. Удалось ее найти? — в сильном волнении, точно наивный подросток, добивающийся внимания девушки, спросил Джек.

— Увы, нет.

— Она что, вышла?

— Гм, по-моему, она еще не готова.

— Что значит «не готова»?

— Не готова разговаривать. Понял? — скупо ответил Ричард.

Так опытный сапер ведет себя с неразорвавшейся бомбой.

— Ричард, скажи ей, что они уехали, ладно? Уехали насовсем.

— Кто уехал?

— А что она вам рассказала?

— Ну, что между вами не все ладно. Как я понял, там замешан некий мальчуган. Но он не от Миллисент.

— Верно. Словом, скажи ей только, что они уехали к себе. Навсегда.

— Будет сделано.

Джеку показалось, что на заднем плане звучит чей-то настойчивый голос, но вряд ли это голос Милли.

— А как поживает твоя мать? — спросил Ричард, будто только что о ней вспомнил, но прозвучало это не очень убедительно.

— Довольно-таки плохо, — сказал Джек.

— Вот беда, — по-прежнему неубедительно посочувствовал Ричард. — Мне очень жаль.

Все-таки Ричард, видимо, поговорил с Милли, потому что на следующий день она вернулась домой. Джек уже целые сутки размышлял о небытии. Иначе говоря, он всерьез рассматривал смерть как более предпочтительный для него вариант, нежели жизнь; размышлял спокойно и отстраненно, будто из двух депозитных счетов выбирал тот, который принесет больше дохода. Казалось, все его существо — кровь, кости и сердце — пропитано больницей. Ему тяжко видеть страдания матери и упорную надежду отца на ее выздоровление, в то время как жизнь, жестокая и обманчивая, идет своим непредсказуемым чередом. Как-то, повинуясь неосознанному порыву, он заглянул в шкаф Милли и заметил, что коробка с прахом их погибшего ребенка исчезла. На коробке была наклейка с именем: «Макс Миддлтон». Могла бы меня спросить, подумал Джек. И почему только люди ни о чем не спрашивают? Но не ему ее винить.

Зато Кайю он вправе винить. Надо написать ей, как только он обуздает свою злость. Сначала он решил, что Кайя — женщина взбалмошная. Но, подумав, пришел к выводу, что она хотела его наказать. И ей это удалось. Не мудрено, что он крепко сердит на нее.

Он и помыслить не мог о том, чтобы повидаться или хотя бы поговорить с кем-нибудь из старых друзей — к примеру, с Ником Брадфордом или с «Горемыкой» Барнаби (Говарда нет в Лондоне, он все еще на Сицилии): его инстинктивно тянуло побыть одному. Кончилось тем, что, к собственному немалому изумлению, на следующий вечер он оказался в саду у Эдварда Кокрина, где они вдвоем стали пить шампанское.

Дело было так. В самый неподходящий момент, когда Джек в полном отчаянии сумерничал в саду, раздался звонок во входную дверь. Может, Кайя, — мелькнула абсурдная мысль.

Но это был Эдвард Кокрин.

— Здорово!

— Я занят, Эдвард.

— Мы — два сапога пара, и не думай это отрицать.