Лукас Бэрфус - Сексуальные неврозы наших родителей

• Название: Сексуальные неврозы наших родителей
• Автор: Лукас Бэрфус
• Жанр: Драматургия

Это история Доры. Доры, у которой немножко «не все дома», которая, может, и не является красавицей, однако способна очаровать каждого, кто имеет с ней дело, которая долгое время была смирным ребенком, но которая в один прекрасный момент со всей своей невинностью бросается в омут «взрослой» жизни. Жестокой проверке подвергаются моральные устои семьи, внутренний закон всех, кто так долго составлял окружение Доры, был единственным ее миром.

---

Лукас Бэрфус Сексуальные неврозы наших родителей

Действующие лица:

Дора

Ее мать

Ее отец

Ее врач

Ее шеф

Мать шефа

Утонченный господин

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:

У врача

В квартире

У овощного лотка

В гостиничном номере

В кемпинге

В здании вокзала

1. У врача. Однажды тусклым днем

Дора. Ее мать. Врач

МАТЬ. Днем Дора была апатична, а среди ночи иногда так кричала, словно поросенка режут. Однажды заперлась в своей комнате на засов. Это было невыносимо. И когда появились пожарные и по лестнице через балкон забрались к ней в комнату, она вдруг сразу притихла и сказала, что я должна приготовить им кофе, что на улице холодно и вообще еще ночь.

ВРАЧ. Я слышал эту историю. В округе, благодаря юмору, отношение к ней снисходительное.

МАТЬ. Мы все перепробовали, все средства, все варианты, и не сдавались, пока не нашли правильное. Она становилась все тише и тише, благодаря моей любви, упорству и выдержке врачей.

ВРАЧ. Хорошо, что Доре стало лучше.

МАТЬ. Не знаю, лучше ли. Да, она больше не кричит, но она почти не смеется, не плачет, ест то, что ей подадут. Уже два года у нее не было ни одного нормального разговора, она только фразы повторяет, подхваченные. Время от времени мурлычет под нос какую-то мелодию, и никто не знает, откуда она взялась. Не поймите меня неправильно. Это не моя неблагодарность, но иногда мне хочется вернуть припадки и смех Доры, который был громче, чем смех моего мужа. Казалось, в моей девочке скрывался моряк или мясник с бойни.

ВРАЧ. А Вы говорили об этом с моим предшественником?

МАТЬ. Я не решалась. Он так много сил вложил в нее. Дора была его страстью, он испробовал все. Писал о ней. Приходил к нам домой, когда нужно было: и в выходные, и по ночам. Говорил, что никогда не встречал подобной девочки, хотя на первый взгляд она, как все остальные дети. «На волосок в параллель с нашим миром и все же непреодолимо отделенная от него.» Он любил нашу дочь. Она была его — больше, чем наша. Теперь он мертв. И я хочу получить мою дочь назад.

ВРАЧ. Не понимаю.

МАТЬ. Я хочу, чтобы Вы отменили медикаменты.

ВРАЧ. Вы хорошо подумали?

МАТЬ. Если не получится, этот вариант у нас всегда останется. Прописан врачами. К нему мы всегда можем вернуться.

ВРАЧ. Ваша дочь завязана на медикаменты.

МАТЬ. В то время, когда Дора еще была моя, она была ребенком. Теперь она почти взрослая. Я видела, как меняется ее тело. И хочу увидеть, как меняется ее внутренний мир и что кроется за этим вечно равнодушным лицом.

ВРАЧ. Когда я просматриваю историю болезни…

МАТЬ. Не надо мне зачитывать. Я все хорошо знаю. Прекрасно. Но решаюсь на этот шаг. У меня достаточно свободного времени. Мой муж много работает и других забот, кроме Доры, у меня нет. Хочу попробовать вместе с Вами. Или с каким-нибудь другим врачом.

ВРАЧ. А Дора понимает меня?

МАТЬ. Конечно.

ВРАЧ. Здравствуй, Дора.

ДОРА. Привет.

ВРАЧ. Как ты себя чувствуешь?

ДОРА. (высовывает язык)

МАТЬ. Ладно, Дора. Можешь закрыть рот. Он же тебя не осматривает.

ВРАЧ. Что ты думаешь по поводу маминой идеи?

ДОРА. Не знаю.

ВРАЧ. Она хочет отменить твои медикаменты.

ДОРА. Ух ты!

ВРАЧ. Тебе это не нравится?

ДОРА. Не знаю.

ВРАЧ. Ты боишься?

ДОРА. Не знаю.

ВРАЧ. Ты привыкла к ним?

ДОРА. Не знаю.

ВРАЧ. А ты вообще понимаешь, что такое медикаменты?

ДОРА. Не знаю.

ВРАЧ. Конечно, знаешь, Дора.

ДОРА. Ах, да, знаю, конечно.

ВРАЧ. Ну вот.

ДОРА. Надо сначала папу спросить.

МАТЬ. Я говорила с ним.

ВРАЧ. И что он думает?

ДОРА. Да, что он думает?

МАТЬ. Он согласен.

ДОРА. Ну, тогда давайте. Чего еще ждать?

2. Овощной лоток у вокзала. Доносится звук поездов. Вечереет

Шеф, Дора, мать шефа

ШЕФ. Я видел, Дора. Я все точно видел. Все утро я наблюдал за тобой. Ты заметила?

ДОРА. Не-а.

ШЕФ. Я не спускаю с тебя глаз. Ни на секунду. Ни одно твое движение не ускользает от меня. Как ты себя чувствуешь?

ДОРА. Хорошо.

ШЕФ. Ты не собрана. Послушай, Дора, даже если у тебя и начинается теперь новая жизнь, в мире существует порядок, и капусту надо ставить самой последней в ряду. Смотри, расчет прост: сколько стоит капуста?

ДОРА. Франк девяносто.

ШЕФ. Правильно. И килограммом капусты семья живет два дня. Два дня. Тогда мы должны были бы обнищать и закрыть лавочку. Наша аренда слишком высока, чтобы капусту продавать. Но тебе пришлось бы продавать и свеклу, и кукурузу кормовую, если бы я их заказывал. Мы не продаем суповых наборов, Дора. Мы — не лавочка суповых наборов! Значит, в первом ряду у нас: спаржа, кресс-салат, черный корень, — и все вымытое, видишь? Салат китайский в первом ряду, канадский ранет с октября по ноябрь, а с ноября это уже складской фрукт. Но наше предприятие не занимается складским товаром. В первом ряду сидит нежнейший швейцарский горошек и простой горошек, понимаешь? Но не фасоль, фасоль в лучшем случае в третьем ряду, а возле свекла молодая с листьями и дурацкий тапинамбур. В первый ряд эта штука у меня никогда не проникнет, хотя по цене она трижды перекроет кресс-салат. Да только и в жизни самому ценному тоже не удается проникнуть в первый ряд, если лицо у него, как у семенного картофеля на третьем году в клети. Но ты это все и так знаешь.

ДОРА. Ага.

ШЕФ. Ну, так в чем дело?

ДОРА. Не знаю.

ШЕФ. Это из-за лекарств?

ДОРА. Не знаю.

ШЕФ. И что она со мной не посоветовалась! Меня же это касается. У меня тоже есть мнение на этот счет. Я с тобой работаю. Она должна была спросить, что я об этом думаю. Тут я на твою мать обижен. Вечно это дерзкое экспериментирование во всем. С тобой же все было хорошо, и зачем надо чего-то менять? За это я на нее действительно обижен. Не на тебя, Дора. На тебя нет. На тебя нет! Просто я чувствую, когда ты не спокойна и не собрана. Так вот уж оно. Это, словно я сам не собран. И если ты не пьешь лекарства, то в некотором смысле я тоже их не пью. Поэтому-то меня и волнует, что у тебя дела плохи. А нельзя, чтобы у нас дела плохи были. Хватит, что у нашей лавочки дела плохи.

Молчание.

Мы разоримся, Дора, хи-хи, тебе-то я уж могу сказать.

ДОРА. Ой!

ШЕФ. А мать загнется, если мы разоримся. Точно. Этого она не переживет. Но к счастью она ничего не знает.

МАТЬ ШЕФА. Это чего это я не знаю?

ШЕФ. Ничего, мама, ничего ты не не знаешь.

МАТЬ ШЕФА. С кем это ты все время говоришь?

ШЕФ. С Дорой, мама, я разговариваю с Дорой.

МАТЬ ШЕФА. Оставь дитя хоть на пять минут в покое.

ШЕФ. Мне надо было объяснить ей одну важную вещь.

МАТЬ ШЕФА. Оставь девочку в покое. У нас что, покупателей нет?

ШЕФ. Разумеется, у нас есть покупатели, мама, Разумеется есть.

Доре:

Уже через неделю она была бы в гробу, это точно, может даже, дня через три. И тогда уже не помешала бы нам. Но тогда… Да, что тогда, Дора? Что тогда стало бы с тобою? Что тогда стало бы с нами? Лотка бы не было. А без лотка мы не могли бы видется, но и вместе мы быть не можем. По известной тебе причине.

Знаешь, Дора, ты и я — оно не получится, мы слишком разные, нет, не получится, во всяком случае, не в этой жизни, не в этом мире.

И поэтому нам нужен наш лоток. И поэтому тебе надо собраться, с лекарствами или без них. Нам нельзя разориться. Лучше самим пропасть, чем разориться. Короче. Давай, за работу. Хотя уже конец рабочего дня. Ну, тогда поцелуй меня.

3. Дома. В постели. Мирно мерцает свет ночника, за окном темнотой дышит ночь

Мать и Дора

МАТЬ. (читает)

Жил-был один богатый человек, и у него был самый красивый чемодан, который только можно было найти в стране. И жила в том чемодане лягушка. Лягушка была большая, как ребенок. Она приносила ему счастье. Что бы он ни затеял: работу ли, дело какое или любовную историю, — все ему удавалось, потому что была у него эта волшебная лягушка. Лягушка сделала так, что все его любили. Президент страны был его лучший друг и часто приглашал отобедать и обсудить с ним свои проблемы. После чего они выпивали по рюмочке, рассказывая друг другу анекдоты. Потом человек уходил домой к своей лягушке, которая примерно сидела в своем чемоданчике. Лягушка была непритязательной, выпивала иногда по стаканчику сидра и была довольна, если получала каждый день по десятку сушеных мушек на обед. Мушек господин добывал в зоомагазине, и лягушке ничего больше в жизни не требовалось. Было только одно, что она требовала: раз в неделю хозяин должен был ее купать, и непременно в теплой мыльной водичке. Мыло могло быть простое, самое простое из универсама, по два восемьдесят за пять кусков. Хозяин должен был на сырной терочке натереть весь кусок мыла. Хлопья помещались в плоскую посудину, туда же наливалась теплая вода. Он сажал туда лягушку, которая при этом не делала ничего, не плавала, не плескалась, только пару раз удовлетворенно квакала. Четверть часа спустя, хозяин доставал свою волшебную лягушку, ополаскивал под струей воды, смывая пену с зеленого тельца. Светло-зеленые лягушачьи лапки свисали плетьми, словно была она уже мертвая, но хозяин знал, что его волшебная лягушка любит это больше всего. Бумажными кухонными салфетками промокал он свою лягушку, свою волшебную лягушку, от которой получал все. И сажал назад в чемодан. (Доре) Ты спишь?