Александр Шкляревский - Русский Тичборн

• Название: Русский Тичборн
• Автор: Александр Шкляревский
• Жанр: Детектив
• Год: 1993

Русский дореволюционный детектив («уголовный роман» — в языке того времени) совершенно неизвестен современному читателю. Данная книга, призванная в какой-то степени восполнить этот пробел, включает романы и повести Александра Алексеевича Шкляревского (1837–1883), который, скорее чем кто-либо другой, может быть назван «отцом русского детектива» и был необычайно популярен в 1870-1880-х годах.

---

— А! Максимович! — радушно приветствовал он своего гостя. — Вот спасибо, что пришел… Подсаживайся, да давай чай пить…

Но Пархоменко на это дружеское предложение отвечал только низким поклоном и остался у порога дверей.

— Ну, хоть присядь…

Пархоменко сел там же, на кончик стула. Есть лица, года которых определить точно невозможно. Физиономия Пархоменки принадлежала к подобным лицам; ему можно было дать и тридцать пять, и сорок пять, а также поверить, если бы он сказал, что ему за пятьдесят лет; физиономия его была несколько сурова, и это выражение портило довольно правильные и красивые черты его лица.

Пархоменко был высокий сухощавый мужчина, крепкого телосложения, блондин с густыми волосами на голове, которые он стриг под гребенку, оставляя только небольшой чуб и височки, не менее густыми бакенбардами, тоже подстриженными, имевшими форму турецкого огурца, и усами, закрученными на концах кольцами. Суровое выражение придавали ему бледно-голубые глаза, недоверчиво поглядывавшие в стороны из-под густых нависших бровей, впалые щеки и желтый, пергаментный цвет кожи, присохшей к костям. Во время визита своего к Перецепину Пархоменко был облачен в длинный летний шерстяной сюртук серого цвета, той же материи брюки и жилет, по которому вилась надетая на шею золотая цепочка от часов и болтался ключик; на указательном пальце правой руки блестел большой и ценный перстень. Чистая белая манишка под жилетом была туго накрахмалена, но без воротничков, шею же обхватывал большой черный атласный платок с красными концами. Пархоменко казался степенным зажиточным уездным купцом или мещанином, и только стрижка волос на голове и бакенбардах да бритый подбородок придавали ему вид военного человека.

— Как же поживаешь, Максимович? — спросил его Перецепин.

— Ничего, слава Богу, вашею милостью, Григорий Дмитриевич, — отвечал почтительно Пархоменко.

— Ну, а молодая жена, детки?

— Тоже, благодарение Богу.

— И чудесно.

Перецепин налил стакан чаю и подал его Пархоменке, который, приняв его с поклоном, отправился на свое место. Перецепин стал расспрашивать его о ходе ярмарки, о ценах, о приезжих помещиках и, наконец, шутливо заметил:

— А я против твоей жены злой умысел имею.

Пархоменко засмеялся.

— Кроме шуток, — продолжал Григорий Дмитриевич, — я думаю отнять тебя у нее… У меня к тебе большая просьба, вперед говорю, — не откажи. Вот в чем дело… — И Григорий Дмитриевич стал обстоятельно рассказывать сущность своей просьбы об устройстве завода его племянника.

Тем временем, пока между Пархоменком и Перецепиным шла беседа, проснулся Масоедов, умылся, оделся и вышел в залу, к дяде, в синих кавалерийских брюках и белом кителе, позвякивая шпорами. Лицо его в этот день было особенно свежо. Кивая головою и протягивая руку для приветствия, Григорий Дмитриевич встретил полковника словами:

— Я все хлопочу по вашему делу… Это Пархоменко… Никак не убедишь ехать к вам…

— Почему же? — спросил Митрофан Александрович, здороваясь с дядею и кивая головою Пархоменке, в ответ на его низкий поклон. Но вдруг лицо Масоедова приняло выражение величайшего изумления… Глаза и рот широко раскрылись, руки как бы окостенели… Потом, стиснув зубы и кулаки, он яростно подбежал к Пархоменке и неистово закричал:

— Ты мой беглый камердинер Ксенофонт!

В зале водворилось гробовое молчание на несколько секунд. Из передней выглянуло испуганное и оторопелое лицо лакея, желавшего узнать причину крика. Лицо Пархоменки при этой выходке полковника позеленело. Масоедов впился в него глазами, и физиономия его делалась все грознее и грознее.

— Говори! — закричал он.

— Никак нет-с, ваше высокородие, — отвечал, вытягиваясь во фронт, Пархоменко, — я отставной вахмистр N-ского гусарского полка, Степан Максимов Пархоменко; с 1835 года находился в бессрочном отпуску, а с 1840 — в чистой отставке. Имею две нашивки за беспорочную службу и медали за взятие Парижа и турецкую…

— Врешь, я тебе говорю, мерзавец! Ты Ксенофонт!

— Слушаю-с, только никак нет-с, ваше высокородие.

— Признавайся мне сейчас, — с угрозою требовал Масоедов, — я все прощу! Иначе… Ты погиб!

Пархоменко молчал.

— Слышишь?

— В чем же мне признаваться? — отвечал Пархоменко, ухмыляясь.

— А!.. Так, так?.. О-о-о-о!.. Нет, нет… Ты, брат, от меня не отделаешься. Я сейчас же арестую тебя… Эй, человек! Попросить ко мне городничего[12]… Скажи, чтобы минуты не медлил… По очень важному делу, к полковнику Масоедову, Z-скому предводителю дворянства. Пошел!

— Помилуйте, Митрофан Александрович, что вы делаете? Пархоменко ведь все мы знаем. Он здешний уроженец, успокойтесь! — останавливал его Григорий Дмитриевич.

— Слышать ничего не хочу, — возразил Масоедов, в бешенстве расхаживая по комнате, — я знаю только, что он Ксенофонт… как его?.. да! Ксенофонт Петров Долгополов… Ты? — обратился он вопросительно к Пархоменке.

— Никак нет-с.

— Ну, это мы увидим.

— Случается, — вступился Григорий Дмитриевич, — что бывают поразительные сходства физиономий… Я узнал…

— Что вы мне говорите, — горячо перебил его Масоедов, — у меня ястребиные глаза… Если я раз увижу человека, то помню его рожу всю жизнь… а то я не узнаю Ксенофонта, который служил у меня десять лет в Петербурге… Он вор!.. Он украл у меня десять тысяч. Его всюду разыскивали и не могли найти…

Григорий Дмитриевич было недоверчиво взглянул на Пархоменко, но тот пожал плечами и отрицательно покачал головою, так что Перецепин не знал, что и думать о своем племяннике.

— Я вам докажу, — кипятился разгорячившийся Митрофан Александрович, — что это самозванец. Вот я его сейчас проэкзаменую, шельму… Ты в котором году поступил, говоришь, на службу?

— Собственно, ваше высокородие, я поступил в тринадцатом году, сначала в М-ское земское ополчение, но эта служба у меня, не знаю по какому случаю, пропала. Вероятно, был не занесен в списки; потом меня в 181* году перевели в N-ский гусарский, и с этого времени пошла моя настоящая служба.

— При вступлении в Париж к какому корпусу был причислен ваш полк?

— Ко второму-с, ваше высокородие.

— Кто был корпусным командиром?

— Граф Алексей Петрович Н., дивизионным — генерал-адъютант фон П., а полковым — генерал-майор С-ов.

— Верно, каналья, — заметил сквозь зубы Масоедов. — Ты ранен?

— Никак нет-с.

— В 1832-34 году не знал ли ты в N-ском гусарском полку офицера, князя Панфилова?

— Как же: я ихнего эскадрона. Ноне они изволят быть в отставке и в позапрошлом году соблаговолили заочно воспринимать от святого крещения у меня второго сына. Я знал, — добавил Пархоменко, — всех офицеров нашего полка до 1835 года, а с некоторыми Бог привел видеться уже после отставки.

— Все это может быть, — перебил его Митрофан Александрович, — но я тебе докажу, что я не ошибаюсь: ты — мой бывший камердинер Ксенофонт Долгополов, — вор и ныне самозванец… Иначе, после этого, я не полковник Масоедов.

Б-ский городничий, отставной пехотный подпоручик Бобанов, явившийся по приглашению, хотя не видел достаточных данных к арестованию знакомого ему вахмистра Пархоменко, но, будучи человеком из простого звания, малограмотным, занимавшим свою должность из милости, побоялся влияния и богатства полковника Масоедова, и Пархоменко был арестован.

В тот же день к Z-скому губернатору посланы были две эстафеты: одна — от городничего, с донесением о происшествии, другая — от Масоедова, в которой он просил участия губернатора в этом деле, производства строжайшего следствия и назначения для этого особо распорядительного чиновника, а также о перемещении Пархоменки из-под ареста при городской полиции под строгий караул в местный тюремный замок.

Закипело дело, взволновавшее всю губернию. Все были убеждены, что полковник обознался, и с нетерпением ждали, чем все кончится. Одни злорадствовали, другие сожалели о Масоедове, а третьи переносили это сожаление на Пархоменку, опасаясь, что бедный человек может безвинно просидеть несколько лет в тюрьме, а затем дело затушат безо всяких последствий для Масоедова.

III

В главных чертах объявление, поданное полковником Масоедовым, которым он начал свое преследование против Пархоменки, заключалось в следующем: в 1823 году, по смерти отца его, генерал-лейтенанта Александра Константиновича Масоедова, ему досталось в наследство имение в Т-ской губернии Варваровка; между крестьянами числился Ксенофонт Петров Долгополов, которого он взял к себе в услужение лакеем. В продолжение первых десяти лет службы своей Ксенофонт Долгополов отличался безукоризненным поведением, расторопностью и честностью; за такие качества Митрофан Масоедов, в то время поручик гвардии, приблизил его к себе на должность камердинера, и Долгополов пользовался безграничным доверием своего господина: на его руках находились все наличные Масоедова деньги и все имущество; но на десятый год, именно с половины 1834 года, Долгополов переменился, стал пить, позволять себе грубить и вести предосудительный образ жизни. Видя эту перемену, Масоедов принял против Долгополова некоторые меры взыскания, которые, однако же, не привели ни к чему; тогда Масоедов задумал было удалить его от себя и сослать в деревню на полевые работы. Это намерение было очень хорошо известно Долгополову, а потому он, чтобы не понести заслуженного им наказания, решился бежать, захватив с собою шкатулку Масоедова с десятью тысячами наличных денег и с ценными вещами на сумму приблизительно тысяч шесть или семь, несколько перемен белья и платья. Преступление это совершено было Долгополовым вечером семнадцатого апреля 1835 года. Он воспользовался отлучкою Масоедова шестнадцатого апреля из Петербурга в Гатчину, по делам службы, на несколько дней, который отдал ему приказание явиться к нему в этот город с некоторыми вещами двадцатого числа. Долгополов объявил прочей прислуге, что будто бы барин приказал ему выехать в Гатчину не двадцатого, а на другой день, то есть семнадцатого апреля. Он преспокойно и в виду прислуги взял шкатулку и вещи, связал все это в узел, попрощался со всеми и вышел из квартиры Масоедова, сказав, что он на улице наймет себе извозчика до станции. Не дождавшись своего камердинера в Гатчине двадцатого числа, Масоедов двадцать первого послал нарочного в Петербург узнать о причине этого и получил известие, что Долгополов еще семнадцатого числа отправился к нему с вещами и шкатулкою… Таким образом, только через четыре дня, и то первоначально в форме предположения, было узнано о побеге Долгополова; вследствие этого, несмотря на самые строжайшие розыски со стороны полиции и Масоедова и повсеместные публикации по России с описанием примет беглеца, Долгополов не был отыскан и сумел скрываться до настоящего времени. «Ныне же, — заявляет Масоедов, — двадцать девятого июня 1852 года, он узнан мною в лице проживающего в Б. под именем отставного гусарского вахмистра Степана Максимовича Пархоменки. В том же, что именующий себя Пархоменком есть действительно крестьянин Ксенофонт Долгополов, я обязуюсь представить, не позже полутора месяцев, свидетелей, оставшихся еще в живых, которым лично известен Долгополов, для дачи им очных ставок. Прошу вытребовать из С.-Петербургского губернского правления[13] дело «О побеге и краже денег и вещей у штабс-ротмистра гвардии Митрофана Александровича Масоедова крепостным его человеком Ксенофонтом Петровым Долгополовым», начатое в 1835 году».